Записки 1743-1810 - Екатерина Дашкова

В ответ я рассказала один анекдот про немецкого барона, у которого была страсть говорить по-французски, несмотря на то что он очень плохо знал этот язык; когда ему говорили, что его трудно понять, он неизменно отвечал: «Не все ли мне равно? Я сам себя отлично понимаю». Это был мой всегдашний ответ на подобные речи, которые были тем более несносны, что иногда заключали в себе претензию на тонкую иронию.

Вскоре я переехала в город и, присмотревшись поближе к дому Нелединской, увидела, что ничего не потеряла, не купив его. Жизнь моя текла тихо и покойно. Князь Потемкин обещал исполнить мое желание насчет моей племянницы Полянской и просил меня не медлить с покупкой дома, так как императрица, пожалуй, подумает, что я не предполагаю жить в Петербурге. Я тогда осмотрела дом покойного придворного банкира Фридерикса и условилась с его вдовой насчет цены, которая, включая все накладные расходы по его продаже, не превышала тридцати тысяч рублей. Я попросила у императрицы разрешения его купить, на что она мне ответила, что давно уже повелела кабинету заплатить стоимость дома, который я пожелаю купить, и, выразив свое удивление, что я не сделала лучшего выбора, спросила, почему я не хочу купить дом герцогини Курляндской. Опасаясь, что моя деликатность покажется императрице неуместным жеманством, я сказала, что дом Фридерикса стоит на Английской набережной[181], где я родилась, а так как ее величество своим милостивым отношением ко мне заставляет меня любить день моего рождения и считать его самым счастливым днем моей жизни, то мне и хотелось бы иметь дом на этой улице. В этом случае я действительно стала жертвой своей деликатности, так как в купленном мною доме не было вовсе мебели; хотя я и сделала императрице экономию в тридцать тысяч, но ни слова не сказала о том, что мне приходится покупать всю обстановку; я выбрала простую, но хорошенькую мебель и только необходимое количество ее; и то долг мой увеличился на три тысячи рублей. Но так как я не первый и не последний раз была жертвой своего бескорыстия, я решила помириться на этом и никому ничего не сказала.

Генерал Ланской[182], фаворит, был только вежлив со мной, и если иногда и оказывал мне некоторое внимание, то делал это, видимо, по внушению императрицы. С приездом графа Андрея Шувалова, ставшего вскоре его раболепным приспешником, Ланской стал при малейшей возможности выражать мне явное недоброжелательство. Князь Потемкин, наоборот, выказывал мне большое почтение и, очевидно, желал снискать мою дружбу. Он сказал мне однажды, что ее величество, узнав, что у меня много долгов, пожелала заплатить их и достроить на свой счет дом в Москве и меблировать его, дабы я не тратила еще на это деньги.

Я усиленно просила князя Потемкина отговорить от этого императрицу и напомнить ей мое страстное желание, которое я уже имела смелость раз высказать. Видясь с моей сестрой каждый день и будучи свидетельницей ее грусти, считая себя до некоторой степени виновницей ее падения в 1762 г., я испытывала тягостное чувство, которое все благодеяния государыни не в силах были рассеять. Все-таки назначение моей племянницы фрейлиной затягивалось; наконец 24 ноября, в день тезоименитства императрицы и моих именин, после большого придворного бала я не последовала за императрицей во внутренние апартаменты, но послала сказать князю Потемкину через его адъютанта, что не выйду из зала, пока не получу от него подарка, а именно копии с давно ожидаемого мною указа о назначении моей племянницы фрейлиной. Кажется, приглашенные очень удивились, видя, что я осталась в зале после того, как двор удалился во внутренние покои, и если бы они знали причину и результаты моего поступка, они бы лишний раз насмеялись над моей простотой[183]. Прошел целый час; наконец появился адъютант с бумагой в руках, и я не помнила себя от радости, прочитав назначение моей племянницы фрейлиной. Я уехала с быстротой молнии и, зная, что моя сестра ужинает у нашего двоюродного брата, графа Воронцова, отправилась к нему и была свидетельницей безумной радости моей сестры; я сама была счастлива, что могла исполнить ее заветное желание.

В следующем месяце опять был бал при дворе по какому-то случаю. Императрица, обойдя всех статс-дам и иностранных министров и поговорив с ними, вернулась ко мне.

— Я бы хотела с вами поговорить, — сказала она.

— Я всегда готова выслушать ваше императорское величество с величайшим благоговением.

— Сейчас это невозможно.

— Когда и где ваше величество прикажете, — ответила я.

Она отошла от меня, поговорила еще с несколькими иностранными министрами, которые затем становились по другой стороне комнаты; остановившись между двумя рядами, государыня встретилась со мной глазами и знаком подозвала меня к себе. Я своим ушам не поверила, когда императрица предложила мне место директора Академии наук. От удивления я не могла выговорить ни слова, и императрица успела наговорить мне много лестного, думая этим убедить меня принять ее предложение.

— Нет, ваше величество, — наконец сказала я, — не могу я принять место, совершенно не соответствующее моим способностям. Если ваше величество не смеетесь надо мной, то позвольте мне сказать, что, в числе многих прочих причин, я из любви к вашему величеству не хочу рисковать сделаться всеобщим посмешищем и не оправдать вашего выбора.

Императрица прибегла даже к хитрости, чтобы убедить меня, высказав предположение, что я потому не соглашаюсь на ее предложение, что больше ее не люблю.

Все, имевшие счастье быть близкими к императрице, знают, что она умела быть очаровательной, красноречивой и тонкой, когда хотела привлечь к себе или убедить кого-нибудь. Ей незачем было пускать в ход свое искусство для меня, так как в своей бескорыстной и неизменной любви к ней я готова была слушаться ее во всем, что не шло вразрез с моими принципами. Но на этот раз ее постигла неудача.

— Сделайте меня начальницей ваших прачек, — сказала я, — и вы увидите, с каким рвением я вам буду служить.

— Теперь вы смеетесь надо мной, предлагая занять такое недостойное вас место.

— Ваше величество думаете, что меня знаете, но вы меня не знаете; я нахожу, что какую бы должность вы мне ни дали, она станет почетной с той минуты, как я ее займу; и как только я стану во главе ваших прачек, это место превратится в одну из высших придворных должностей, и мне все будут завидовать. Я не умею стирать и мыть белье, но если бы я тут сделала ошибки вследствие своего незнания, они бы не повлекли за собой серьезных последствий, между тем как директор Академии наук может совершить только крупные ошибки и тем навлечь нарекания на государя, избравшего его.