Егерь: Назад в СССР 2 - Алекс Рудин

* * *

Георгий Петрович сидел в служебном кабинете, задумчиво глядя перед собой. На столе перед генералом стоял давно остывший кофе.

Неторопливо куря папиросу, Георгий Петрович размышлял о том, как круто переменилась его жизнь после того, что он узнал от Синицына.

Раньше всё казалось простым и понятным. Курс партии верен. Страна незыблема. Служить надо честно — так, чтобы не стыдно было взглянуть в глаза молодому поколению.

А теперь?

Теперь, приходя на службу, Георгий Петрович с подозрением вглядывался в лица сослуживцев и подчинённых. Вслушивался в обрывки разговоров. Запоминал детали и фактики, которые раньше казались незначительными. И сопоставлял одно с другим.

Картина получалась ужасающая.

Между властью и народом давным-давно пролегла пропасть. И дело было не только в специальных магазинах, уютных и просторных квартирах, должностях и государственных дачах.

Если бы люди у власти просто пользовались этими благами — это полбеды! Но они страстно хотели сохранить привилегии за собой, передать их по наследству своим детям.

А ведь не так давно сын рабочего мог дослужиться до маршала. Крестьянский внук мог стать директором крупного завода и народным депутатом. Сирота из глубинки, благодаря своим способностям, получал прекрасное образование и работал дипломатом.

Куда всё делось? Когда?

Как получилось, что, перевернув целую страну, коммунисты не смогли переделать... себя? Внутри себя изжить неистребимую тягу к стяжательству и накоплению?

Когда-то честные и принципиальные люди теперь проталкивали своих детей в престижные ВУЗы, и там не оставалось места для действительно способных студентов. Заводили полезные знакомства с директорами магазинов и станций технического обслуживания, выбивали вне очереди автомобили и квартиры для многочисленных родственников. Мечтали, выйдя на пенсию, оставить за собой уютную государственную дачу. Правдами и неправдами рвались в заграничные командировки и привозили оттуда импортные шмотки и магнитофоны.

Когда успела возникнуть в стране эта каста людей высшего сорта, которые с презрением смотрели на простых смертных?

А сам-то он?

Не чувствуя ожога, генерал сжал в кулаке дымящуюся папиросу. Он вдруг вспомнил, как договаривался, чтобы дочь поступила на престижный факультет ЛГУ, и залился краской стыда.

Вот оно как бывает, значит!

Сколько ни обороняй страну от внешних врагов — но пока не победишь зло в самом себе, войну не выиграешь.

Что теперь делать?

И можно ли теперь сделать хоть что-нибудь?

Выбросив изломанную папиросу в пепельницу, Георгий Петрович снял трубку телефона.

— Володя! Здравствуй! Можешь сегодня вечерком подъехать ко мне?

* * *

Вечером мы с братом сидели с удочками на берегу озера. Я смотрел на поплавки, а Серёжка с любопытством поглядывал по сторонам. Выпущенные погулять собаки бегали по берегу, поглядывая на нас. В лес они уже не убегали, носились по территории.

— Нравится тебе здесь? — спросил я брата.

— Конечно! Андрюха, а у тебя палатка есть?

— Нет, — ответил я. — А зачем тебе?

— Жалко, — огорчился Серёжка. — Я бы в ней переночевал.

— Замёрзнешь, — ответил я. — Ночи уже прохладные.

— А у костра?

Я удивился странному желанию брата. А потом понял, что ему просто не хватает романтики. Того самого звёздного неба над головой, которое слишком часто загораживают от взгляда низкие потолки.

— Ночлег у костра я тебе не обещаю. А вот ужин... почему бы и нет? Наварим ухи, посидим. Если только перестанешь поклёвки зевать. Подсекай, Серый!

Глава 18

Что ж так хреново-то, а?

Семён со стоном пошевелился.

Что-то с глухим стуком упало на пол.

Вот чёрт!

Он кое-как разлепил опухшие веки и огляделся, близоруко щурясь. Что-то бордовое маячило перед самым лицом.

Семён взмахнул рукой. Пальцы ощутили плотную ткань, похожую на штору.

Что за херня?

Он крепко зажмурился и растёр ладонями лицо, пытаясь прийти в себя. Затем снова открыл глаза и огляделся.

Огромная кровать была окружена плотным бордовым балдахином. Бельё скомкано, подушки разбросаны по необъятному ложу.

Во дворец, что ли занесло?

Какой, на хер, дворец в СССР? Откуда?

Семён спустил босые ноги с высокого матраса. Оглядел себя — совершенно голый, даже трусов нет.

Так. Вроде, вчера были девки. Семён припомнил весёлый визг, потом — жаркое дыхание на шее...

Точно! Вчера они с Рыжим подобрали двух девок возле общаги на Бассейной. С девками поехали в ресторан, а потом... и куда девки делись теперь?

Смылись, что ли? Ну, и хер с ними!

Голова невыносимо гудела, во рту пересохло.

Семён рывком отодвинул бордовую штору и встал на ноги. Ноги погрузились во что-то мягкое. Высокий потолок с лепной розеткой покачнулся, норовя завалиться набок. Уцепившись за плотную ткань, Семён кое-как устоял на ногах.

В огромное окно с полукруглым верхом лился мягкий дневной свет. Семён глянул вниз — он стоял на бордовом ковре. Ворс у ковра был настолько мягкий и пушистый, что ноги тонули в нём, словно в траве.

Возле кровати лежала квадратная бутылка с чёрной этикеткой и завинчивающейся пробкой. В бутылке плескалось немного коричневой жидкости.

Семён, кряхтя, словно столетний дед, поднял бутылку и открутил пробку. Поднёс горлышко ко рту, запрокинул бутылку над головой. Жгучая струйка потекла по пищеводу.

Семён поперхнулся, и закашлялся. Кашель вызвал спазмы в желудке. Семён согнулся, уронив бутылку, и его вырвало прямо в пушистый ворс ковра.

Голова кружилась, но в желудке стало чуть полегче.

Выпрямившись, Семён толкнул тяжёлую дверь с резными филёнками и оказался в просторной гостиной.

На широком кожаном диване спал Рыжий. Волосы его были всклокочены, джинсы сползли с бёдер, показывая чёрные сатиновые трусы.

Большой дубовый стол был завален объедками и окурками. Тут и там в тёмное дерево впитывались пятна от виски и кока-колы.

Семён огляделся и понял, что они на хате у Рыжего. То есть, конечно это хата предков Рыжего, а сам Рыжий здесь просто живёт. Но сейчас предки в ГДР — папаша Рыжего кем-то там служит при консульстве.

Семён в это не вникал. Хата свободна — и ладно! Есть, где побухать, и куда притащить сговорчивых студенток меда или педа. Чего ещё надо?

Не будя Рыжего, Семён через широкий проём отправился на кухню. Охренеть, кухня! У Семёна с матерью комната в коммуналке меньше! Вдоль стен — строгие серые столешницы под мрамор. В углу негромко гудит двухкамерный финский холодильник «Розенлев».

Семён открыл верхнюю дверцу. На специальной полке призывно звякнули бутылки.

«Боржоми»!

Сковырнув пробку взятым со стола ножом, Семён жадно припал к бутылке. Солёный холод омыл измученное жаждой горло. Напившись, Семён рыгнул, сделал ещё глоток