Век перевода (2006) - Евгений Витковский

РОБЕРТ КРИЛИ{155} (1926–2005)

На прощание

Теперь-то я понял:мне всегда выпадалобыть чем-то вродефотокамеры

на автоспуске,трубы водосточной,по которой водатак и хлещет,

чем-то вроде цыпленка,которому шеюсвернут к обеду,чем-то наподобие плана

в голове мертвеца.Любое из определенийгодится, когда вспоминаешь,а как оно всё началось?

Об этом — Зуковски:«Родился слишком юнымв мир, что стар, слишком стар…»Век шел полным ходом,

когда я явился,теперь он подходит к концу,и я понимаю:недолго осталось.

Но как твердила мама:А по-другому неужто нельзя?Почему было нужноубить всё и вся, почему

правота обернулась ошибкой?Я знаю: тело нетерпеливо.Я знаю: голос мой слаб, разум так себе.И всё же: любил и люблю.

Не хочу сантиментов.Просто хочу знать — здесь я дома.

ДЖОН ЭШБЕРИ{156} (р. 1927)

Что есть поэзия?

Средневековый город: скаутская формаЯпонских школяров — на улице? Снегопад,

Что ложится на землю при мысли о снеге?Красота образов? Очередная попытка

Убежать от идей, как в этом стишке? МыВозвращаемся к ним, будто к женам, уходя

От возлюбленных — страстно желанных. ТеперьИм придется поверить и в это,

Как поверили мы. Школа причесалаНам все мысли: осталась равнина,

На которой всё голо. Закроешь глаза —И предстанет пустыня, до горизонта.

А теперь распахни взор, взгляни: вертикальная тропка.Что нам даст восхожденье? Нарвем ли цветов?

AГА ШАХИД АЛИ{157} (1949–2001)

Прощание

(Патриции О'Нил)

Где и когда я потерял твой след?Сеющие опустошение кричат о мире.Когда ты уехала, всё было кончено, камни погребены:Беззащитным оружие не пристало.

Когда горный тур трется о скалы, кто станетСбирать его шерсть с каменистых отрогов, на пряжу?О Ткач, полотно Твое гладко, но кто жевзвесит руно на весах справедливых?Сеющие опустошение кричат о мире.Что за ангелы ночью застыли на страже у врат Эдемских?

Память, гончая сука, готова бежать по следу.Фары армейских конвоев, ночь напролет через город ползущих,как караван сквозь пустыню, — всю зиму, из ночи в ночь, время остановилось,запах солярки и мятой травы.Разве спросишь пришедших: с этим миром покончено?В водах озера храм с мечетью застыли — отразившись — в объятьях друг друга,Готова ли ты их осыпать шафрановой взвесью — столетья спустя,в той стране, где я не смог оторвать от себя твою тень?В той стране, куда мы уходили в ночи, неся двери домов пред собою,чтобы в дом не забрались воры.А дети несли в руках окна — чтобы видеть.Ты шла вместе со всеми, в коридоре огней.Когда выключен свет — можно ли не порезаться об осколки?Я потерял твой след.Когда-то я был тебе нужен. Ты жаждала видеть во мне совершенство.В разлуке ты отточила мой образ. Я стал Врагом.Жизнь превращается в память, чтоб в ней затеряться.Я — все утраты твои. Ты не можешь простить мне.Я — все потери твои. Твой прекрасный враг.Воспоминанья, твои и мои, здесь сольются:

По адской реке я проплывал через сад Эдемский —фатоватый призрак, укрытый ночью.По адской реке, в лодочке сердца: волны как из фарфора,ночь тиха. Лодочка-лотос:я плыл — на вянущем цветке лотоса — в направлении нежного бриза,может, хотя бы у ветра есть ко мне жалость.Если бы только ты могла быть моей —что тогда невозможно было бы в мире?Я — все утраты твои. Ты меня не простишь, никогда.Память идет по следам, будто гончая сука.Я не знаю вины за собой. Непрощенный.Сокровенная боль, о которой не скажешь.Нет ничего, что нельзя бы простить. Не простишь.Если бы только была ты моей…Что бы тогда невозможно было бы в мире?

«В пустыне, где брожу я, только тени, отброшенные…»

В пустыне, где брожу я, только тени, отброшенныеГолосом твоим. Движенье губ, дрожащих как мираж.Былье и пыль, что разделяют нас, — когда-то ты моглаЗаставить пустошь расцвести кустами роз.

Касанье воздуха — так ты лица касалась поцелуем. Разгораясь,Тягуче-медленно, — и запах мускуса. И дальшеЗа каплей капля, там, над горизонтом сияетВлага на лице разгоряченном.

Память ладонью гладит Времени лицо, касаясьЕго, заботливо и осторожно, будто длитсяТо утро расставанья, будто вечер еще вернетТебя в мои объятья, обнаженной.

ЗИБА КАРБАССИ{158} (р. 1974)

Четвертый вздох

Капля за каплей — дни,Будто дождь.

Вверх не глядим…Помнить забыли:Жизнь наша — домик картонный.

СТЕЙН МЕРЕН{159} (р. 1935)

Парк I

(Вот и весна наконец)Смех и крики бегущих мимо детейкроны деревьев взметнулись зеленью водопадавверху спешат облакастарик замирает,будто от толчка в спину

Здесь когда-то был садкогда-то, давным давно

Двое

Только твое дыханье отделяет меня от бездны — тьмы ночной.Я — ветер, я — охотник, что гонит кровь твою по жилам, будто зверя,и голоса садятся, стоит нам назвать по имени друг друга…Утлые слова, что переправят нас на берег утра…Чем суждено им стать в том темном зазеркалье,где вожделенье — палая звезда, игрушка смерти?

Картинка

Лета нет и не будетЕсть лишь волна весныидущая по летним пейзажами тянущая за собою осеньЛето так коротко: коротко, как жизньЕдинственное, что от лета уцелеетзастывшее короткое мгновение во времениПочти как память: отраженьедеревьев в озере лесном

Лошади

Они не знают, что они — лошадиОни восходят на холм, на вершину холмаИ стоят — силуэты на фоне неба,Медленно впитывая его сияниеА потом несутся, несутся как ветер, как пламяпо высокой траве, несутсяв замедленной съемке сквозь кинозал ночиОни не видят снов. Они сами становятся снами,снами земли: в них лошадистелятся в скачке, будто огонь по траве.

АЛЕКСАНДРА ПЕТРОВА{160}

РОБЕРТ САУТИ{161} (1774–1843)

Поход на Москву

1Император Нап собрался в поход,Барабан гремит, труба зовет.Под лазурью небес зелена трава.Морблё! Парблё! Коман са-ва!Вперед! Нас ждет Москва!

2Несметное войско — солдат не счесть!Приятной прогулки к далекой Москве!Дюжина маршалов во главе,Герцогов ровно двадцать шестьИ короли — один или два.Рысью вперед! Зелена трава.Морблё! Парблё! Коман са-ва!Нас ждет не дождется Москва!

3Здесь и Жюно, и маршал Даву.Вперед на Москву!Тут же Домбровский, и с ним Понятовский,И маршал Ней, что всех сильней.Генерал Рапп тоже не слаб,А главное — сам великий Нап.Птички поют, зелена трава,Морблё, парблё, коман са-ва!Рысью вперед! Ать-два!Кружится от радости голова,И манит к себе Москва.

4Император Нап такой молодец!Мистер Роско напутан вконец.Джон Буль, — говорит, — он тебя покорит,На колени пади, преклони главу,Мошной потряси, замиренья проси,Ведь он идет на Москву!С ним поляки воспрянут, дрожать перестанут,Поколотит он русских, проглотит прусских. —Солнышко светит, пышна трава.Морблё, парблё, коман са-ва!Узнает Напа Москва!

5И Генри Брум, сей глубокий ум,Сказал, как узнал про поход на Москву:С Россией покончено, господа!Конечно, и Лондон ждет беда —Ведь Нап заявится и сюда,Но это лишь с одной стороны,А с другой стороны, мы понять должны:То, что русским плохо, — не повод для вздоха,Пусть каждый рассудит — что будет, то будет,И всё это к лучшему по существу. —И мистер Джефри, исполненный сил,Это мнение полностью разделил.А голосом Джефри вещает сам рок:Ведь он издает «Эдинбургский пророк».Этот журнальчик в синей обложкеНе обойдешь на кривой дорожке —Он знает грядущее, ведает сроки,Этот журнал — Закон и Пророки.Морблё, парблё, коман са-ва!Весомы его слова.

6Войска идут, их русские ждут,Они не могут парле-франсе,Но драться отлично умеют все.Но уж Нап коль взялся, вперед прорвался.Над зеленой травой небес синева,Морблё, парблё, коман са-ва!Взята французом Москва!

7Но Нап не успел оценить подарка,Стало в Москве ему слишком жарко,После стольких стараний такой удар:Пылает московский пожар!Небо синеет, растет трава,Морблё, парблё, коман са-ва!Покинута Напом Москва!

8Войско в обратный путь пустилось,Тут на него беда и свалилась:Ермолов, Тормасов и Балашов,И много других с окончаньем на «ов»,Милорадович и Юзефович,Да заодно уж и Кристафович,И много других с окончаньем на «ович»,Голицын, Дедюрин, Селянин, Репнин,И много других с окончаньем на «ин»,А также Загряжский, Закревский, Запольский,И Захаржевский, и Казачковский,Волконский, Всеволожский и Красовский,И куча других на «ский» и на «овский».Много было тут русских фамилий,Очень Напу они досадили:Дохтуров полечил его,Потом Горчаков огорчил его,И Давыдов слегка подавил его,А Дурново обдурил его,А Збиевский сбил с ног его,А Игнатьев погнал его,А Кологривов в гриву его,А Колюбакин в баки его,А Рылеев в рыло его,А Скалой по скуле его,А Ушаков по ушам его.А последним шел седой адмирал,Страшней человека никто не видал,А уж имя его — читатель, прости —Мне не написать и не произнести.И обступили бедного Напа,И протянули грубые лапы,Да как погнали его по росе.Вот такое вышло парле-франсе.В глазах зелено, на губах синева,Морблё, парблё, коман са-ва!Такое вышло парле-ву.Попомнят французы Москву!

9Тут, словно мало прочих невзгод,Русской зимы наступает черед.Нет у трескучих морозов почтенияК сану и славе военного гения,Что блестящих побед одержал столь много,Веруя в счастье свое, а не в Бога,А ныне живой ушел едва.Над белым снегом небес синева.Морблё, парблё, коман са-ва!Далеко осталась Москва.

10Что же он сделал, великий Нап,Когда в русских снегах ослаб и озяб?Он решил, что дрожать и мерзнуть ему,Как простому солдату, совсем ни к чему,Подвергая риску в неравном боюДрагоценную шкуру свою.Пусть другие рискуют своей головой,Пусть гибнут они, был бы я живой!И, бросив армию средь невзгод,Поскакал во всю прыть вперед.Морблё, парблё и парле ву!Кончен поход на Москву.

11Да, в Москве он согрелся, пожар кляня,А потом ему холодно было.Но есть пламя жарче земного огня,Холодней России — могила.Коль правду нам Папа Римский твердит,Есть место, где огнь негасимый горит.Морблё, парблё, коман са-ва!Коли правда душа по смерти жива,Он к хозяину своему попадет,А хозяин его прямо в печь метнет,А из той печи, кричи не кричи,Вот беда, не сбежать никуда.Из Чистилища Нап, уж поверьте вы,Не сбежит, как сбежал из Москвы.

ТОМАС ЛАВЕЛЛ БЕДДОУС{162} (1803–1849)