Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

ящики, погребальные урны иногда накрывают большие перевернутые горшки «клоши» («колпаки», «колокола»). Обособление этой культурной группы происходит в VII в. до н. э., в следующем столетии начинается ее экспансия за пределы исходного ареала в Восточном Поморье, между Кашубской возвышенностью и низовьями Вислы. При этом прослеживается динамичное накопление южноскандинавских и эльбогерманских элементов (домковые урны, лицевые урны, подобные кимврским в Дании), маркирующей чертой обряда становятся не столь распространенные в соседних культурах каменные курганы и ящики.

В VII–VI вв. до н. э. особенности поморской культуры становятся столь яркими и концентрированными, что можно определить ее в это время как особую культуру лицевых урн (Gesichtsurnenkultur) Восточного Поморья и Нижней Вислы. Определяющие ее черты – каменные ящики с коллективными захоронениями (до двух-трех десятков погребальных урн) и прежде всего собственно лицевые урны, чернолощеные сосуды с высоким кеглевидным горлом, скульптурно проработанными (до портретности) изображениями лица и другими признаками безусловной «антропоморфности» (La Baume, 1964). Кеглевидное горло антропоморфных округлых урн накрыто глиняными коническими крышками (часто – в форме остроконечных шляп, иногда – маленьких шлемов, с тщательно переданными деталями, через 2500 лет скопированными в парадном вооружении офицеров кайзеровской Германии Гогенцоллернов). Декор лицевых урн составляет не только «портретное» изображение на горле сосуда (когда переданы черты лица, нередко – усы, борода, прическа, различная для мужских и женских урн). Не менее тщательно на тулове сосуда изображали детали одежды и убранства – плащи, воротничковые и спиральные гривны, серьги, пояса, фибулы, а также оружие – щиты, копья, мечи. Храповатая керамика, известная и ранее в восточнопоморской группе лужицкой культуры и собственно Восточнопоморской культуре, дополняет ясторфский и лужицкий компонент, формируя своеобразный и устойчивый керамический комплекс.

«Горшок – кувшин – миска», основные компоненты этого комплекса, становятся с этой поры устойчивой характеристикой среднеевропейских культур к западу от Немана; далее на восток, в лесной зоне Восточной Европы преобладают горшечные культуры раннего железного века с более простым керамическим набором, небольшими укрепленными городищами балтского или славяно-балтского круга (Щукин, 1994: 20–21). Под поморско-лужицким воздействием формируется культура балтийских курганов между Вислой и Неманом, с погребальными насыпями, основанными на каменной конструкции: каменные венцы, ящики, керамика и металл – те же, что в поморской культуре, но без лицевых урн. Такие памятники, как Мишейкяй (у Клайпеды), Башки (Лиепая, Латвия), Дарзниеки, маркируют экспансию балтийской курганной культуры на восток, в зону штрихованной керамики и других городищенских культур лесной зоны Восточной Европы, и по мере ее распространения и распада на племенные культуры балтов в VI–IV вв. до н. э. проходит, видимо, ключевой этап этногенеза собственно балтских, летто-литовских народов (Ушинскас, 1988).

Поморская культура лицевых урн обрисовывает сходный, но иной процесс. Коллективные захоронения в больших каменных ящиках (до нескольких десятков классических лицевых урн) указывают на весьма высокую степень консолидации и организации, первоначально, видимо, неоднородного по происхождению населения.

«Идея», консолидирующая это население, неясным для нас, но определенным образом выражена в антропоморфности лицевых урн. Обычай этот в Европе представлен изолированными, отдаленными друг от друга, но несомненно связанными между собой (хотя бы самим распространением и тождеством принципа выражения) культурными очагами. Исходный – в Этрурии, где в Италии эта идея, ритуал и тип лицевых урн могли появиться вместе с другими миграционными компонентами этрусской культуры, малоазийскими по происхождению (и древнейшие образцы лицевых урн известны в Трое бронзового века). В Италии этрусские лицевые урны, в конечном счете, дали начало изображениям предков в римской культуре, то есть в итоге – скульптурному жанру римского портрета.

Домковые и лицевые урны известны в VII–VI вв. до н. э. в так называемой Hausurnenkultur (культуре домковых урн) междуречья Эльбы – Заале в Восточной Германии (Peshel, 1972: Е 1, Е 2); оттуда этот культурный импульс мог в равной мере распространиться и на север, в ясторфско-ютландский ареал урн кимврского типа, и в Восточное Поморье, также связанное с этим же северным ареалом. Нельзя не заметить, что распространение идеи лицевых урн в VII–VI вв. до н. э. (не столь уж отдаленное от времени основания Рима – 753 г. до н. э.) словно прокладывает с юга на север, за полтысячелетия разведывая для следующих поколений, маршруты странствований тевтонов и кимвров. Первопроходцы этих путей в Северную и Среднюю Европу дали неясные, но действенные импульсы консолидации населения формирующегося Барбарикума.

Не столько вещевой инвентарь, сколько иконография лицевых урн, с четким разделением на мужские и женские, обязательным «вооружением» первых и устойчивым «этнографическим убором» вторых (изображаются шейные гривны, особенно тщательно – воротничковые, Halskragen, тутулы и булавки, фибулы, серьги в «натуральном» виде часто гроздьями продеты в отверстия ручек-«ушек» урны), свидетельствует об обособлении и росте большой массы организованного и вооруженного населения. Сосредоточенный в Поморье, этот «вооруженный народ», «люд» – очередной ljod, tjod отдаленной периферии будущей Germania Libera (между Кельтикой и Сарматией античных географов) – вскоре переходит в Средней Европе, между Одером, Вислой и Неманом, к энергичной и широкой экспансии, поглощая ближайшие группы, прежде всего лужицкой культуры, и распространяясь по всему восточному ареалу позднелужицких групп до Силезии на юге и Белоруссии на востоке.

По мере этой экспансии происходит, однако, весьма показательная эволюция, проявляющаяся в погребальном обряде и типологии лицевых урн. Основной, максимальный ареал поморской культуры характеризуется в V в. до н. э. на территории Великопольши, Куявии, Мазовии, до Полесья, сокращением коллективных захоронений и переходом к индивидуальным погребениям в небольших каменных ящиках, грунтовыми могильниками (иногда продолжающими прежние, лужицкие). Лицевые урны сохраняют упрощенное изображение черт лица (нос, глаза) и прежнюю антропоморфность, но пропорции сосудов изменяются, округлые тулова с коротким горлом отличаются от классических поморских Gesichtsurnen. В керамическом комплексе обязательны округлобокие сосуды с прямой, низкой и широкой шейкой, налепным валиком, хроповатой нижней частью. Распространяются яйцевидные хроповатые горшки, двуручные сосуды (ясторфские по облику). Инвентарь прежний: туалетные наборы, ножи, иглы, пряслица, шилья, изредка копья и украшения кельто-германских форм: прежде всего фибулы (в мужском уборе по две, в женском – одна), пояса с металлическими застежками (Кухаренко, 1969; La Baume, 1964).

Поморскую культуру на этой фазе максимального распространения в южной и основной части ее ареала дополняет сосуществующая с нею, и во многом производная от нее, культура подклошевых погребений IV–III вв. до н. э. Главные ее отличия – массивные клоши (перевернутые горшки, накрывающие урну), каменные кладки и ящики, оскудение форм керамического набора, отсутствие металла.

Фазы экспансии и эволюции – от культуры лицевых урн к поморской культуре и культуре подклошевых погребений, при устойчивых исходных импульсах ясторфского (нижнеэльбского и ютландско-сконского) и скандинавского происхождения в давний и устойчивый ареал древней лужицкой культуры (развивавшейся в Польше – Германии в течение предшествующей тысячи лет), – обрисовывают картину «незавершенного этногенеза». Нордический компонент мигрантов, консолидированный в Поморье, поглощает основную часть лужицкого ареала, вместе с