Разорванный круг - Владимир Попов

— Не понял.

— Вы пригрозили Чалышевой лишить ее ученой степени…

— Откуда эта версия?

Елена замялась. Не хотелось сослаться на Брянцева, и она схитрила:

— Мне рассказала Чалышева. Мы встретились, когда она возвращалась с последнего в ее жизни совещания.

— Этого не было.

— Значит, я выдумала?

— Она выдумала. Плод расстроенного воображения. — И вдруг обезоруживающе миролюбивым тоном Хлебников добавил: — Вот так, Елена Евгеньевна!.. Между прочим, вы зашли кстати. Я собирался вас вызвать. Сядьте, пожалуйста.

Елена смотрела на Хлебникова и пыталась понять: разыгрывает он спокойствие или на самом деле не чувствует себя ни капельки виноватым?

— Не ставьте меня в неловкое положение. Я не могу разговаривать сидя, если женщина стоит.

Упорствовать было бессмысленно, и Елена присела.

Хлебников не спешил начать разговор. Либо изучал ее, либо давал время обрести душевное равновесие. Его непрошибаемое спокойствие почему-то подействовало на Елену размагничивающе.

— Не принято плохо говорить о покойниках, но Чалышева очень виновата перед институтом, — заговорил Хлебников тоном человека, у которого наболело на душе и который ищет сочувствия. — Она бросила тень на качество наших научных исследований. Весь мир пользуется озоновой камерой, а у нее, видите ли, возникли сомнения.

Очень хотелось Елене одернуть Хлебникова, но она промолчала. Интересно, к чему он клонит.

— Но раз сомнения возникли, мы обязаны их проверить, — продолжал Хлебников. — Я хотел бы, чтобы этим занялись вы, Елена Евгеньевна. Проверите состояние камеры, методику исследований, сравните результаты с другими методами испытаний. И, чтобы зря не терять время, пошлите на всякий случай ИРИС-1 на точнейший анализ в специализированный химический институт.

«Ах вот оно что! В общем — укради, если сумеешь».

Да, было над чем подумать. Приняв это предложение, она была бы в курсе всех происков, которые затевает Хлебников, и могла бы им мешать. Ведь случается, что берут чужую идею, видоизменяют ее слегка и выдают за свою. Роль тайного соглядатая показалась ей унизительной, но выведать его планы все-таки хотелось.

— Хорошо, Олег Митрофанович, — сказала она миролюбиво. — Но предположим, что ИРИС-1 окажется идеальным препаратом. Как мне поступить в таком случае?

— Для чего нам загадывать наперед? Обстоятельства покажут.

— Как мне вести себя с заводчанами?

— Деточка, почему вы так о них печетесь? В их обязанности не входит изобретать. Если у них что не получается, им не в укор. А мы для того здесь сидим, и наша задача — найти свой антистаритель.

«Ага, «свой», — подумала Елена. — Это означает, что нужно ввести в ИРИС-1 несколько составляющих, которые не играют активной роли. Так, для проформы. И вот уже свой препарат, можно ставить марку института. Честь мундира спасена».

— Нет, — сказала Елена, — ни в лаборатории Чалышевой, ни вообще в этом институте я работать больше не хочу.

Оставив Хлебникова в полном недоумении, она покинула кабинет. В приемной тотчас написала заявление об уходе из института по собственному желанию и вручила референту.

Три дня она с наслаждением провела дома. Отсыпалась, отлеживалась. По ночам она по-прежнему спала плохо, зато утром наверстывала упущенное. Но пришла в норму — и затосковала по работе. Был бы дома Валерка, она нашла бы себе применение, а одной время девать некуда. На четвертый день поехала к сыну в Переяславль-Залесский. Чудесный лагерь на берегу Плещеева озера, шумный от грачиных криков и визгов ребят. Валерка и обрадовался и смутился. Больше, пожалуй, смутился: как же, к такому большому мама приехала… Он неохотно поводил ее по лагерю, показал ботик Петра Первого — дедушку русского флота — и вдруг забеспокоился: достанет ли она билет на автобус и не придется ли возвращаться ночью. Елена поняла его и ушла.

А на следующий день, проснувшись чуть свет, почувствовала, что устала отдыхать, что больше не в силах бездельничать, и решила поехать в Центральный научно-исследовательский институт шин.

Ей приходилось и раньше бывать в этом крупнейшем в стране институте. Она знала, какими проблемами он занимается, знала о творческой атмосфере, которая здесь царит.

В отдел кадров идти не хотелось, с директором института она знакома не была, а вот с Дубровиным сталкивалась и относилась к нему с симпатией. Он несколько раз выступал у них в НИИРИКе и подкупил не только умением доступно говорить о самых сложнейших химических явлениях, не только увлеченностью своей, но и удивительной простотой и теплотой в обращении с людьми.

В институте день был необычный. Во дворе стояли, выстроившись в ряд, три десятка машин, вокруг них толпились люди. Из отрывочных разговоров Елена узнала, что вернулась с государственных испытаний, которые проводились в районе Орла, колонна машин. Шины «Р», разработанные институтом, прошли в три раза больше, чем обычные серийные, и были еще пригодны к дальнейшей эксплуатации. Вот почему на лицах людей написана такая радость, вот почему здесь шумно, как в пионерском лагере. Внезапно разговоры стихли, и все повернулись в одну сторону. Повернулась и Елена и увидела директора института, научных сотрудников и еще нескольких человек, как узнала позже — из ЦК. Они подошли к одной машине, осмотрели покрышки, поговорили с водителем. Потом к другой, к третьей.

Елена протиснулась поближе. Ей доставляло удовольствие выслушивать суждение водителей-испытателей, людей, знающих тонкости шинного дела и несущих ответственность за каждое свое слово.

Немного позже появились руководители Комитета партийно-государственного контроля, и Елена уехала домой, понимая, что сегодня ею никто заниматься не станет. Однако общая радость передалась и ей. Приятно было думать, что через несколько дней она, быть может, войдет в этот коллектив, решающий большие и очень конкретные задачи. 

Дубровин встретил ее радушно. Он знал ее в лицо, вспомнил, где видел, но фамилию вспомнить не мог.

— Ракитина Елена Евгеньевна, — официально представилась Елена и рассказала, что приходила вчера, зачем приходила и почему ушла.

— Напрасно, напрасно, для такой обаятельной женщины я нашел бы время, — галантно сказал Дубровин, используя право преклонного возраста говорить комплименты. — А шины посмотрели? Каковы?

— Хорошие шины. Только очень сложны конструктивно. Мне неясно, когда заводы получат соответствующее оборудование, а сборщики освоят их изготовление.

В глазах Дубровина появилось любопытство. Ракитина смотрит в корень, значит, понимает в шинах. Так почему же она ушла из НИИРИКа? И он спросил об этом.

— Разошлись с руководством во взглядах на пути поиска антистарителя, — осторожно ответила Елена, не желая охаивать ни институт, в котором работала, ни его руководителя. — Я стою на точке зрения… сибирского завода.

Лицо Дубровина выразило живейший интерес.

— Но, родненькая, правильность взглядов доказывают работой, а не уходом, — сказал он.

— Каждый доказывает, как может, — возразила Елена. — Я предпочла искать единомышленников, а не бороться с противниками.

— Вы кандидат?

— Нет. Рядовой научный сотрудник. Химик-аналитик. Исследовательских способностей за собой не вижу и плодить число ученых-пустоцветов не собираюсь.

— А может быть, у вас просто не сумели пробудить этих способностей? — поинтересовался Дубровин.

Елена ответила коротким анекдотом: человека спросили, играет ли он на скрипке. «Не пробовал. Может быть, и играю…»

Дубровин рассмеялся. У него и без улыбки очень добродушное лицо, типичное, как казалось ей, лицо человека науки, который имеет дело только с реактивами, колбами и пробирками.

— Вы копуха или торопыха? Признавайтесь, — неожиданно потребовал он.

— Торопыха, — поспешила ответить Елена, словно боялась, что Дубровин примет ее за копуху, если она помедлит с ответом. — Я всегда стремлюсь поскорее сделать работу и получить результат.

Дубровину все больше нравилась эта женщина, исполненная непостижимого обаяния, с решительными суждениями. Она не старалась произвести выгодного впечатления, чем всегда грешат люди, устраивающиеся на работу, и этим невольно подкупала. Дубровин понимал, что особой ценности для его отдела она не представляет. У него работало шесть докторов наук, семнадцать кандидатов, два академика консультировали наиболее значительные темы, одиннадцать аспирантов готовили диссертации. Рядовой химик — не находка, но почему-то не хотелось отпускать ее ни с чем, и он стал рассуждать вслух:

— Мне думается, лучше всего подключить вас к поисковой работе дальнего прицела. Как правило, это значительные темы, и ведут их серьезные люди, у которых есть чему поучиться. Вот сейчас мы пытаемся создать моношину. Знаете, что это такое?