Страна за горизонтом - Леонид Спивак

проявилась в драматургии Теннеси Уильямса. Нью-Орлеан оказался ближе динамике пьесы, нежели романа. В декорациях первой сцены «Трамвая “Желание”» Уильямса разворачивается луизианская драма: «Из-за белого, уже набухающего мглой дома, небо проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной, от которой на сцену словно входит поэзия, кротко унимающая все то пропащее, порченое, что чувствуется во всей атмосфере здешнего житья. Кажется, так и слышишь, как тепло дышит бурая река за береговыми пакгаузами, приторно благоухающими кофе и бананами. И всему здесь под настроение игра черных музыкантов в баре за углом. Да и куда ни кинь, в этой части Нью-Орлеана, вечно где-то рядом, рукой подать, – за первым же поворотом, в соседнем ли доме – какое-нибудь разбитое пианино отчаянно заходится от головокружительных пассажей беглых коричневых пальцев. В отчаянности этой игры – этого “синего пианино” бродит самый хмель здешней жизни».

Бланш Дюбуа, главная героиня пьесы, «леди в белом» – трагическое олицетворение потерпевшего поражение плантаторского Юга: французские корни, аристократическое наследие Дикси, смесь романтизма и чувственности, гибель в столкновении с агрессивной и вульгарной цивилизацией «простых людей». Как указывает автор пьесы, ближе к финалу «все слабее и слабее звучат аккорды “синего пианино”, которому подпевает труба под сурдинку».

Городской трамвай

В венецианской экскурсии осмотр Дворца дожей начинается напыщенной Золотой лестницей, но заканчивается вызывающей озноб тюрьмой. Двуединый образ города связан коротким, как жизнь, Мостом вздохов. В Новом Орлеане, который вывел Теннеси Уильямс, проводником из одного мира в другой служит трамвай. Один из них идет до улицы Желание. На местных Елисейских полях можно сделать пересадку на другой, который заканчивает маршрут на кладбище.

«Город лежит на метр с лишним ниже уровня реки – пишут Ильф и Петров. – В нем нет ни одного сухого места, где можно было бы хоронить умерших. Где только ни пробуют рыть землю, обязательно находят воду. Поэтому людей здесь всегда хоронили на манер древних египтян – в саркофагах, над землей».

В беззаботном Новом Орлеане, как показал Т. Уильямс, постоянно присутствует тема смерти. «Flores. Flores para los muertos…» – в черной шали, слепая, словно сама судьба, бредет по улице торговка неживыми цветами для погоста. «Жарким и светлым январским днем» на старинном городском кладбище Сен-Луи, куда сейчас водят туристов, произошел самый трагический разговор соавторов «Одноэтажной Америки», когда старший из них сказал о близости его земного конца.

Иосиф Бродский в «Набережной неисцелимых» писал: «…если мы действительно отчасти синоним воды, которая точный синоним времени, тогда наши чувства к этому городу улучшают будущее, вносят вклад в ту Адриатику или Атлантику времени, которая запасает наши отражения впрок до тех времен, когда нас уже давно не будет».

Печаль здесь не тяжелее утренней дымки над Миссисипи, ибо сегодня к вечеру вновь зажжет огни улица Бурбонов и заново прозвонит на перекрестке старенький трамвай «Желание». Новый Орлеан тем и хорош, что обязательно вызовет воспоминания – идущей из глубины души мелодией блюза, тонким ароматом неведомого цветения, мистическим откровением лунной ночи, недосказанной историей Французского квартала.

«Ангел без крыльев»

Никто из больших русских писателей, посетивших Америку, не владел в достаточной степени английским. Все воспринимали страну сквозь призму перевода. В этом смысле название повести В. Г. Короленко «Без языка», созданной после поездки в США, весьма символично.

«Византия, – писал Константин Леонтьев, – представляется чем-то сухим, скучным… потому что среди русских не нашлось писателя, который бы посвятил ей свой талант». Нечто похожее случилось и с русскими образами Америки. У Горького Соединенные Штаты – царство мамоны, у Есенина еще хуже: «Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот». Маяковский предлагал закрыть Америку, слегка почистить, а потом опять открыть – вторично.

Ильф и Петров, проехавшие десять тысяч миль и двадцать пять штатов, беседовавшие с писателями и режиссерами, домохозяйками и инженерами, «молодыми безработными и старыми капиталистами», говорившие о советском «особенном патриотизме», не вывели ни одного отрицательного образа янки. Все встреченные ими американцы, прагматики или идеалисты, люди с внутренним достоинством и уважением к ближнему, описаны с явной симпатией.

Создателям «Одноэтажной» удалось избежать поверхностных оценок, свойственных путешествующим, в силу двух причин. Они дольше других русских писателей задержались в стране. Главное же – у них был необыкновенный сопровождающий, ставший третьим соавтором книги. «Маленький, плотный, с удивительно крепким, почти железным телом» американский гид – подарок судьбы для Ильфа и Петрова. «Он работал на Днепрострое, в Сталинграде, Челябинске, и знание старой России позволило ему понять Советскую страну так, как редко удается понять иностранцам».

Писатели могли не знать или, скорее всего, решили не рассказывать настоящую биографию русскоязычного американца. «Сумбурный чудак» мистер Адамс, «любопытству которого могли бы позавидовать ребенок или судебный следователь», попадает в разного рода затруднительные положения, как и полагается герою романа-путешествия. Апофеозом его злоключений стал эпизод с витриной автомобильного магазина в Гэллапе: вместо дверей рассеянный Адамс с вселенским грохотом прошел сквозь стеклянную витрину, но отделался одним порезанным пальцем.

На образ словоохотливого и неуклюжего американского чичероне приходится основная часть ильфопетровского юмора положений, иронии и гротеска. «От конфуза у него слетела шляпа, и его круглая голова засверкала отраженным светом осеннего нью-йоркского солнца».

Настоящее имя третьего героя романа Соломон (Залман) Абрамович Трон (Trone). Он родился подданным Российской империи в мае 1872 года в Митаве (ныне Елгава, Латвия). Еврейская учительская семья, в которой было шестеро детей, считалась культурной: дома говорили не на идише, а на немецком, который был вторым языком в Курляндской губернии. Известно, что в юности Соломон постигал электромеханические дисциплины в Бельгии, Германии и Рижском политехническом институте. Вскоре толкового инженера, знавшего несколько языков, взяли в российское отделение компании «Дженерал Электрик» («Русское общество Всеобщей компании электричества»). Работа на американцев дала Трону возможность вырваться из черты оседлости и жить в столице. Инженер-электрик Трон запускал трамвай в Санкт-Петербурге и одновременно посещал подпольные социал-демократические кружки.

Соломон Трон. Снимок И. Ильфа

1905 год, «Кровавое воскресенье», переломило судьбу России и биографию Соломона Трона. В то утро, 9 января, он был в толпе празднично одетых рабочих с семьями, идущих с петицией к Зимнему дворцу и остановленных солдатскими ружейными залпами у Нарвских ворот. На окровавленном снегу осталась лежать его невеста Александра.

О русских годах инженера Трона сохранились отрывочные сведения, которые собрал канадский архивист Дэвид Ивенс в книге «The Man Who Sold Tomorrow». Известно, что некоторое время Соломон, действительный член Русского технического общества, провел в царской тюрьме. Вероятно, от каторги его спасло заступничество руководства «Дженерал Электрик». В начале 1912 года Трон эмигрировал в США, работал в Скенектеди, получил американское гражданство.

Весной 1917 года, после Февральской революции, политические эмигранты начали возвращаться в Россию. Соломон знал