Записки 1743-1810 - Екатерина Дашкова

Подходило время смотров и маневров в Пруссии, так что нам нельзя было дольше оставаться в Дрездене и мы поспешили в Берлин. Королевская семья встретила меня с обычной любезностью. Мы с удовольствием увидели нашего дорогого князя Долгорукого на том же посту посланника. Его дружба ко мне и моим детям была искренна; он представил моего сына министру (королевская семья его уже знала), а генерал-адъютант короля, граф Герц, представил его Фридриху Великому в Потсдаме. Его величество принял его очень милостиво и объявил, что будет рад взять его с собой на маневры.

Вскоре король приехал в Берлин на смотр сорокадвухтысячного войска, происходивший в Тиргартене.

Во время смотров король никогда не принимал дам; однако он выразил желание видеть меня и объявил, что, если мне любопытно быть на смотру, меня возьмет с собой супруга наследника и что там его величество меня и увидит. Графу Финкенштейну было повелено объяснить принцессе, где и когда король подойдет ко мне.

В день, назначенный для столь лестного для меня события, принцесса (впоследствии прусская королева) заехала за мной в гостиницу. Каково было мое удивление, когда экипаж остановился в Тиргартене и принцесса сказала мне;

— Выходите теперь, княгиня; здесь старик дядя с нами будет говорить; я сама прокачусь, так как у меня нет никакого желания видеть это старое чучело.

Выходя из экипажа, я, к моему большому удовольствию, увидела князя Долгорукого, стоявшего тут же. Через полчаса король, не отпустив еще войска, подъехал ко мне, слез с лошади и, сняв шляпу, вступил со мною в разговор, к удивлению всей армии: никогда еще король не разговаривал с женщиной во время смотра. Когда король ушел, принцесса приехала за мной. На следующий день я ужинала у королевы, которая, подобно всей королевской семье, обходилась со мной не только милостиво, но ласково и сердечно, как со старой знакомой.

Супруга принца Генриха сказала мне за ужином, что мое имя будет отмечено в истории, так как король сделал для меня исключение из общего правила. Вскоре мой сын уехал с королем на маневры.

Я с сожалением и грустью покинула Берлин, но, сев в экипаж, так спешила догнать сына, что въезжала в ворота города в ту минуту, как король выезжал из него. Он любезно раскланялся мне и сказал потом князю Долгорукому, что только такая хорошая мать, как я, может так точно рассчитать время и не потерять ни минуты, чтобы обнять сына. Я нашла его совершенно здоровым, в восторге от короля; он воздавал должное прусским войскам и офицерам, с которыми старался ближе познакомиться.

Отдохнув один день, мы отправились в Кенигсберг, где генерал Меллендорф сказал мне, что король выразился о моем сыне, как о молодом человеке, обещающем отличиться в военном деле. Впоследствии я узнала, что король писал то же самое своему посланнику в Петербурге.

Через несколько дней мы поехали через Мемель в Ригу. Губернатор Броун уговорил меня остаться два дня в столице Ливонии, где имя моего отца пользовалось глубоким уважением, так как он всегда защищал интересы ливонцев в Сенате и успешно боролся с мнением некоторых своих товарищей. Он был слишком образован и великодушен, чтобы уничтожать целый ряд привилегий, дарованных и подтвержденных нашими государями, только потому, что русское дворянство было лишено их. Екатерина Великая даровала ему эти права и тем сравняла нас с дворянством ливонским. В царствование императрицы Елизаветы ливонское дворянство приняло моего отца в свою среду.

Покинув Ригу, мы останавливались только ночевать и беспрепятственно прибыли в Петербург.

Таким образом закончилось путешествие, которое я имела мужество предпринять для образования моего сына, располагая скудными средствами, и которое довела до конца, сделав только немного долгов, которые я легко могла выплатить в несколько лет, живя уединенно в деревне, что я и намеревалась сделать.

Часть вторая

Я приехала в Петербург в 1782 г. Не имея дома в городе, я поселилась на своей даче в Кирианове, в четырех верстах от Петербурга. Моя сестра Полянская с дочерью первые посетили меня. Из всей моей родни она одна жила в Петербурге. Мой отец был генерал-губернатором во Владимире или, точнее, наместником двух губерний, так как он имел под своим начальством двух губернаторов. Через два дня после моего приезда я узнала, что князь Потемкин бывает каждый день со мной по соседству у своей племянницы, графини Скавронской, которая была больна после родов; я послала лакея сказать князю, что хочу дать ему маленькое поручение и прошу прислать ко мне одного из своих племянников, которому я и передам свою просьбу. На следующий день князь Потемкин сам приехал ко мне, в то время как я была с детьми у графа Панина. Мне было очень досадно, что он не застал меня дома. Через день он прислал мне генерала Павла Потемкина[177], я поручила ему, во-первых, попросить князя Потемкина исходатайствовать у императрицы разрешение приехать в Царское Село (куда никому нельзя было являться без особого приглашения) и представить ей своих детей, во-вторых, справиться у князя, в каком чине состоит мой сын и согласилась ли военная коллегия на назначение его адъютантом к фельдмаршалу графу Румянцеву. Генерал Павел Потемкин через два дня принес мне ответ, что Потемкин доложил о моем приезде императрице и что она повелела мне приехать в ближайшее воскресенье с детьми к обеду в Царское Село, где князь Потемкин сообщит мне все сведения о моем сыне.

Мне не удалось воспользоваться милостивым разрешением ее величества, так как накануне мой сын заболел жестокой горячкой. Он бредил целую ночь, а я в сильнейшем беспокойстве, забыв про ревматизм в коленях, простояла всю ночь босая у его постели. Все последующие дни я не принимала никого, кроме своей сестры Полянской и один раз на минуту Павла Потемкина, и то только потому, что дело касалось императрицы и я надеялась узнать что-нибудь насчет производства моего сына. Через четыре дня мой добрый и искусный доктор Роджерсон объявил моего сына вне опасности. В ту же ночь мой ревматизм поднялся в кишки, и я оказалась сама больной при смерти, но Роджерсон спас и меня. Он каждое воскресенье ездил в Царское Село, вследствие чего я поручила ему сказать императрице, как опасно мы были больны с сыном, вследствие чего я была лишена возможности воспользоваться ее разрешением явиться к ней и представить ей моих детей. Мое выздоровление тянулось более двух недель и было сопряжено с довольно сильными страданиями, так как припадки рвоты хотя и стали реже, но не прекращались вовсе, а спазмы в желудке и кишках давали себя чувствовать с прежней силой. Моя болезнь раздражала меня тем сильнее, что вследствие ее откладывалась моя поездка в Царское Село и, следовательно, повышение по службе и вообще устройство судьбы моего сына, который, благодаря бога, был уже совершенно здоров. Наконец мне с величайшим трудом удалось поехать в Царское Село. Я была еще очень слаба; при каждом толчке экипажа я обливалась холодным потом от сильных приступов боли и приказывала остановиться, чтобы передохнуть. Но чего только не способна перенести материнская любовь!