Огненная арена - Валентин Рыбин

— Дарованную свободу ждёт. Вам необходимо выйти к толпе и вручить представителям города царский манифест.

— О чём вы говорите? — возмутился генерал. — Где войско? Не вы ли мне твердили, что солдаты теперь так насытятся свободой, что весь век бунтовать не будут? Вы что же, полковник… Сначала обнадёжили меня, а теперь ещё хотите высмеять перед всем народом? Вот, дескать, генерал без воинства явился!

— Упаси бог, ваше превосходительство. Я вовсе не желаю этого.

— Ну так идите и вручите народу манифест сами! А солдат за неповиновение проучить следует…

— Ваше превосходительство, а если отрядик патриотов направить к ним? Пусть поговорят любезно с солдатиками? Может, уговорят? А если солдатики не согласятся принять манифестик, так можно будет их и силой из казарм вытащить?

— Действуйте, полковник, — согласился Уссаковский. — В конце-концов должна же разрядиться эта двусмысленная обстановка.

Куколь-Яснопольский взял текст манифеста и отправился на площадь, а начальник области вновь подошел к окну и стал наблюдать за манифестацией. Вот Куколь

сел на коня, переехал арык и остановился перед пёстрой толпой. Слышно было, как он выкрикнул несколько слов, затем три представителя от служащих города подошли к нему, и он им небрежно сунул бумагу. Толпа на площади заликовала и пришла в движение. «Сучьи дети, — подумал генерал, глядя в окно. — До чего же глупы. Дали им конфетку в красивой обёртке — они и рады до смерти!»

На манифестации были и железнодорожники: деповцы и служащие управления. Но они, пока что верные решению забастовочного комитета, — забастовку не прекращать, — пришли без царских портретов и икон. Они на. блюдали за манифестацией со стороны и взвешивали свои силы: могут ли противостоять натиску вот этой многочисленной либеральной буржуазии, перешедшей в лагерь царизма и предавшей революцию? Были здесь и гнчакисты. И вообще, армян пришло на площадь много. Одни — в патриотических колоннах, другие в качестве зрителей. В числе зрителей находился и сам руководитель асхабадской организации «Гнчак» Арам Асриянц. Он следил за «актом дарования гражданской свободы», стоя на тротуаре с товарищами. Тут его повстречали Нестеров и Вахнин; руководители забастовочного комитета тоже пришли взглянуть, как выразился Нестеров, «на общенародную трагикомедию».

— Добрый день, Арам, — приветствовал его Нестеров. — Жив-здоров?

— Всё в порядке, Ваня! — отозвался приподнято Асриянц. — Как у тебя самочувствие?

— Сносное пока. Почему не пришел со своими на балку?

— Но в тот день была служба в церкви. Большинство наших были у Гайка. Я не мог собрать людей, Ваня.

— Зато на это позорное представление вся твоя организация явилась, — бросил упрёк Нестеров.

— Почему «позорное», Ваня? — удивился и обиделся Арам. — Ты сам слышал: манифест провозглашает свободу слова, свободу союзов и собраний. Теперь, как я думаю, совсем не нужны нелегальные сходки. Будем собираться открыто.

Нестеров усмехнулся:

— Кого же ты будешь собирать? Почти вся твоя организация из мелких буржуйчиков, а они добились того, чего хотели. Вон они плывут в мутном потоке шествия. Они растворились в нём!

— Ваня, но не все же там! — возразил Арам. — Посмотри сколько ребят на тротуарах! Они не захотели нести царские транспаранты.

— Арам, ещё раз тебе предлагаю: пока не поздно введи в ряды нашей РСДРП оставшуюся часть гнчакистов. Вы обретёте силу, и наши ряды усилите. Поодиночке нас могут разбить, но вместе — никогда.

— Ваня, зачем волноваться? — попробовал смягчить разговор Асриянц. — Ты осуждаешь манифест, называешь это шествие позорным представлением и, по сути, говоришь злые слова. Не надо волноваться… Поживём — увидим, Ваня. Не понравится царский манифест — откажемся от него, другой потребуем.

— Бороться надо, — расстроенно проговорил Нестеров. — Сообща бороться, а для этого необходимо учить товарищей революционной борьбе.

— Ну, ладно, не преувеличивай, дорогой. Пойдём лучше покера выпьем, — предложил Арам. — Черт с ним, с манифестом. За дружбу выпьем… Между прочим, Аризель тоже среди манифестантов. Вышла со своим благотворительным обществом. Давай найдем её. Она спрашивала о тебе, интересовалась, пойдешь ли ты в колоннах или нет?

В то время как друзья вели беседу, Вахнин с несколькими гнчакистами стояли рядом и с любопытством рассматривали движущиеся толпы.

— Плетутся, как овцы на бойню, — с досадой заметил Вахнин. — Вот уж, поистине, толпа слепа и безрассудна.

Но вот с Базарной площади на Гоголевскую, пристраиваясь к колоннам, вышло не меньше сотни обывателей с царскими портретами и знамёнами. Миновав здание гостиницы «Гранд-Отель» и приблизившись к собору Михаила Архистратига, ярые патриоты начали скандировать:

— Даёшь царский манифест! Долой забастовку! Выкрики повторялись беспрестанно. Их подхватывали другие, и вот уже на всю площадь неслось

— Долой забастовку! Да здравствует всенародный манифест!

Нестеров, Арам и все, кто стоял с ними рядом, примолкли, начали прислушиваться к выкрикам.

— Вот она самая суть дарованной свободы, — сказал сурово Нестеров. — Они хотят задавить подлинную свободу лживо-патриотическими лозунгами. Ну, что ж, поглядим, что будет дальше. Думаю, Арам, это только начало. Лжепатриоты не остановятся на этом. Наверняка, предпримут атаку на нашу забастовку.

— Ваня, я думаю, всё обойдётся, — не очень уверенно отозвался Арам. — Покричат и разойдутся. Пойдёмте, друзья…

Манифестация продолжалась весь день. И на следующее утро вновь по городу шествовали «патриотические» колонны всё с теми же портретами и иконами. Но уже не наблюдалось вчерашнего ликования. Словно опившись зелья и теперь перенося мучительное похмелье, манифестанты, восхваляя милость императора, выкрикивали злостные слова против социал-демократов!

— Долой забастовку!

— Гони в шею босяков, поднявших руку на государя!

— Даёшь дорогу всем паровозам!

Деповцы наблюдали за этим шествием с нескрываемым интересом. И не верилось им, чтобы эта полудикая, полуподкупленная властями толпа, состоящая в основном из амбалов и уголовников, может броситься на рабочих. Но предпосылки к тому были, и деповцы начали собираться в группы у вокзала. К ним присоединились гнчакисты.

Шествие черносотенцев, вероятно, свернуло бы возле городского сада влево, к железной дороге, если б не наткнулось на толпы рабочих, загородивших Анненковскую улицу. Железнодорожники, устроив живой заслон, тотчас потребовали, чтобы манифестанты шли прочь из зоны пикета. Амбалы — а это была та самая толпа черносотенцев, завербованная начальником уезда, — остановились в нерешительности. И пока раздумывали, Вячеслав Вахнин вышел на крыльцо здания Управления железной дороги и прокричал в огромный металлический рупор:

— Именем забастовки, приказываю манифестантам освободить перекрёсток! Освободите перекрёсток, чего разинули рты! — крикнул он вновь.

Грузчики попятились и стали разворачиваться, унося иконы и портреты. В колонне у них начался беспорядок: выкрики, матерщина. И вот разнёсся грубый, властный голос Реза-амбала:

— Ай, до станции тоже доберёмся! Давай — к артиллеристам!

И колонна черносотенцев, уже превратившись в бесформенную толпу, ринулась, с каждой минутой ускоряя шаг, к казармам местной батареи.

Предвидя неладное, большая часть деповцев и вся группа армян двинулись по тротуарам следом за черносотенцами. И вот амбалы остановились у артиллерийского двора. Черноволосые, в разноцветных одеждах, персы с православными иконами и портретами царя не на шутку перепугали часового, стоявшего возле будки. Пренебрегая уставом, солдат бросился с поста во двор и заорал ошалело:

— Братцы, беда! Братцы, окружают!

Артиллеристы все эти дни, пока город шумел над манифестом, были начеку. Забастовочный солдатский комитет, отстранив от руководства батареей офицеров, взял под охрану казённый ящик с деньгами, выставил часовых у складских помещений и ждал, когда же раздается революционный клич рабочих-железнодорожников «К оружию!». И вот нежданно-негаданно для солдат — появилась у ворот толпа персов, да еще с иконами.

— Братцы, беда, ей-богу! — испуганно орал часовой, вбегая в казарму.

— В ружьё! — скомандовал унтер. — За мной, батарея!

Около сотни вооруженных солдат кинулись к воротам и остановились в изумлении. Персы, опустившись на колени и держа перед собой иконы и портреты, запели российский гимн.

— Свят, свят, — перекрестился унтер и посмотрел на своих товарищей, словно спрашивая: «Не во сне ли сие происходит?»

Другие артиллеристы тоже перекрестились. Затем, несколько освоившись, стали посмеиваться и переговариваться между собой. Смешки вскоре перешли в откровенный дружный смех, и унтер спросил: