Путь к последнему приюту - Андрей Бондаренко

«Почти такая же, как и у меня», — подумал Егор. — «Со скачущим куда-то беззаботным всадником. Только золотая, да и по размерам чуть побольше…».

— Очень красивая, — одобрила Александра. — Бляха «Золотого Странника», дающая практически неограниченную Власть, но используемая только в самых крайних случаях? Их же — блях — всего три?

— Пока да, три. Одна — у Его Императорского Величества. Вторая — у меня (всегда ношу её с собой). Третья — у нашего младшего брата Владимира Петровича. Скоро и Пётр Николаевич, Наследник Престола российского, получит такую же. Когда повзрослеет и станет полноценным мужчиной.

— Следовательно, вы, предъявив жетон «Золотого Странника», можете беспрепятственно забрать Угэдэя из ангельского училища?

— Могу. Но не буду.

— Почему?

— По капустному кочану, — совершенно по-мальчишечьи надулся Константин Петрович. — Про внеплановое предъявление золотого жетона скоро узнают. Придётся общаться с братьями. Более того, рассказать им всё-всё-всё, как и заведено в нашей семье. Ну, не принято среди членов императорской фамилии — юлить. По крайней мере, в разговорах между собой. А Порталы…. Э-э-э. Ну, это, так сказать, мои личные и приватные игрушки…. Надеюсь, понимаете меня? И это — хорошо…. Поэтому со Степным-младшим мы поступим следующим образом. Официальный паспорт ему я выпишу хоть завтра — на «Ивана Ивановича Степного», понятное дело, потомственного Странника. А потом вы выкрадите его из ангельского училища. По-умному и без следов, естественно…. А, Живоглотик? Это же ерундовое и плёвое дело — для такого опытного и умелого боевика?

— Плёвое, — беззаботно пожав плечами, подтвердил Егор.

— Заодно и встряхнёшься немного после недавней контузии. Восстановишь навыки диверсионные. Наладишь деловое взаимопонимание с новыми соратниками и соратницами…. Не слышу ответа?

— Так точно. Встряхнусь. Восстановлю. Налажу.

— Совсем другое дело. Можешь, когда захочешь…. Теперь по предстоящей командировке к «выходящему» Порталу. Разве я похож на законченного и наивного глупца, чтобы отправить вас туда всех вместе? А? Странники — люди капризные и непредсказуемые. Стукнуло, к примеру, им что-то в голову, и всё: тут же дружно побежали — невесть и куда — по извилистым коридорам Портала…. Нет-нет, даже и не мечтайте. Буду действовать строго по старинному рецепту-правилу, мол: — «Разделяй и властвуй…». Если муж перемещается к Порталу, то жена — в обязательном порядке — остаётся в Санкт-Петербурге. Ну, и наоборот. Чтобы искуса не было — приказы нарушать…. Понятно излагаю?

— Понятней не бывает, — вздохнула Александра.

— И это откровенно радует, — широко и заразительно зевнул Великий князь. — Всё, ребятушки, будем прощаться. В сон меня что-то клонит, встал раненько сегодня, — поднёс к уху чёрный мобильник. — Глебушка, заскочи ко мне, проводи дорогих гостей к машинам…

Княжеский адъютант Глебушка (хлыщ прилизанный), вывел их — прежним путём — на улицу, где уже безраздельно властвовала «белая» питерская ночь. Вернее — по причине облачно-хмурого неба — светло-сиреневая.

Под тускло-жёлтым фонарём, закреплённом на высоком чугунном столбе, стояла стандартная садовая скамья, рядом с которой чутко бдили-дежурили два бравых «камуфляжника» с короткоствольными автоматами наперевес, а на скамейке сидел страшный человек: лицо — сплошной багрово-пурпурный синяк без ноздрей, тёмно-бурая одежда, на совесть иссечённая безжалостными кнутами, руки — без кистей, небрежно перебинтованные кровавыми бинтами.

— Ой, кто это? — непроизвольно схватилась ладонями за щеки впечатлительная Ванда.

— Приятель графа Петрова, — ехидно хмыкнул «прилизанный хлыщ». — Насквозь бывший приятель, я имею в виду.

— И как это прикажете понимать, уважаемый? — нахмурился Егор. — Шутка такая?

— Отнюдь, сиятельный граф. Отнюдь…. Неужели, не узнаёте этого человека?

— М-м-м…. Признаться, нет…

— Это же — Матвей Заболоцкий, из мелкопоместных дворян Рязанской губернии. Ваш прежний соратник и сподвижник по «Клубу патриотической российской поэзии». А также конкурент по славе пиитской, так сказать. Кумир столичной молодёжи женского пола…. По вашему же доносу полуторамесячной давности и арестовали, мол: — «Сплошное подозрительное вольнодумство и полное отсутствие искреннего почтения к исконно-русским святыням, традициям, обычаям и ценностям…». Арестовали и допросили. В полном соответствии со строгими профильными инструкциями. Всё, естественно, подтвердилось. На сто процентов из ста. Вольнодумец и потенциальный революционер. Сука гнилая и скользкая, выражаясь напрямик…. Теперь выявленный ворог дожидается попутного автотранспорта, следующего до ближайшего железнодорожного вокзала. Далее — суровые казахстанские урановые рудники…. А вам, Егор Андреевич, огромное спасибо — за бдительность проявленную…

— А руки? Зачем ему отрубили кисти рук?

— Чтобы ничего гадкого и богопротивного написать больше не смог. Никогда и нигде. А урановую руду на ленту транспортёра, как известно, можно и культями усердно нагребать-сбрасывать. Был бы недремлющий кнут рядом.

— Главное оружие настоящего поэта — это слово живое, — негромко пробормотала Ванда. — Живое, нетленное и пророческое. Зачастую, и импровизационное. А бывает — и в виде песни.

— Сейчас, графиня, и проверим — данную философскую сентенцию, — пообещал княжеский адъютант. — Послушаем, что этот недоносок законченный нам споёт. Гнида…

Он неторопливо — мягкой кошачьей походкой — подошёл к скамейке и, почти без замаха, резко ударил опального поэта кулаком правой руки в солнечное сплетение.

Заболоцкий слетел со скамьи, упал на землю, неловко скрючился, болезненно подогнул колени к груди и, широко раскрыв рот, обессиленно захрипел:

— Ах-ррр… Хр-ррр…

«Много ли нахрипишь — с отрезанным языком», — внутренне поморщился Егор. — «Только короткий ярко-алый «пенёк» жалобно подрагивает в чёрной и почти беззубой дыре рта. Жалобно и отчаянно подрагивает. Беззащитно, безо всякой надежды на лучший исход…».

Хрипящий рот закрылся. Глаза, обезумившие от боли и страха, потухли и остекленели. Тело, судорожно дернувшись на прощанье несколько раз, неподвижно застыло.

— Государственный преступник умер, — бестрепетно потрогав указательным пальцем шею поэта, равнодушно объявил один из «пятнистых» автоматчиков. — Собаке — собачья смерть…

Глава двенадцатая

Я коней напою, я куплет допою, хоть немного ещё постою — на краю

Они расселись по машинам и отправились домой, то бишь, в фамильную усадьбу графов Петровых.