Не от мира сего - Александр Бруссуев

— Ну, что, solvaaja, время платить по счетам, — сказал он и тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

— Надо уходить, — заметил подошедший Илейко. — Скоро все запылает.

На удивление выход из разгорающейся крепости прошел организованно: девушки и женщины брали за руки плачущих блаженных и так с ними выходили. На лицах дурней сразу же расцветали улыбки. Сампса за шкирку поволок, было, Соловья, но тот не стал упираться, поднялся на ноги и побрел сам. Нескольких полуживых от побоев мужчин, вызволенных из темницы, сопровождали тоже женщины.

Когда все вышли, то Илейко спохватился:

— А как же пограбить?

— Ничего-ничего, — засмеялся Сампса. — Сейчас сами вынесут. Те, кто попрятался. Побегут, как крысы от огня. Ты только иди с той стороны, где я порушил стену. Там и лови. А я пока с главарем потолкую.

Илейко подхватил кол и умчался за угол.

— Где же ты столько болезных-то собрал? — когда женщины с юродивыми расселись прямо на земле и принялись зачарованно наблюдать за разгорающимся пожаром, спросил у Соловья суоми.

— Я сына-то выращу, за него дочь отдам;

Дочь-ту выращу, отдам за сына,

Чтобы Соловейкин род не переводился (слова из былины, примечание автора), — ответил разбойник. Кривой от заплывшего правого глаза, он не выказывал никаких признаков страха. — Все мое воинство — дети мои, воспитанные в послушании и кротости.

— Ладно, — кивнул головой Сампса. — В Новгород свезу тебя. На Правде ответишь. Посмотрю, что удумают судьи, до чего договорятся. Загубил ты жизней много, тебе и ответ держать.

— Да что жизни, — ухмыльнулся разбойник. — Живые — это всего лишь особая порода мертвых. Кто их жалеет!

— Вот мы и посмотрим, — дернул головой суоми, разговаривать с нелюдем сразу расхотелось.

Тут стали подходить женщины, благодарить и просить порезать лиходея на кусочки. Много горя он принес на эту землю. Но Сампса им ответил, что Соловей — пустышка. Кто-то над ним покровительствовал, иначе ничего бы у него не получилось. Стало быть, надобно его в город доставить, пусть народ подивится, какие чудовища порой водятся.

— Точно, — вдруг сказала одна из вопрошавших. — У него же на смотровой башне и голубятня была. Письма ему кто-то направлял. Да и сам он ответы слал.

Словно в ответ, башня рухнула, подточенная пламенем, и в ночное небо взвился целый сноп искр.

— Все, вспыхнули голубки, — проговорила женщина. — Кончилось птичье время. А нам-то что теперь?

Единственное, что смог предложить Сампса — это расходиться по домам. Он уже знал, что племянница Видлицкого сборщика живицы тут же, среди пленниц. Ничего дурного с ней пока не приключилось. А вот как быть с бедными юродивыми, он понятия не имел. Зато имели женщины. Они быстро сориентировались, кто ближе живет, кто дальше. Так и пойдут все вместе от одной родной деревни до другой. Хоть с голоду не помрут. А блаженных пристроят, не дадут пропасть — безобидные они люди, хоть и Соловьиные отпрыски. Вот до рассвета переждут и двинутся к берегу Онеги. Поди, второго Соловья-разбойника нету, так что опасаться за свою свободу не стоит.

Заполночь объявился Илейко. Пришел он почти с пустыми руками, если не считать зажатого в одной руке скривленного узкого меча, а в другой — черного пучеглазого и горбоносого мужичка.

— Здрасьте вам, — сказал он, подходя к сидящему у костра Сампсе и спеленатому по рукам-ногам Соловью. — Вот еще одного гостя привел. Остальные идти отказались, ну я их особо уговаривать не стал. Этот вот басурманин, злобный и дикий, все драться лез и лаялся. Другие тоже биться пытались, но по-настоящему. Этот же понарошку. Ему важно было вид создать, когда же больше было не перед кем, успокоился и замолчал. Вот мечом диковинным со мной поделился.

Илейко пару раз со свистом рубанул воздух перед собой.

— Сабля, — вдруг сказал басурман.

— Sapeli (сабля, в переводе, примечание автора), — согласился суоми. — Понимает, зверюга, по-нашенски. Как звать тебя, лютый?

— Дихмат, — ответил горбоносый и отвернулся.

— Что-то голос мне твой знаком, — проговорил Сампса. — Уж не ты ли надрывался с башни каждый день?

— Иншалла, — ответил тот и вздернул нос. Он снова возгордился, считая, наверно, свои вопли чем-то ласкающим слух.

— Я бы тебя только за песни твои велел розгами высечь, — насупился Илейко. — Неужели кому-то нравились?

— Главарь поет — остальные слушают и еще в ладоши хлопают, — заметил Сампса. — Так ведь, Соловей Дихмантьев?

Он пнул угрюмого толстяка, но тот даже ухом не повел, как лежал, так и остался. Только шевелящийся в такт с дыханием живот доказывал, что разбойник пока еще не отдал концы.

— Я, конечно, дико извиняюсь, — вдруг раздался голос неслышно подошедшей женщины. Она стояла, нервно теребя поясок на платье, словно в большом волнении. За ее хрупкими плечами угадывался в сгустившейся темноте силуэт еще одной женщины. И еще. И еще. Да их, оказывается, подошло много. Да они все подошли!

— Весь внимание, — ответил, почему-то слегка смутившись Сампса, даже предпринял, было, попытку подняться, но замер на полпути и так и остался сидеть на корточках, как собака, смотря снизу вверх.

Илейко тоже удивился, вроде бы, без повода. Соловей опять-таки не пошевелил ни единой мышцой. Глыба, а не человек! Лежит и сопит, даже пнуть его хочется. Зато Дихмат заволновался, опустил свой клюв, насупил брови и, казалось, искрами из глаз прожжет в земле дырку. Над ночным лагерем освобождённых и освободителей, а также двух врагов идей добра и счастья, нависла почти осязаемая туча чего-то нехорошего, даже болезненного.

— Отдайте его нам! — вдруг, взвизгнула истерическим голосом женщина. Илейко вздрогнул, Сампса подпрыгнул на месте, а гордый певец с башен заголосил. Он захлебывался словами, выворачивал сцепленные руки в самых немыслимых для человеческих суставов жестах, мотал головой, как разгоряченный жеребец, и брызгался слюной и даже слезами. Говорил он на своем лающем языке, не делая никаких пауз между словами. Дихмат потерял свое человеческое лицо, если таковое у него когда-то было. Или, наоборот, выказал свой истинный облик. Лишь только невозмутимый Соловей продолжил свою игру в камень. Илейко не выдержал и лягнул его в бок.

— Ну? — нехотя откликнулся тот, но на него никто уже не обращал внимания.

— Отдайте нам! — визжали и выли все женщины разом. Их скрюченные пальцы на вытянутых вперед руках в неверном свете костра казались когтями, искаженные лица и непокрытые всклокоченные волосы придавали сходство с кем угодно, но только не с хранительницами домашнего очага. Так, вероятно, могут выглядеть какие-нибудь вконец осатаневшие ведьмы.

"Да", — отвлеченно подумал Илейко. — "Вот ведь какая аллегория. Созданные для любви и ласки женщины, гораздо качественнее обращаются в ненависть и насилие. Зло, вылупившееся из добра, гораздо свирепее и страшнее, нежели просто зло".

А Дихмат колотился, как в падучей. Он крутился на месте, отмахиваясь безвольными руками от теней и клекотал, вытаращив глаза настолько, что, казалось, еще чуть-чуть — и они вывалятся. Его конвульсивные движения сопутствовались делавшимся все ощутимей зловонным запахом.

"Эх, видели бы тебя сейчас твои кореша!" — удивился лив.

— Вам Дихматку? — сглотнув, поинтересовался Сампса. — Так забирайте! Господи, не нужен он нам больше.

Разрешение было выполнено молниеносно: вот лязгал зубами горбоносый красавец — а вот он уже пропал. И вместе с ним пропали и женщины. Все разом. Только крик остался, да какой-то леденящий душу хруст. Но доносился он откуда-то со стороны догоравшей крепости.

— Все, — заметил суоми. — Накидал певец в штаны — вовек не отмоется.

Он стоял на четвереньках и еще более походил на большую лохматую собаку. Какую-то подавленную собаку, словно подглядевшую, как зайцы коллективно избивают волка, кошки — собаку или мыши — кота.

— Да и мне, признаться, от такого зрелища не по себе, — добавил Илейко. Он не испытывал никаких угрызений совести после случившейся сегодня битвы. Осознавал, что отправил на тот свет достаточно много негодяев, но в душе не отразилось жалости к ним ни на йоту. А вот теперь было нехорошо. Как бы забыть, выкинуть из головы — ведь никакого осуждения женщин нету! Но лучше бы уехать, хоть сей же момент.

Хрипы и бульканье Дихмата стихли, и, будто дождавшись этого, из облаков выплыла полная луна. Кони богатырей стояли поблизости: племянница знакомого Сампсы расстаралась, привела. Больше их здесь ничего не держало. Хотя…

— Илейко, — понизив голос, обратился суоми. — Неужели все разбойнички из огня только с сабелькой повыскакивали?

— Нет-нет, — поспешно, словно боясь неправильных мыслей, ответил лив. — Я котомку с добром оставил там, уложив под камнем на берегу. Чего-то не решился с собою брать.