Не от мира сего - Александр Бруссуев

— Это правильно, заниматься дележкой — раздувать ссору, — согласился Сампса. — Поехали, пожалуй, теперь девушки без нас разберутся

Они решили каждый пойти своей дорогой. Суоми с видлицкой девицей и Соловьем — к Ладоге и дальше, но уже в мужской кампании, в Новгород. Разбойника требовалось предъявить под сиятельные взгляды столичных жителей. Илейко — продолжить свой путь на север. За его геройство с него никто не снял "клейма" казака, так что нечего светиться. Сампса великодушно позволил ливу все трофеи оставить себе. Если, конечно, добра окажется очень много, то потом, когда-нибудь, Илейко обязательно поделится. Жизнь долгая, люди встречаются. Так неужто их пути не пересекутся больше!

Суоми шел позади Соловья, который на редкость живо переставлял ноги за конем с девицей. Она сначала противилась лезть в седло, но потом приняла верное решение. Этим хоть немного удалось ограничить поток слов, безостановочно лившихся из уст счастливой девушки.

Сампса, хоть и считавшийся крестным отцом Илейки, но в действительности чувствовал себя этаким учеником. Ему бы, например, и в голову не пришла идея биться с разбойниками одним из их подвернувшихся под горячую руку товарищей. Как вопил тот, ныне покойный, слэйвин: "Чеботом! Он бьет чеботом!" Да, такое видеть надо. А потом, практически безоружный, раскидал всех вокруг себя, не получив при этом ни единой царапины. Месяц еще не минул, как он на ногах, а уже совершил столько деяний, которые всерьез тянут на почитаемые годами подвиги. Но оставлять подле себя вайкойльского великана Сампса не стал. Пусть тот растет самостоятельно, пусть определится с выбором своего жизненного пути. Пусть будет то, что должно быть.

Девица изрядно утомила суоми за все время путешествия до Вителе. Ее радостное и, порой, совершенно бессмысленное щебетанье умаяло, похоже, даже кривого и бесстрастного Соловья — тот все чаще подымал на нее свою одноглазую голову. Сампса даже едва не проморгал момент, когда радостные родственники девушки всерьез вознамерились устроить самосуд над разбойником. Хотя, куда им до женского суда над Дихматом!

Истребовав вместе с наградой телегу, он повелел соорудить в ней клетку, в которую, как в гнездо, поместил Соловья. Отобранный ездовым парень, чрезвычайно гордый предоставленной миссией, казалось, вообще не умел разговаривать. Он только изредка шептал какие-то слова на ухо своей пегой лошадке, видать, успокаивал время от времени. Так и добрались до реки Волхов, а людская молва опережала. Во всех деревнях и городах народ собирался посмотреть на Лихо одноглазое, на страшного Соловья-разбойника. Собирался и плевал вслед, проклиная. А самому супостату была, казалось, безразлична известность. Он сидел в своем гнезде пряником, не шевелясь, и глядел единственным глазом прямо перед собой.

В Новгороде их уже встречали. Не с хлебом-солью, понятное дело, но как долгожданных гостей. Сампсу окрестили "Илейкой Нурманином", чему он вообще-то не противился. Подбежал Садко, узнал, хлопнул в приветствии по руке и сообщил, чтобы везли душегуба прямо на кремлевский двор. Там уже собралась вся Правда, туда уже стекался весь народ.

— Ты меня в случае чего прикрой, — шепнул суоми Садку.

Тот в ответ хитро посмотрел, подмигнул и скрылся в толпе.

Когда, наконец, они встали посреди обложенной камнем площади, наступило всеобщее молчание: народ, подымаясь на цыпочки, старался рассмотреть "виновника торжества". Соловья вывели из клетки и поместили на сколоченное из досок возвышение. Тот обвел тяжелым взглядом толпу и задержался на ком-то. Не было у него ни страха, ни, тем более, раскаянья. Какой-то человек протиснулся к Сампсе и заговорил чуть ли не в спину богатырю:

— Сейчас князь придет, точнее, княжич. Александр сам изъявил желание присутствия на Суде.

— А где же этот, как его там — Ярослав? — спросил суоми и обернулся. — Ого, снова князь Владимир собственной персоной! Здорово, черная твоя душа!

Владимир Мстиславович чуть-чуть изменился в лице, огорчился, наверно, что увидал перед собой не разыскиваемого им казака, а старого своего обидчика. Даже слова заготовленные позабыл и попытался улизнуть. Но Сампса сгреб его за шиворот, будто обнял, и прошептал:

— Куда? А с возчиком кто рассчитается?

— Так, это — уехал Ярослав в Суздаль, — сдавленным голосом проговорил князь и слабо потрепыхался.

— Вот, держи, Самсон Колыванович, — вдруг произнес кто-то и протянул тугой кошель. — Не серчай, что куны там, а не гроши серебряные, но уж, что есть.

Сказавший эти слова был тоже высок, но на голову пониже Сампсы, очень крепок и с отчаянно синими глазами.

— Бери-бери, — сказал вновь образовавшийся поблизости Садко. — Это Василий Буслаев, аль не признал? Да и деньги-то не его.

Князь Владимир принялся лихорадочно шарить себя по поясу, потом, силясь повернуть голову, скосил донельзя глаза на бок и прошипел углом рта:

— Васька! Гаденыш! Вот я тебя изловлю!

Садко засмеялся и опять куда-то исчез. Суоми внимательно пригляделся к Буслаеву, признавая в нем одного из давнишних соратников князя Александра, и благодарно кивнул.

В это время уже вовсю судили-рядили Соловья. Правда, он сам никак на это не реагировал. Какие-то краснобаи лепетали, путая ливонские слова со слэйвинскими, махали рукавами и даже подрыгивали на месте от своей правоты. Получалась какая-то чепуха. По-ливонски — Соловей, без сомнения, изверг и достоин казни. По-слэйвински — не изверг, и вообще неизвестно кто мучил народ. Спросили самого разбойника.

Тот потребовал себе чашу вина, на что молодой князь Александр дал разрешение. Вообще ему нравился этот хмурый и, вполне вероятно, исполнительный и тупой силач. Таких полезно иметь под рукой для разных там деликатных поручений.

— Ну, что скажешь, Соловей Дихмантьев? — спросил один из вертлявых людей, ошивавшихся поблизости от помоста.

Тот отложил пустую чашу, громогласно рыгнул, прислушался к своим ощущениям и внезапно заорал:

— Вы, людишки, грязь под ногами! Мало я вас давил, как вшей! Ничего, еще придут Дихматы, согнут вам всем спины! Не вам ли я нужен был? Ты вот, князь, не получал от меня грошей? И ты, князь, и ты! Тьфу ты, все вы князья не поддерживали меня? Да кто вы без меня?

Он замолчал, переводя дыхание, а в толпе кто-то произнес:

— Вот так свистнул Соловей! Тут куньей шубой не укроешься.

— Я всех вас, князья и купчины, на чистую воду выведу! — продолжил разбойник. — Попадают все сильны, могучи богатыри, упадут все знатны князи-бояра (слова из басни, примечание автора). Потому что гнилые они предатели! Будем мы по-другому молиться, будем мы веровать, как Дихмат сказал!

— Имена! — закричали из народа. — Имена давай! Не свисти попусту!

Соловей мутным взглядом обвел людей вокруг, на ком-то остановился, кому-то даже подмигнул здоровым глазом, словно собираясь с духом, и упал с помоста наземь. Там он посучил немного ногами, побулькал кровью из горла, поцарапал камни мостовой пальцами рук и помер. Не мудрено — меч, застрявший где-то посреди шеи, хоть и не отрубил голову, но далее разглагольствовать не позволил. Силы смахнуть с могучей выи башку были, вот навыков — никаких. Поэтому не вышло эффектного обезглавливания, так — убожество, только людей поблизости кровью запятнало.

— Суд окончен, — прокричал богато одетый человек, только что утративший из рук свой дорогой меч. — Все свободны.

Народ возроптал, сначала глухо, потом все громче. Уже отдельные выкрики, типа "Долой!", "Мочи козлов!" начали срывать эхо среди стен кремля, уже стражники и босяки-голь перекатная воодушевлялись предстоящей смутой, как князь Александр прокричал со своего места:

— Держи вора! Лови Илейку Нурманина!

Конечно, самое главное в любой смуте — ее возглавить. Тогда и живым можно остаться, да и прибыль с этого поиметь.

— Вяжи Нурманца! — закричал кто-то. Его крик подхватили, пришли в движение в поисках неведомого Илейки Нурманца, поплескались среди площади, перевернули несколько телег, разбили задний двор трактира, упились брагой и разошлись по своим домам. Несколько человек, как водится, пришибли насмерть, но это так, мелочи — сведение старых счетов.

А Сампса в это время уже давным-давно сидел в одной из торговых лавок Садка, пил пиво и посмеивался в бороду. Едва какой-то очередной князь зарубил Соловья, он швырнул чуть придушенного плешивого князя Володю в толпу, а сам, наклонив голову, двинулся на выход. Передал остолбеневшему видлицкому вознице полученные куны, наказал бросить телегу и с лошадями, своей и Сампсы, выбираться за город на берег Волхова. Тому два раза повторять не пришлось.

Сам же ушел в приоткрытую дверь, которую держал Садко. Надо было переждать до сумерек, пока народ не успокоится. Да и тем для разговоров было достаточно: о многом хотел узнать хитрый новгородский купец.