Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев

теперь будешь этим и заниматься. Как же тогда твои юношеские мечты о громадных картинах? Как же твои планы по украшению Санкт-Петербурга необычными домами и скульптурами?

— Это ты зря, Платон, паникуешь, — ухмыльнулся Травин. — Очищение икон ни в коей мере не станет помехой в моей основной работе. Зато благодаря своему секрету я выйду их нищеты, заживу как следует. С полгода всего прошло, как я первую икону вычистил, дай еще полгода, когда ко мне и народ знатный, у кого есть старинные иконы, потянется. А там, глядишь, напишу прошение в Академию художеств на рассмотрение моего ценного открытия.

— Ты, Алексей Иванович, всегда был прыток. Едва мысль созреет, а ты уже результаты подсчитываешь, — покачал головой Ободовский, переходя, как и было в начале разговора, к тону назидательному. — В таком деле, как очистка икон, торопиться не следует. Мне кажется, ты зря забросил пробы. Надо испытывать новые и новые методы. Было бы так все просто, как у тебя получилось, неужели другие до того не додумались?

— Другие не могли. А я смог! — выпалил Травин. — У меня доказательство одно — очищенная икона. — Он снова потряс перед Платоном Григорьевичем старинным образом.

— Тогда бросай судиться с обманщиками. Сделай красивый жест и откажись публично от своих притязаний, — Ободовский остановился подле Травина, положил руку ему на плечо. — Ты и без нервных потрясений денег на иконах заработаешь куда больше.

— Да как ты… Ты, как… — он сбросил руку с плеча, вскочил и сам принялся ходить по комнате, на чем свет ругая друга.

Ободовский стоял, зажав уши руками. Внутренне он проклинал себя последними словами, что, зная принципиальность Алексея, мог вслух высказать каверзную мысль.

— Хорошо, хорошо. Согласен я, — попытался Платон Григорьевич успокоить его. — Давай-ка лучше сменим тему. А еще лучше… — он посмотрел на притихшего Алексея. — Съездим на Ново-Лазаревское кладбище. Я ведь Елизавету знал.

Уговаривать Травина не пришлось. Выйдя из дома, они наняли экипаж, а спустя минут сорок были в Александро-Невской лавре. Провожатого брать не стали. Алексей Иванович хоть и проплутал немного по кладбищу, но к могиле вышел самостоятельно.

— Вот она, благоверная Елизавета Ивановна, — высокопарно произнес Травин, вытирая с лица скатившуюся слезинку.

— Ты мне так и не сказал, что с ней произошло. При каких обстоятельствах? — тихо спросил Ободовский.

— Лиза пошла на самопожертвование. Пусть это будет слишком торжественно сказано, но иначе и не назовешь тот факт, когда больной человек в лютый мороз снимает платок с головы и обвязывает им ребенка, подвергая себя опасности. Сколько помню ее, Лиза всегда была такой, — проговорил Алексей Иванович, не отрывая взгляда от могилы.

— Извини за неудачное сравнение, но она и тебя без боя отдала Татьяне. Другая бы женщина продолжала бороться за любимого и еще ой, сколько нервов попортила. А Елизавета не стала рушить семью, — сказал твердо Ободовский.

— Ты прав. Я очень боялся, что она будет продолжать настаивать на разводе, — согласился Алексей Иванович.

— Боялся? — вскинул глаза Платон Григорьевич.

— Да ведь фрейлина. Думал, побывала в кругу избранных и изменилась, научилась всяким там выкрутасам, — смущенно насупился Травин.

— Нет, дорогой Алеша, ошибаешься. У человека либо есть это самопожертвование в крови, либо нет. Оно не бывает приобретенным. Оно от рождения, — несколько нервно отреагировал Ободовский.

— Согласен с тобой. Давай помолчим. А то разругаемся. На кладбище как-то неприлично ссориться, — улыбнулся Травин.

Алексей Иванович достал из кармана чистый платок. Подошел к памятнику и стал вытирать его лицевую сторону. Его примеру последовал и Платон Григорьевич. Друзья молча убрали с земли несколько сухих веток, перекрестились и, ни слова не говоря друг другу, направились к выходу.

Шагали посреди аллеи. Перед аркой на них вышли несколько человек, облаченных в черные сутаны. Процессию возглавлял рослый кряжистый священник. Из-под клобука выбивались длинные седые волосы. Седой была и его большая борода. Несмотря на возраст, шел он размашистой походкой, горделиво подняв вверх голову.

— Высокого сана святой отец, — бросил Ободовский.

— Не ниже архимандрита, — согласился Травин.

Они оказались напротив священника. К друзьям подбежали монахи. Это внесло сумятицы еще больше. Теперь перед их преосвященством было не двое, а пять человек. И между ними назревал конфликт.

— Пропустите граждан, — громким напевным голосом сказал святой отец и неторопливо отошел к обочине.

— Ваше преосвященство! Отец Порфирий! Да разве так можно? — обернулся к нему самый молодой из монахов.

— Нужно, — махнул он рукой. — Это мы с вами прогуливаемся. А люди с кладбища идут. Дело богоугодное творили. Пропустите их!

Монахи кучно отошли на обочину и бросились следом за святым отцом. Ободовский и Травин остались стоять под аркой, с изумлением глядя на удаляющуюся процессию.

— Ты слышал? — спросил Ободовский.

— Слышал, — кивнул головой Травин.

— Так это же Порфирий?

— Порфирий.

— Он тебе нужен?

— Да.

— Догоним?

— Ты что? — Травин тряхнул головой. — И чего ты скажешь? Это, дескать, я вас ваше преосвященство, пылью окатил на одной из улиц славного города Галича сорок с лишним лет тому назад. Неужто не помните Платона? Или я начну вспоминать, как Порфирий в юности в лапту гонял? Нет, дорогой. С ним надо специально встречаться. Для меня главное, что он вернулся в Санкт-Петербург.

— А что же мы?

— Мы с тобой сейчас в трактир пойдем, Елизавету помянем, — сказал Травин.

Они не видели, как священник обернулся и долго глядел им вслед.

* * *

Аккуратно скрепленные между собой листы с пометками на синей бумаге возвращали Алексея Ивановича во времена почти десятилетней давности. Помнится, это письменное обязательство он составлял в Гатчине, сразу после окончания работ по первому проекту.

Он, было, собирался уезжать и брать другой подряд в столице, но старший архитектор двора его императорского величества Роман Иванович Кузьмин предложил выполнить живописные работы — расписать две церкви. Алексей Иванович, не раздумывая, согласился и составил документ. Обязательство.

Травин вгляделся в уголок листа. Это, пожалуй, была единственная строчка его сочинения, написанная неторопливо: «1851 год. Августа 23 дня». Далее следовали строки с едва отличимыми друг от друга буквами, ложившиеся наперекос странице:

«Я, нижеподписавшийся художник Алексей Иванович, сын Травина, заключил сие условие с гатчинским Дворцовым Правлением в том, что, на основании решения Главноуправляющего Дворцовым Правлением и г. Царским Селом, Господина Генерала от Артиллерии Захаржевского, изъясненного в подписании Его Превосходительством от 11 сего августа за № 826, обязуюсь из собственных моих материалов по сооружаемой в Гатчине каменной церкви вызолотить образные фоны червонным золотом, с разделыванием оных, где потребуется, под мозаику, со сделанием вокруг святых изображений венцов и орнаментных украшений с надписью под образцами слов квадратных аршин до 250 по шесть рублей серебром за каждый