Огненная арена - Валентин Рыбин

— Боже, да он же с самого лета не живёт дома, — упрекнула её Ксения Петровна. — Я думала, ты знаешь, что Ратх ушел от отца. Он же у Нестерова квартирует!

— Понятия не имею, — удивилась Тамара. — А почему?

— Ай, всё из-за того, что я с вами, — отозвался Ратх. — Отец теперь меня босяком называет, революционером.

— Революционер, — скептически усмехнулась Тамара. — Если ты и твой Романчи считаете своё цирковое фиглярство революцией, то вы жестоко ошибаетесь. Вы играете в революцию, как дети. А настоящая революция стонет под пытками тюремных палачей и плачет слезами каторжников!

Ратх удрученно примолк. И Ксения Петровна, подождав, пока Тамара выговорится, вновь сказала с упрёком:

— Ох, Тома, как же ты ошибаешься, измеряя своим настроением дух целой революции. По-твоему, раз ты плачешь от пыток, то и все должны слёзы лить. Я тоже так думала, когда сидела. Я тоже обижалась на всех за то, что ни один не пришел ни ко мне, ни к Людвигу. И я тоже тогда думала: что все эти митинги, манифестации, клоунские антре политического содержания не что иное как фарс… Игра с огнём… А теперь нет. Я не согласна с тобой. Это и есть огонь. Огонь, который зажигает миллионы сердец и зовёт их к революции. Пусть тысячи из этих миллионов стонут и плачут в тюрьмах, предаются отчаянию и даже отступают от борьбы, но основная часть, воспламенившихся этим святым огнём, борется! Понятно!

— Ты, наверное, думаешь, что я предалась отчаянию? — спросила неуверенно Тамара.

— Думаю, что да. Со мной тоже такое было. И очень долго продолжалось. Я считаю, что многие из нас просто не подготовлены ещё к настоящей революционной борьбе. Нужно иметь железную волю, стоическое убеждение в правоте своего дела, верить в победу революции. Людвиг был таковым.

— Да, Ксаночка, он был именно таким, — согласилась Тамара. — Теперь я убедилась, сколько ему пришлось перенести, прежде чем умереть, но не предать товарищей. Меня тоже сажали в карцер. Допытывались, кто же председатель асхабадской РСДРП. Они меня остригли наголо, — всхлипнула Тамара. — Это ужасно…

Ратх шел рядом, держа её под руку, и всё время думал: «Какая она худая! Чурек, свежую баранину, чал — вот что ей сейчас надо».

— Тома, — сказал он, пожимая ей локоть. — Хочешь, поедем к нашим чабанам? Там свежий воздух, молоко… Шашлыки будем жарить…

— Спасибо, Ратх, — отозвалась она. — Я очень тронута твоим вниманием. Наверное, это с моей стороны было бы самым благоразумным, если бы я поехала с тобой в твои пески… Но, Ратх, милый мой, я же на два месяца опоздала на учёбу в Москву! И самое главное, не знаю, как оправдать своё опоздание.

— Тома, — подсказала Ксения Петровна. — Возьми справку, что болела тифом. У своего отца попроси: он же — врач!

— Ну, вот и пришли, — облегченно вздохнула Тамара, подходя ко двору мадам Дамкиной, где не была уже несколько месяцев.

Хозяйки дома не было: уехала на лето в деревню, в Саратовскую губернию, и пока что ещё не вернулась. В доме хозяйничала Ксения Петровна. В комнате, которую она снимала, стояли две кровати: вторую поставили вчера, когда узнали об освобождении Тамары.

Войдя, женщины сняли плащи, Ратх остановился у порога.

— Томочка, — сказал он. — Ты выбрось эту тюремную косынку.

— Ну знаешь! — обиделась она.

— Тома, но я хочу тебе подарить шикарную вещь! — воскликнул он и, шагнув к тумбочке, достал из неё каракулевую шапочку. — Вот возьми. Тамара!

— Да что ты, — отмахнулась от столь дорогого подарка Тамара. — До шапок ли сейчас?

— Томочка, ты не права, — вмешалась Ксения Петровна. — Ратх специально посылал своего брата в пески за шкурками…

— Ладно, я пойду, — сказал с обидой Ратх и, бросив шапку на кровать, решительно направился к двери.

Тамара на мгновение растерялась. Впервые она поняла и глубоко почувствовала, что значит оскорбить любящего человека.

— Ратх, подожди! — крикнула она вдогонку и выбежала за ним. — Ну, подожди же, прошу тебя! Не обижайся. У меня такой дурной характер.

Вернув его в комнату, она взяла с кровати шапку, погладила каракуль, осмотрела и, подойдя к лампе, довольно улыбнулась:

— У тебя хороший вкус, Ратх, честное слово.

— Ну что, друзья, — предложила Ксения Петровна, — накроем стол и отметим нашу встречу…

Тамара уехала на следующий день вместе с освобождёнными кизыларватцами. Черный большетрубый паровоз, с одним вагоном, перед отходом долго выстаивал у перрона. Отъезжающие сидели в прокуренном буфете, прощались с деповцами. Были тут и члены забастовочного комитета. Напутствовали товарищей: духом не падать — по приезду сразу же браться за дело. Революция, по всем признакам, протянется ещё долго. Россия бушует. Всюду выступления: в городах и в сёлах. Да и здесь ей конца не видно. Солдаты по всей Среднеазиатской железной дороге только начинают подниматься: создают стачечные комитеты, отстраняют от командования офицеров.

Тамара стояла с Ратхом на перроне: просила, чтобы не скучал по ней и писал почаще письма. Ратх молчал. Подошли Стабровская, Нестеров. Иван Николаевич повел Тамару в комнату телеграфистов, вызвал к аппарату Батракова:

— Гордеич, здравствуй. Как у тебя дела? Приготовься к приёму своих товарищей, освобождённых из тюрьмы. Сообщи отцу Красовской, пусть встречает дочь. Телеграфируй обстановку.

Через некоторое время пришел ответ:

«Приехал бы сам. Творится что-то невероятное. Одни заканчивают бастовать, другие только начинают. Забастовала железнодорожная рота».

Нестеров сунул телеграфную ленту в карман, вышел на перрон. У выхода подождал Тамару:

— Адреса московские хорошо запомнила?

— Конечно, Иван Николаевич.

— Листок с адресами, который я тебе дал, порви.

— Уже порвала.

— Старикам моим скажешь: жив-здоров, писать некогда — всеобщая забастовка. Придёшь на Сортировочную к Маркову, расскажи обо всех закаспийских событиях и попроси, чтобы любым путём установили с нами связь. Писать будешь мне по адресу Бакрадзе. Помнишь?

— Да, конечно… Сомневаюсь только, доберусь ли я до Москвы? Не знаете, пароходы по Каспию ходят? Может, и у моряков забастовка? Они ведь тоже должны…

— Моряки бастуют, вне всякого сомнения. Изворачивайся, думай сама как добираться.

— Ладно, Иван Николаевич, как-нибудь…

Тамара вернулась к Ратху и Ксении.

— Томочка, — обратилась Ксения Петровна, едва Тамара подошла к ним, — пожалуйста, будь повнимательней в дороге. Избегай знакомств… Знаешь, как сейчас!

— Знаю, Ксана, знаю, — нетерпеливо отозвалась Тамара. — Как вы все любите давать банальные советы. Дыши, мол, воздухом, и всё будет в порядке. — Она посмотрела с упрёком на Ратха — А ты так и будешь весь день молчать?

Ратх грустно улыбнулся:

— Не сердись, Тома…

— Вот уж действительно: когда нет особой необходимости, он щебечет не умолкая, а сейчас, когда остались минуты до моего отъезда, молчит. Ну чего ты? Можно подумать, меня на каторгу отправляют… Летом приеду на каникулы, поедем с тобой в горы или в пески к чабанам… Научишь меня ездить на коне.

— Я тоже уеду, — серьёзно заявил вдруг Ратх. — Тома, ты хочешь стать врачом, лечить бедных людей, и я не хуже… Тоже буду учиться…

— Ратх, это здорово! — пришла в умиление Тамара. — Знаешь, я подумаю, как помочь тебе. Главное, ты пиши мне… Я напишу письмо первой, а потом напишешь ты мне.

— Только не забудь, — предупредил он.

— Конечно не забуду! — отозвалась она. — Почему ты сомневаешься! Буду писать на цирк. Так ведь?

— Красовская, садись — отправляемся! — крикнул кто-то из кизыларватцев.

Паровоз свистнул и дернул вагон с отъезжающими. Ратх торопливо поцеловал Тамару. Она обняла Ксению, пожала руку Нестерову и скрылась в тамбуре.

— До встречи, Ратх! — донеслись её взволнованные звонкие слова.

В желтом литерном вагоне опять по пять, шесть раз в день заседал забастовочный комитет. Теперь бастовала вся Среднеазиатская железная дорога, и телеграммы летели из всех городов и со всех станций. В одних выражался протест генерал-губернатору Туркестана, в других протест и вопросы: «Как быть? Что делать дальше?» Но вот прилетела депеша из Кушки, адресованная начальнику Закаспийской области, генералу Уссаковскому: «19 ноября в пять часов пополуночи комендант крепости генерал Прасолов объявил осадное положение. Забастовочный комитет Кушки арестован». Перечислялись фамилии взятых под стражу.

Воронец (после приезда из Москвы, как председатель СЖС союза, возглавил забастовочный комитет), прочитав принесённую телеграмму из Кушки, вопрошающе посмотрел на собравшихся:

— Ну, что прикажете делать?

Трое сели в фаэтон, дежуривший у вокзала, и поехали на Скобелевскую площадь, в канцелярию генерала. Уссаковского на месте не оказалось. Группа офицеров, во главе с правителем канцелярии полковником Жал-ковским, встретила забастовщиков враждебно. Высокий и сухой, с перекошенным ртом, полковник взял у Нестерова телеграмму: