Школа. Никому не говори. Том 2 - Руфия Липа

злыми?.. Я возле их могилок всегда чувствовал себя в безопасности, и сейчас – так же. Тогда, на спор с Русланой и близнецами, я сразу ушёл к родным усопшим и остался возле них.

Коробкин замолчал. Школьница понимала, что услышала очень личное, но не знала, как правильнее будет на такое отозваться.

– Мои дедушки погибли на войне. Одна бабушка умерла до моего рождения. Вторая – едва мне исполнилось пять лет. Каково это – вырасти у любящих бабы и деда? У тебя, наверно, было счастливое детство, Денис!

– Да, очень! – блаженно улыбнулся юноша. – Меня баба с дедом воспитывали с пелёнок, баловали, вкусно кормили и никогда не ругали! В домике у них было всегда чисто, тепло и уютно. Я жил с ними как у Христа за пазухой вплоть до второго класса!

– У тебя нет родителей?

– Есть. Но они всегда сами по себе. Иногда я их видел. Правда, редко! Когда предки вспоминали обо мне. А потом отца и старшего брата посадили за особо тяжкое…

Люба, боясь дышать, не сводила внимательного, напряжённого взгляда с профиля Коробкина. Парень с шумом выдохнул сигаретный дым и затянулся снова. Повисло тяжёлое молчание.

– Извини, не знала… Я не хотела тебя обидеть или разбередить старое!

– Нечего там бередить. Старое – всё равно что новое. Не заживает! – горько усмехнулся ровесник. – Обидеть ты не в силах, потому что не пыталась, и я это понимаю. Когда батько и брат зарезали соседа-подельника, к бабушке пришли менты. Тогда-то моё счастливое беззаботное детство закончилось, и всплыла необъятная куча гавна! Пахан с соседом, оказывается, занимались разбоем: лазили по дворам пенсионеров, обворовывали, нападали в постели, калечили, угрожали. Брательник на стрёме, старшие орудуют. Дед и баба ничего не знали, их такой позор здорово подкосил! Начался суд. Старики ходили смотреть, иногда брали меня с собой. Станица гудела, а родные не знали, куда спрятаться от свалившегося бесчестья. Как братка и пахана посадили, дав строгача обоим, бабуля не выдержала всеобщего осуждения и через полгода с горя отошла. Следом помер дед от тоски и вины. А я… А я до сих пор скучаю! Но ничего не вернёшь, не изменишь!

– А твоя мама где сейчас?

– Со мной живёт.

– Хорошо, что она рядом!

Коробкин открыл было рот, чтобы рассказать собеседнице, как родная мать была всю жизнь занята только собой, поэтому бабуля его и забрала в младенчестве. Что в суд маман ни разу не явилась, а сейчас тусуется сама по себе, подло клянчит у дяди его зарплату, постоянно шарится в комнате сына в поисках заначек, чтобы потратить всё, что он заработал, на ушлёпков-друзей да пьяные гульки. Но Ден всё же не стал говорить – только подумал. А вслух лишь произнёс:

– Наверно. Мы чужие друг другу и совсем не общаемся.

Парень замолк и осторожно глянул на Любу. Ему стало неудобно, что он выгрузил на плечи едва знакомой ровесницы потайную личную боль, которой никогда не делился: ни с Сэро, ни с Пашкой, ни с Ленкой – ни с кем-либо ещё. Семейная история школьником активно и яростно замалчивалась, а сейчас здесь, на берегу, его вдруг понесло. Зачем? Язык и сердце не слушались хозяина. Видимо, слишком долго Коробкин носил отравляющую горечь в одиночестве.

Ден уставился на Поспелову, жадно разыскивая насмешку, презрение или осуждение, но ничего не обнаружил. Ровесница смотрела с сочувствием, будто присвоила часть его горя и теперь понимала его лучше, чем он сам.

– Мне жаль. Ты пережил настоящий ад! – заговорила тихоня. – Всё рассказанное ужасно!

Коробкин отвернулся, чтобы справиться с эмоциями. Опять повисла тишина.

– Спасибо, – не поворачивая головы, сдержанно ответил юноша, глубоко вздохнув. – Ты добрая, Люба! Правда, настоящий ад начался в школе и на улицах после ареста.

– Травили? – догадалась девочка.

– Пытались. Как только новость о грабежах прогремела, меня перевели в другой класс. Родители не захотели, чтобы их дети учились с ребёнком из семьи убийц. Но это мелочи! Ко мне начали лезть обзываться, кликухи клеить типа « Параша», «Шхона», «Петух» – всякую низость на уголовный манер. Заходишь в столовую, в коридор ли вышел, тупо по тротуару идёшь – обязательно какой-нибудь скот прицепится и давай орать: «Урка! Урка!» Задолбали знатно!

– И как ты это всё терпел?! – тревожилась собеседница.

– Да я не терпел, – пожал плечами рассказчик. – Я дрался. Пару раз пожалел на свою голову одного нытика, который сначала язык распустил, а после единственного тумака расхныкался. А потом понял, что жалеть нельзя. Либо сразу даёшь понять, что с тобой шутки плохи, либо будь грушей для битья! Нытик тот хорошо проучил насчёт жалости; после него я больше ни одному умнику не спустил. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов!

– Наверное, все быстро замолчали…

– Ага, щас! Пару лет точно каждого придурка гонять пришлось. Баба и дед как умерли (они заступались, в школу с разборками ходили), так понеслось! Меня били, я бил… Ничего, отбился!

– Жуть!

Денис хмыкнул, пожав плечами.

– Другого выбора не было. Даже когда за драки на учёт в милиции поставили.

– Ты состоишь на учёте?!

– Стоял. Сняли в начале девятого класса.

– За драки стоял?

– За драку. Побил одного языкатого. Тот, конечно, долго напрашивался! Прибежала в школу его мамка. Давай верещать: отец – убийца, и сын такой же, хочет её милого, невинного сыночка калекой оставить! Я при директоре отвесил, что не ей, ущербной шлюхе, судить. Она в визг ушла! Учителя подключились: сопляк ни черта не учится, хамит, прогуливает, его никто не трогает, а он, такой-сякой, всех бьёт! По тёмной дорожке пошёл, вырастет криминальный элемент! Короче, решили, что я неисправим, и на учёт отправили. Маргарита Семёновна меня только поддержала.

– Это кто?

– Мой классрук до конца девятого. Сейчас в декрете, девочку родила. Она меня в кабинет привела и сказала (я её слова хорошо запомнил), что мне всю жизнь с отцовской славой ходить, нравится или нет. Да, больно и нечестно. Судьба жестока. От меня ничего не зависело, но, к сожалению, так сложилось и ничего не поделаешь. Нужно учиться жить с горьким наследством и думать о своём благополучии, а не с каждым идиотом отношения выяснять. Что у меня есть выбор: скатиться, отправиться на помойку или угомониться и попробовать жить счастливо. Как-то так!

Денис нашёл в себе силы закрыть душу – и так слишком многое выболтал. «Вроде не пил. Что со мной?!» – переживал он.

– Меня в школе тоже травят, – нарушила тишину Люба. Коробкин своими откровениями вызвал доверие, и школьницу прорвало на взаимное желание поделиться наболевшим. О