Наше дело правое - Сергей Раткевич

Ветер шуршал в соломе и убаюкивал уснувшую вечным сном дочь вождя боргов. Саорм, слушая перестук копыт мулов и скрип старого дерева, немо раскачивался и сжимал в широких ладонях холодеющую руку и медальон Миломеи. В сердце по-прежнему было пусто. Но затем, когда в сарай ворвался свежий, пахнущий морозом порыв ветра, что-то в душе неуловимо изменилось, заставило мастера, еще не осознающего, что он делает, подняться и выйти из конюшни.

Крепчал ветер. И Саорму чудилось, что далеко над лесом гудит гром, словно молот Динхадара гневно бьет о небесную наковальню и взывает к спящей душе воина.

Когда гном вошел в дом, ставший за один день ненавистным, вся отрешенность Саорма исчезла.

Баронские солдаты спали. Только место десятника было пусто, а наверху, на чердаке, бухали в потолок неуверенные шаги.

В несколько мгновений мастер вскарабкался по лестнице. Десятник уже склонился под начинающим просыпаться ребенком. На ходу выхватив из-за голенища сапога острый длиннолезвийный кинжал, гном нагнал человека и ударил его в бок. Кольчуга хрустнула и поддалась стали и сильному удару. Бешено сипя, десятник развернулся, попытался найти у пояса клинок, но вместо этого получил удар снизу вверх под ребра и следующий в горло. После чего баронский солдат, хрипя, повалился навзничь и скоро затих.

Время неуверенности и слабости прошло. Пока в роду есть хотя бы один живой гном, жив и род, а значит, жива и честь рода.

Саорм в своей старой кольчуге, с дедовским топором за поясом, крепко обнимая агукающего младенца, с минуту смотрел с противоположного берега реки на тугие жгуты пламени, рвущиеся тысячами искр в звездное небо над его домом. Там горели мародеры, там сгорало тело несгибаемой Миломеи, там превращалась в пепел его прошлая жизнь и рождалась новая. Теперь у Саорма вновь были цель и вера в будущее.

— Ну что, маленький князь, будем догонять твоих ратников? — Не понимающий, о чем с ним говорит гном, малыш пытался ухватить его за бороду. — Пусть только попробуют отказаться от слова, данного князьям Дэ-Симмо. Их князь жив, и живо княжество. Оно ждет своих защитников. Скоро, очень скоро клич «Мечи Симмо» принесут твоему народу победу и свободу.

Мастер Саорм повернул в ночь и исчез в ней. Только похрапывание идущих вслед за ним мулов, удивленно вдыхавших морозный воздух, разносилось над засыпающей до весны землей.

Елена Белильщикова

ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ…

Призрачно все в этом мире бушующем,Есть только миг, за него и держись.Есть только миг между прошлым и будущим,Именно он называется жизнь…

Февраль — кривые дороги. В этот хмурый месяц так легко сбиться с пути, заблудиться в одинаковых серых городах, заплутать в черных перелесках, сойти в метель с проезжего тракта в поля, укрытые снегом. Чуть оступись — и коварные сугробы похоронят навсегда. Чуть оступись…

Это утро выдалось промозглым. Шел мелкий снег, превращающийся на щеках в дождь. Непогода окрасила пустырь за аэропортом и взлетную площадку во все оттенки серого. Пара голых деревьев ежились вдалеке, а мокрый асфальт был покрыт коркой тающего льда. И только один элемент дерзко выбивался из общей, цельной картины. Девушка в ярко-красном пуховике стояла, наверняка уже не один час, в ожидании, переминаясь с ноги на ногу. Ее озябшие тонкие пальцы крепко сжимали букет желтых тюльпанов, слегка припорошенных снегом…

Паутина на стекле и стенах напоминает старинное кружево. Пыль. Она везде, кажется, даже на лунных бликах, что проникают сквозь большие резные окна, рисуя причудливые узоры. Луна — единственный источник света в этой большой комнате, где, кажется, остановилось время. Время… Большие часы с маятником давно молчат, и теперь пыль лежит на стрелках и циферблате. Печатью вечности отмечены и два бледных лика, особенно огромные глаза, в которых застыли осколки пустоты. Сила и слабость. Белое и черное. Нежность и ненависть. Как они похожи, вечность уравнивает все, закрывая сердца и души в тесную клетку безысходности. Безнадежность, кручина, тоска… Это самые страшные слова. Когда сердце бьется в агонии любви или ненависти, оно живет. Но когда ему становится все равно, что было вчера или будет завтра, бесконечность два раза поворачивает ключ в маленьком замочке.

Палец медленно скользит по стеклу, разрывая невесомую решетку паутины и пыли. Лунный луч резким, неприятным светом бьет прямо в глаза черноволосой девушке, но она не жмурится и не отворачивается. По агату зрачков скользит свет. Девушка будто бы впитывает его каждой клеточкой измученного ожиданием тела.

— Не нужно, Элиза, — раздается тихий голос, разрушая тишину.

Светловолосый юноша поднимает голову, чтобы взглянуть девушке в глаза. Золотые кудри рассыпаются по плечам в беспорядке. Девушка отвлекается от своего занятия и оборачивается. Черное скрещивается с серебром, но взгляды сияют холодом льда, в них нет, как прежде, пламени любви.

— Почему, Ральф? — тихо спрашивает Элиза, не отводя глаз. Ральф с раздражением сжимает губы.

— Ты не изменилась, Элиза. Задаешь такие вопросы, на которые невозможно ответить. Это уже не любопытство.

— Я могу ответить на свой вопрос, — вздыхает она, — но ты не хочешь слышать ни ответов, ни моего голоса. Ты не желаешь чувствовать на коже моих прикосновений, ты боишься лунных бликов, что теперь беспрепятственно гуляют по комнате. Ты страшишься поверить мне…

Снова воцаряется тишина. Холодная и ломкая, словно снежинки, что они так любили когда-то ловить на язык и, смеясь, сцеловывать со щек.

— Я боюсь этого оттого, что не знаю, к кому сегодня прикоснется Элиза. — Ральф словно подхватывает ускользающую нить разговора, столь важного для обоих.

— Ты — это ты. Просто ты не хочешь выпустить своих демонов на волю.

Ральф хрипло смеется.

— Малыш, от меня уже давно сбежали все демоны. Потому что нет меня. Я потерялся, заблудился в лабиринтах чужих душ и теперь блуждаю в поисках своей. От меня осталась одна лишь оболочка.

— А как же твое сердце?

Элиза видит, как Ральф вздыхает и качает головой.

— Мое сердце превратилось в кусочек льда. Так же, как и твое, А после смерти сердца исчезла и душа. Точно так же, как и у тебя.

— Нет! Я все еще живая! — вскидывается Элиза, а Ральф лишь горько улыбается:

— Не ты ли говорила, что мы живы, пока любим? Где живет любовь, Элиза? На что ты променяла свою сказку? На призрачные мечты? Счастье ушло, потому что мы сами упустили его. Мы пытались запереть его в золотую клетку, словно птицу, и думали, что оно будет жить там вечно. Вечность — это слишком долго.