Век перевода (2006) - Евгений Витковский

РОБЕРТ ЛУИС СТИВЕНСОН{163} (1850–1894)

Воскресное утро в Лотиане

Воскресный благовест плыветИ вдаль, и ввысь, под небосвод.В долинах и над гладью водТрезвон веселыйПоет и к радости зоветЛуга и села.

Отдохновенье от трудовВсем возвещает этот зов —Вкусят заслуженных плодовНа вольной волеИ горлица в тени садов,И пахарь в поле, —

А он привык за много летШесть дней подряд вставать чуть свет,К безделью же привычки нет,И, впав в истому,Слоняется, полуодет,С утра по дому.

Жене заботы через край:Детишек в церковь собирай,То приструни, то приласкай,Одень на славу,Сластей в кармане припасайНа всю ораву.

Вот к церкви девушки спешат,И юбки нижние шуршат.Корсетом пышный стан зажат,Во взорах нега,Рубашки складочки лежатБелее снега.

Хозяин, шествуя, брюзжит,На пыль дорожную сердит —Мол, что у башмаков за вид! —Ведь он скупенек:И вакса тоже, говорит,Чай, стоит денег!

Вот Марджет — нет ее резвей —В зеленой юбочке своей,И Дейви Кротс под ручку с ней,Тряся вихрами, —Бегут вперед, чтоб всех первейЯвиться в храме.

За ними — наш добряк с женой.Костюм напялил выходной,Цилиндр на голове — такойОн франт сегодня! —Манишка блещет белизнойВ честь дня Господня.

Вот и церковные врата:Все в сборе здесь, толпа густа,Приветствий шум и суета,Рукопожатья…Щебечут девичьи уста,И вьются платья.

Но чу! Сильней звонарь наддал —Пусть поспешит, кто запоздал!Рой черных сюртуков нажал —В дверях уж тесно,И тут подъехать подгадалПомещик местный.

В углу судачат старики,Сужденья метки, глубоки,В политике все знатоки,Умом богаты —В сравненьи с ними простакиМужи Палаты.

Кой-кто сторонкой меж могилС серьезной миною бродил,И вид могильных плит будилВ душе тревогу:Мол, смерть близка, а нагрешилЯ слишком много.

Кого года, кого недуг —Вон Сэнди Блейн, вон Меррен Брук,Легли родные дяди в круг,Всего четыре.Родня, сосед, знакомый, друг —Почиют в мире.

И в памяти из темнотыВстают знакомые черты,И из могильной немотыЗвучат приветы —Знакомый голос слышишь ты,Живущий где-то…

Летит торжественный трезвон,Приветствует живущих он,О тех, кто смертью унесен,Напоминает,И каждый, сердцем умилен,Ему внимает…

Но вот уж в церкви все и тамРасселись смирно по местам.Вот пастор движется к вратам —Грехи суровоИзобличать его устамДавно не ново.

Но прежде гимн! — сейчас, горласт,Старик презентор тон задаст —Затянут, кто во что горазд,Напев старинный,Фальшиво и не в лад, в контрастИх мине чинной.

Потом молитву вознесут,Текст из Писания прочтут, —Шуршат страницы там и тут,И горьковатыйИз Библий аромат свой льютПолынь и мята.

Приход истомою объят,Клюют носами стар и млад,Но над детьми мамаши бдят:Чуть сполз на лавкуИ засопел — сейчас вонзятВ плечо булавку.

Усердных видим трех иль двух,Кто обращен прилежно в слух,Но также тех, кто ловит мух,Зевает сладкоДа на девиц и молодухГлядит украдкой.

А пастор, ревностен и строг,Разит грехи, клеймит порок.И леность губит, остерег,И расточительность,И блудных помыслов итог —Душегубительность.

И, мол, не лучше турка тот,Кто лишь от дел спасенья ждет,Но в церковь ложную идет —Не в нашу, то бишь.Вкушаешь там нечестья плодИ душу гробишь.

Да, нашей церкви лучше нет,Лишь в ней спасение и свет! —Согласный храп звучит в ответ…И служба длится,А тем, кто наш оставил свет,Всё крепче спится.

АМБРОЗ БИРС{164} (1842–1914?)

Авалон

Мне снилось, что сплю я и вижу во сне,Что в саду средь цветущего летаЯ заснул, и во сне остров грезится мне,В океане затерянный где-то.

Аромат этот нежный — он там или здесь?Нету роз для смятенного взора,Но их запахом воздух пронизан весь,Как хоралом своды собора.

И я понял, я понял, куда перенесМеня снящийся сон, что мне снилсяВместе с запахом роз: Зачарованный НосЗвался остров, где я очутился.

Я и прежде подчас слышал странный рассказО сиренах и дивном их саде —На погибель суда устремлялись не разАромата волшебного ради.

Нет сирен уж давно, но струят всё равноЭтот запах незримые розыНа могилах несчастных, кому сужденоБыло сгинуть от странной угрозы.

Но мне снилось, что думал я: сказки лгут,Это бредни матросов бывалых,Будто призраки роз ароматы льютИ манят скитальцев усталых.

Я сказал себе: прочь, мне здесь быть невмочь,Я покину остров обманный,И побрел я во сне сквозь туман и ночь,Но вел меня запах желанный.

Я шел, как безумный, я в гору лез,По тропам меня носило,И в зловещий лес, полный темных чудес,Привела меня странная сила.

Мне снилось, что сплю я и слышу во снеЧьи-то крики, вздохи и стоны,Мне снилось, что вспыхивает на соснеЗлобных глаз чьих-то пламень зеленый.

Что листья покрыты кровавой росой,Что месяц налит багрянцем,Что синий туман идет полосой,Отливая светящимся глянцем.

Всё сильней аромат! Радость без берегов!Я замер, от счастья вздыхая:На осине трупы моих враговКачались, благоухая.

СТИВЕН ВИНСЕНТ БЕНЕ{165} (1898–1943)

Скрипичный лес

О боги, страшный день! Зловещи тениСвинцовых туч, и свой багровый глазСердито щурит солнце. Как змея,Дорога вокруг леса обвиласьИ колдовством обволокла растенийДрожащую листву. И в тишине

Под налетевшим ветром сосны гнутся,Толкаются, как злые горбуны;Смешок недобрый бродит по кустам.…Что если справа, где на валуныНеверные лучи заката льются,Вдруг крик раздастся?.. ЧТО МЕЛЬКНУЛО ТАМ?

И шепот побежал по ржавой хвоеЗлорадный: «берегись!». Отпрянул яВ ознобе липком ужаса, и стонИздали сосны. Облаков краяКровавым вспыхнули огнем — и вдвоеЯ ужаснулся: появился Он.

Весь в черном — только жарко пламенелиКаменья в кольцах и на башмаках,Откинул плащ он, как махнул крылами,И скрипку высоко взметнул в руках.Я слушал. Струны жалобно звенели,Пока он их настраивал. Орлами

Взмывали ноты ввысь, к вершинам пиний.Потом наканифолил он смычокИ поклонился. «Ваш слуга, синьор, —Сказал он. — Я в игре не новичок,Но вреден холод пальцам. Впрочем, вздор!Меня зовут Никколо Паганини».

И скрипка вскрикнула, словно душаТерзалась чья-то в нестерпимой муке,И музыка помчалась вскачь, рыдая, —Как языки огня, плясали звуки,Захлебываясь, горестью дыша,Вздымаясь воплем, стоном опадая, —

Вот замерла, печальным разрешасьЗвучанием минорного аккорда,А через миг взвился ее прибойПугающе, стремительно и гордо,Как армия, что с песней понесласьВ отчаянный и безнадежный бой —

И в пропасть ада. Соль и горечь слезОжгли мне губы. Рушились созвучья —Весь лес играл — деревья простиралиКривые ветви, и смычками сучьяВздымались. Ураган скрипичный рос,Вращались звуки в бешеной спирали…

Прочь бросился я. Адский гром и звонМне несся вслед — но наконец ослаб.Я, весь дрожа, назад оборотился.Вдали, тряся ветвями черных лап,Безумствовал, метался и клубилсяОгромный, темный, страшный лес-дракон.

РОБЕРТ УИЛЬЯМ СЕРВИС{166} (1874–1958)