Записки 1743-1810 - Екатерина Дашкова

Этот твердый и честный образ действий в результате не доставил мне даже покоя; читатель увидит ниже, что Павел I преследовал и мучил меня наравне с лицами, по его мнению, обидевшими или оскорбившими его.

Граф Андрей Шувалов вернулся из Парижа, и ему вскоре удалось настроить фаворита Ланского враждебно против меня и моего сына. Однажды мы говорили с императрицей о том, с какой легкостью можно достать в Италии отличные копии с произведений искусства, и я выразила сожаление, что в России нельзя получить бюст ее величества, который мне так хотелось иметь. Императрица велела лакею принести свой бюст, сделанный знаменитым русским художником Шубиным[194], и подарила мне его. Увидев это, Ланской воскликнул:

— Но ведь этот бюст мой, ведь он мне принадлежит!

Императрица уверяла его, что он ошибается, и во время этого маленького спора он злобно посматривал на меня, а я бросила на него презрительный взгляд. С тех пор ее величество всегда прерывала его и прекращала споры, которые он любил затевать со мной. Вскоре генерал-прокурор Вяземский стал внушать мне отвращение к моей директорской должности. То он оставлял без внимания представления, которые я делала в Сенат о повышении лиц, заслуживавших награды; то не присылал мне нужных сведений насчет границ губерний, когда я хотела издавать исправленные карты их; наконец, он осмелился спросить казначея Академии, почему он не приносит ежемесячно вместе с отчетами о расходах казенных сумм и отчеты сумм специальных. Я немедленно же написала императрице и просила ее прислать мне отставку, так как князь Вяземский желает установить отчетность, не существовавшую с самого основания Академии, даже при моем предшественнике, которого подозревали в злоупотреблениях; я напоминала государыне, что вследствие моих усиленных просьб она разрешила мне представлять ей отчет специальных сумм и что ее величество изволила удивляться моему искусному распределению их и тем мерам, которыми я их увеличила; следовательно, я не могла позволить генерал-прокурору захватывать права директора в столь существенной для процветания Академии отрасли и еще менее — набрасывать тень на мое бескорыстие.

Князь Вяземский получил выговор, и императрица просила меня забыть его глупую выходку. Он был трудолюбив и аккуратен, но необразован и злопамятен и мстил мне за то, что я приняла к себе на службу людей, которых он преследовал и увольнял с занимаемых ими должностей, лишая их тем куска хлеба.

Я вызвала его враждебное отношение к себе еще другим обстоятельством. В Академии издавался новый журнал, в котором сотрудничали императрица и я[195].

Советник Козодавлев[196] и другие лица, служившие под моим начальством, поместили в нем несколько статей в прозе и стихах; Вяземский принял на свой счет и на счет своей супруги сатирические произведения, в особенности когда он узнал, что в журнале сотрудничает Державин[197]. Он одно время преследовал Державина и лишил его места вице-губернатора и потому думал, что тот отомстит ему, изображая его в своих стихах, которые читались всеми с жадностью, так как Державин был известный и талантливый поэт. Мне пришлось испытать по этому поводу много неприятностей. Князь Вяземский старался насколько мог чинить мне препятствия в моих полезных начинаниях; некоторые из них имели даже общественное значение, как, например, новые точные карты целых провинций, изменивших свои границы после разделения России на губернии[198].

Он не только не сообщал мне нужных сведений, но задерживал и те, которые губернаторы присылали мне по моей просьбе. Мне не хотелось постоянно надоедать императрице своими жалобами, и я старалась терпеливо выносить все эти невзгоды.

В июле месяце мой сын вернулся курьером из армии с известием о завоевании Крыма. Моя радость неожиданного свидания с ним была неописуема. Он пробыл всего несколько дней и снова уехал в армию с чином полковника. Эта милость императрицы осчастливила меня особенно потому, что мой сын, получив этот чин, выходил из гвардии, следовательно, не был обязан жить в Петербурге и имел возможность обнаружить свои таланты, командуя полком. Однажды я гуляла с императрицей в саду в Царском Селе; разговор коснулся красоты и богатства русского языка. Я выразила удивление, что императрица, будучи сама писательницей и любя наш язык, не основала еще Российской академии[199], необходимой нам, так как у нас не было ни установленных правил, ни словарей, вследствие чего нам приходилось употреблять иностранные термины и слова, между тем как соответствующие им русские выражения были гораздо сильнее и ярче.

— Не знаю, как это случилось, — ответила государыня, — так как я уже несколько лет мечтаю об этом и даже сделала насчет этого некоторые распоряжения.

— А вместе с тем это очень легко сделать, так как за границей есть несколько образцов подобных академий и надо только выбрать.

— Составьте мне, пожалуйста, программу, — сказала императрица.

— Не лучше ли, — возразила я, — вашему величеству приказать вашему секретарю представить вам план Французской, Берлинской и других академий с примечаниями относительно изменений или урезок применительно к подобной академии в России.

— Я еще раз прошу вас взять на себя этот труд; тогда я буду уверена, что благодаря вашей деятельности не затянется это дело, которое, к стыду моему, еще не приведено в исполнение.

— Труд не велик, ваше величество, и я постараюсь его исполнить возможно скорей, но осмеливаюсь еще раз указать вашему величеству, что любой из ваших секретарей справится с этой задачей лучше меня.

Так как мне не удалось разубедить императрицу, то приходилось повиноваться. Вернувшись вечером к себе, я набросала краткий план учреждения Академии русского языка. Каково было мое удивление, когда мне вернули мой далеко не совершенный набросок, сделанный мною наскоро, с целью доставить удовольствие императрице, утвержденный подписью государыни, как продуманный и окончательный устав; он сопровождался копией с указа, которым государыня назначала меня президентом этой новой Академии. Копия указа была одновременно послана в Сенат, чем императрица как бы показывала, что и слышать не хочет об отказе с моей стороны.

Через два дня я вернулась в Царское Село и тщетно пыталась уговорить императрицу выбрать другого президента. Тогда я сказала ей, что у меня уже готовы и суммы, необходимые на содержание Российской академии, и что ей придется только купить для нее дом; она была особенно довольна и удивлена, когда я сказала, что на содержание Академии хватит тех пяти тысяч рублей, которые она выдавала каждый год из своей шкатулки на переводы на русский язык классических авторов.