Загадки истории. Отечественная война 1812 года - Игорь Коляда

Соответственно в своем рапорте русский главнокомандующий указал число потерь своей армии в 3 тысячи человек. Однако в сводной ведомости потерь 1-й армии указаны 6 665 человек (1 282 убитых, 3 130 раненых, остальные пропали без вести). Много солдат погибло во время пожаров в городе. Известно, что большие потери понесли ополченцы, которые, однако, нигде не учитывались. Таким образом, потери с российской стороны составили не менее 7 тысяч человек. Количество пленных, как обычно, было незначительным с обеих сторон.

Сражение под Малоярославцем было крупной стратегической победой российской армии, которая завладела инициативой и не допустила выхода противника в южные губернии, потому что если бы Наполеону удалось захватить Калугу, то, в крайнем случае, французская армия могла бы пробиться в Украину и таким образом превратить, по сути, отступление во фланговый марш. Фактически без масштабной битвы Кутузов вынудил противника к отступлению по разоренной Смоленской дороге. Как вскоре стало очевидно, это имело для французской армии фатальные последствия, прежде всего, из-за острых проблем со снабжением.

Необходимо объективно отметить, что в сражении французская армия потеряла относительно немного людей, однако именно марш от Москвы до Смоленска способствовал постепенному истреблению Великой армии. Основной проблемой стали морозы, к ним прибавился голод. В такой ситуации большая часть кавалерии спешилась, орудия бросали.

Французские части подходили к Смоленску, где надеялись найти богатые припасы и отдых. Но ничего из ожидаемого там не оказалось. После Смоленска планомерное отступление французской армии превратилось в губительное бегство.

«Так вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию»: от Малоярославца до Красного

От Малоярославца до села Красного, которое находилось в 45 километрах к западу от Смоленска, Наполеона преследовал авангард российской армии под командованием генерала Милорадовича. При этом во время отступления французов со всех сторон атаковали казаки генерала Платова и партизаны, сильно затрудняя снабжение. Основная же армия главнокомандующего Кутузова двигалась южнее, параллельно Наполеону.

Вот как описывал участник отступления генерал Лабом начало движения Великой армии от Малоярославца: «Кругом попадались только покинутые амуниционные повозки, так как не было лошадей, чтобы их везти. Виднелись остатки телег и фургонов, сожженных по той же самой причине. Такие потери с самого начала нашего отступления невольно заставляли нас представлять себе будущее в самых темных красках. Тот, кто вез с собой добычу из Москвы, дрожал за свои богатства. Мы все беспокоились, видя плачевное состояние остатков нашей кавалерии, слыша громовые удары взрывов, которыми каждый корпус уничтожал свои повозки.

В ночь на 26 октября мы подошли к Уваровскому и были удивлены, увидев село все в огне. Мы захотели узнать причину этого. Нам сказали, что был отдан приказ сжигать все находившееся на нашей дороге. В этом селе был деревянный дом, напоминавший по своей величине и великолепию самые красивые дворцы Италии. Богатство его отделки и меблировка соответствовали красоте его архитектуры. Там можно было найти картины лучших художников, очень дорогие канделябры и массу хрустальных люстр, благодаря которым дом во время полного освещения получал волшебный вид. Но все эти богатства не пощадили, и мы узнали на следующий день, что наши солдаты не захотели просто поджечь дом, находя этот способ чересчур медленным, а предпочли подложить в нижний этаж бомбы с порохом, и взорвали его. Теперь мы видели горящими все села, в домах которых мы несколько дней тому назад отдыхали. Их теплый еще пепел, разносимый ветром, прикрывал трупы солдат и крестьян, повсюду валялись трупы детей с перерезанными горлами, лежали трупы девушек, убитых на том же самом месте, где их изнасиловали».

Уже в начале отступления стала сказываться нехватка продовольственных запасов. Поэтому значительно участились случаи воровства, убийств и т. д. Французский офицер Пьон де Комб отметил: «Мы принуждены были питаться отвратительным лошадиным мясом без соли и для питья греть снег: вот, что должно было нас поддерживать во время ежедневных сражений и при ужасном морозе, от 18 до 20 градусов. Проезжая около Москвы, один из моих разведчиков захватил откуда-то голову сахару и привез ее мне. Я привесил ее к шишке моего седла, и это составляло мое единственное питание в продолжение четырех или пяти дней. Водка, которую мы находили в небольшом количестве в разбитых бочках, была полна остатками соломы и пахла дымом от всего горящего вокруг; но и ее найти считалось большою удачею, а она поддерживала мои силы, несмотря на жестокие боли в желудке, которые приходилось мне испытывать вследствие постоянных примесей, находившихся в ней; вынуть же их не было у меня ни времени, ни средств. Эгоизм начинал охватывать все сердца. Каждый старательно охранял то, что смог достать себе. Конец товариществу, конец доверию! Одно уныние на всех лицах… Кавалеристы, лишившиеся лошадей, всякого рода войска шли толпами, смешавшись с пехотой всех полков. Всякая субординация, всякая дисциплина становились невозможны. Только один арьергард держался твердо и сдерживал врага».

О том, какой беспорядок царил в армии, писал в своем дневнике капитан Б. Кастеллан: «На время ужина я положил мой маленький чемодан в передней, его у меня украли. В нем были вещи, необходимые для туалета, я его никогда не оставлял, так как я знаю пристрастие собратьев по оружию к чужим вещам. Я положил в него и мои московские сувениры, предназначенные для подарков во Франции. Этот чемоданчик, уже пустой, нашли в соседнем лесу. В течение двух суток я не видал никого из моих людей. Я остался без шубы и не могу заснуть – четыре градуса морозу; а к нему становишься чувствительнее, если плохо выспишься, и к тому же остаешься почти все время на воздухе».

Ко всему надо еще учесть ухудшение погоды. Как не раз упоминалось, французская кавалерия была вынуждена практически полностью спешиться, артиллерийские и прочие обозы были брошены или взорваны. Иногда даже повозки с ранеными солдатами бросали посреди дороги. Чтобы как-то решить эту проблему, Наполеон приказал переложить их в кареты офицеров и телеги маркитантов. Последние были этим чрезвычайно недовольны, так как их фуры «были перегружены добром, награбленным в Москве». Как писал граф Сегюр, «маркитанты стали отставать, пропустили свою колонну мимо себя, а затем, воспользовавшись недолговременным одиночеством, побросали в овраги всех несчастных, которых доверили их заботам. Лишь один из этих раненых остался в живых, и его подобрали на ехавшую следом повозку: это был генерал… Вся колонна содрогнулась от ужаса, который охватил также и императора, ибо в то время страдания не были еще настолько сильными и настолько повсеместными, чтобы заглушить жалость и сосредоточить лишь на самом себе все сочувствие».

По сути, награбленное стало препятствием для быстрого движения армии Наполеона. К этому добавлялась необходимость заботы о раненых и больных, которых становилось все больше. «Перед госпиталями лежали целые груды трупов, – писал капитан Вагевир, – между которыми – страшное зрелище! – виднелись кисти рук, ступни, и целые руки и ноги, выкинутые за окно из госпиталя».

В таких условиях актуализировался вопрос и о том, что делать с русскими пленными. Говоря о 3 тысячах пленников, Лабом указывал: «Во время всего пути их огораживали, как скотину, и ни под каким видом они не смели выступить из узкого пространства, отведенного им. Без огня, умирая от холода, они ложились прямо на снег; чтобы утолить ужасный голод, они с жадностью накидывались на конину, которую им раздавали, и, не имея ни времени, ни возможности варить ее, съедали сырую. Меня уверяют, но я не хочу даже этому верить, что когда раздача конины прекратилась, то многие из этих пленников ели мясо своих товарищей, которые не выдержали всех этих лишений».

Вскоре нашлось частичное решение проблемы с пленными: было приказано избавляться от тех, кто не мог самостоятельно передвигаться. Граф Сегюр описал и другой способ: «Мы были изумлены, встретив на своем пути, видимо, только что убитых русских. Удивительно было то, что у каждого из них была совершенно одинаково разбита голова и окровавленный мозг разбрызган тут же. Нам было известно, что перед нами шло около двух тысяч русских пленных и что вели их испанцы, португальцы и поляки. Каждый из нас, смотря по характеру, выражал кто свое негодование, кто одобрение; иные – оставались равнодушными. В кругу императора никто не обнаруживал своих впечатлений. Но Коленкур вышел из себя и воскликнул: «Это какая-то бесчеловечная жестокость! Так вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию! Какое впечатление произведет на неприятеля это варварство! Разве мы не оставляем у русских своих раненых и множество пленников? У нашего неприятеля – все возможности самого жестокого отмщения!» Наполеон отвечал лишь мрачным безмолвием; но на следующий день эти убийства прекратились. Наши ограничились тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду за оградами, куда их загоняли, словно скот. Без сомнения, это было тоже жестоко, но что нам было делать? Произвести обмен пленных? Неприятель не соглашался на это. Выпустить их на свободу? Они пошли бы, всюду рассказывая о нашем бедственном положении, и, присоединившись к своим, они яростно бросились бы в погоню за нами. Пощадить их жизни в этой беспощадной войне было бы равносильно тому, что и принести в жертву самих себя. Мы были жестокими по необходимости. Все зло было в том, что мы не предвидели всех ужасных стечений обстоятельств! Впрочем, с нашими пленными солдатами, которых неприятель гнал внутрь страны, русские обходились нисколько не человечнее, а они-то уже не могли сослаться на крайнюю необходимость».