Оглянись на будущее - Иван Абрамов

— А институт?

— Ох! — вздохнула Галка, как бы признавая вину и бессилие.

— Сама смотри. Если Иван серьезно, если у тебя есть желание, но смотри сама. Я побежал.

Постояла Галка, прислонившись к подкрановой колонне, посмотрела на верхотуру, где опять сверкал своей волшебной звездочкой Иван Стрельцов, и решила бесповоротно.

Как ни странно, робость Галки все же передалась Павлову. Он хотя и прытко шагал в сторону административного корпуса, но на каждом шагу хотелось остановиться и обдумать. Что обдумывать? Ну, это, все это. Двенадцать пунктов в предложении. Половина спорных. Иван безоговорочно, а Вася Чуков усмехается. Генка доказывает, Егор Тихий опровергает. Колосков одобряет, Колыванов молчит. Ну а тут, на участке, что Носач, что Мошкара — того и гляди под ножку ударят. И что сказать директору? Как объяснить? Или Галка права: молчать в тряпочку? У них головы крупнее, у них оклады побольше, у них взгляды поширше. Вот пусть…

«Тебе с Галкой да прямо бы в ООН, — остановил Павлов поток примиренческих мыслей. — Ввязались в драку, будь ласков, шуруй. Директор не директор, это дело не наше с ним личное». А еще, с краешка, мелькало: «И чего нам не живется спокойно? Нет у нас других хлопот? А все Иван, все Иван. Женился бы, остепенился бы…»

И снова сомнения, но иного порядка: «Женился бы? Вот я решил, а дело, оказывается, куда сложнее. Неспроста Галка заговорила, будто мы слишком разные. Не ужиться нам под одной крышей с ее папенькой. Виктор вон тоже приувял. О шестиквартирном коттедже заговорил».

А самое непонятное: страх-то откуда? Подумать: Тушков. В директорской приемной тишина и торжественная прохлада. Седенькая щупленькая старушка с хорошей улыбкой. Пересидела тут, если посчитать, не меньше пяти директоров. На Павлова посмотрела изучающе, будто именно ей предстоит с ним разговаривать, улыбнулась ободряюще, словно увидела эту противную робость, пригласила радушно, как добрую родню:

— Садитесь, ждите. Немного. Только не курите, прошу вас.

«Все равно курят, — потянул Павлов носом. — Все тут прокурено. И у него там дымом пропиталось, как в коптильне. Но мы потерпим немного, мы послушные. Подумаем пока, на гулянках тут. Если начнет насчет наших предложений, упираться не надо, все равно в этих предложениях путаницы полно. Ну а если по работе что — это тем более принять надо. По пустякам директор свое время тратить не будет. Личное? Насчет личного не тут пекутся. У Терехова. И вызывают туда Иванов. Значит, или работа, или предложения… А Галка, значит, к Ивану ученицей, а к нам в бригаду…» И опешил. А ну, если вызвал как раз для этого разговора? Скажет: воспитай мне сына, чтоб как все прочие люди, труд уважал, по шалманам не шлялся, лишнего не пил. Нет, конечно, не скажет этого, но если…

Седенькая старушка, видно получив какой-то условный сигнал, встала, тронула Павлова за плечо, улыбнулась и вовсе по-матерински, сказала тихо, мягко, ласково:

— Войдите, товарищ Павлов.

Дробненько так застучало сердчишко. Противно застучало, лучше б вовсе его не было.

«Может, хорошее что скажет, — мелькнуло, как соломинка перед глазами утопающего. — Тогда и мы по-хорошему…»

Легче стало. Отпустила робость. Угомонилось сердце. И ступил Павлов в кабинет директора с достоинством, солидно и спокойно.

— Можно? — лишь для проформы спросил, переступив порог и прикрыв за собой огромную, как ворота в паровозном депо, дверь.

— Проходите, — пригласил Владимир Васильевич. Хотя и густой голос, но интонации обнадеживающие.

Посмотрел Павлов на директора, окинул взглядом кабинет. Уж больно велик стол. На таком в хоккей можно играть.

— Ну и как тут? — спросил Тушков шутливо.

— Так… это. Кабинет, — стушевался Павлов.

— Хватит. Садись, если хочешь, закуривай, будем о делах говорить.

Опять бестолковые ассоциации. Послышалось: «Не трать, кума, силы, иди на дно».

— Величают Павловичем?

Оплошка. Явная. Лучше б по-простому спросил.

— Степановичем.

— Так вот, Михаил Степанович, — начал было директор. И остановился, поняв, что оплошку надо отыграть. — Имя я знаю почти у всех. Отчества, нет, не знаю. Молодые вы. Так вот. Ты вчерашнюю «Комсомолку» читал? — простецки спросил Тушков. Ответа не дождался, кивнул. — Нет. Ладно. В общих чертах я вот о чем. Ты, конечно, слышал о движении за коммунистический труд?

— Конечно.

— Не перебивай, — поднял директор огромную ладонь. — Так вот. Мы не хуже людей. У нас традиции и все такое. Так вот…

«Он и правда не знает, куда тянуть, — удивился Павлов. — К чему общие слова? Еще о революционных заветах скажет».

— От революции нам оставили великий завет, — продолжал Владимир Васильевич, явно блуждая в словесах, да и не стараясь это скрывать. Видно, словеса так, по привычке, а мысли о главном, которое не совсем понятно. Осмыслить не успел. — У нас есть право на труд. Это право мы должны исполнять честно и добросовестно. Ну и все такое, — с облегчением покончил он с «шапкой». — Так вот. Я прочел ваши обязательства. Правильно почин подхватили. Но претензий у вас многовато. Что значит: работать без техконтроля? Вы же в общей цепи, вы на технологическом конвейере. Ваш участок без техконтроля, у соседей — техконтроль. А если где-то на стыке заело? Бросай работу, расхлебывай всей бригадой? И потом вовсе не мог понять. Что значит: участвовать в управлении техпроцессом?

— Это и значит, чтоб не получалось неувязок на стыках, — начал было объяснять Павлов. Но директор опять поднял ладонь. Не нужны ему чужие слова. И продолжал, назидательно подпирая свои слова толстым указательным пальцем: — Я хочу, чтоб наш авангард учитывал фактор масштабности, а не прорубал отдушнику для одного глаза. А теперь скажи: кто у тебя в бригаде?

— Так… это, семеро со мной. Егор Аниканович, Чуков, Погасян…

— Не о том! Зачем фамилии? — остановил перечень Тушков. — Кто учится? В школе, в техникуме, в институте? Сколько?

— Трое.

— Кто собирается поступать?

— Ну, это все, кроме Егора Аникановича. Рыжов тоже…

— Егора Аникановича переведем. Рыжов — это такой, в тельняшке? Тоже уберем.

— Он в хоре поет, в консерваторию собирается, — соврал Павлов. Так убедительно соврал, что сам поверил.

— В консерваторию? — переспросил Тушков. — Это, знаешь, это заманчиво. Рядовой монтажник — и в консерваторию. Ну а этот, как его! — нетерпеливо прищелкнул пальцами Владимир Васильевич. — Тихий, да! Мы ему позатишнее место подыщем, коль он Тихий.

— Он свое дело знает не хуже меня.

— Не о том, — отверг довод директор. — Так вот. Первая бригада коммунистического труда. Показатели по всем пунктам. Ни сучка ни задоринки. Эталон! Понял?

«Он что — за придурка меня принимает? — ощетинился Павлов. — Я ему кто? Сегодня у Егора нет показателя, завтра — у Ивана. Когда людей подгоняют под какие-то показатели, никто не угодит».

Но сказал спокойно и веско:

— Я вас понял, товарищ директор, но зачем же бригаду гробить? У нас притерто, как на пуансоне. Мы друг друга — без слов.

— Да не о том, не о том! — не сдержал раздражение Тушков. Он начал понимать, что разговор скособочился, что с этим косматиком едва ли можно договориться. Но он не привык останавливаться на полпути. К тому же очень редко бывало, чтоб кто-то устоял против его натиска. А тут бывали люди покрупнее этого вот Павлова. — Давай так, — поднял он левую руку и загнул на ней указательный палец. — Я присмотрю кандидатуры, ты подготовишь почву, чтоб без ненужных трений. Никто ничего не потеряет. Да! Стрельцова тоже у тебя заберем. Парень с крепким кругозором. Мы тут посоветовались. Он сколько лет партгрупоргом?

— Второй год.

— Тоже срок! Так вот! — прихлопнул директор по пухлым коленям сразу обеими ладонями, как бы закрывая дебаты. — Два дня тебе. И не будем митинговать.

— Вы не слышали байку про цыгана и сало? — спросил Павлов, сам поражаясь собственной смелости. — Так и мне. На кой легкое, если мне сало не тяжело. Никого я никуда багрить не намерен. У меня бригада. Думаете ее разогнать, начинайте с меня.

Такого отпора директор не ждал, произнес холодно и резко:

— Будем считать, что не договорились.

— Зачем вы из людей лекала хотите сделать? — тоже встал Павлов. — Лекала, это же все одинаковые. Как работать, если они все будут одинаковые? Егор у нас любит на подмотке, он законтрагаит — ни одна сварка не годится. Гриша с напильником, как скрипач со смычком. У Генки голова светлая, Иван… Ну, знаете! Иван!

— Я вас не задерживаю!

— До свидания, — кивнул Павлов. И никакого страха. А чего бояться-то? Но, выйдя из заводоуправления, поняв по-настоящему только что содеянное, опять ощутил, как дробно и нехорошо забилось сердце.

35

«Косматенький пацан!» — чуть не бросил Тушков вслед Павлову. Подошел к окну, толчком распахнул обе створки, долго стоял и ждал, глядя на тополя, лишь краем глаза цепляя лоснящийся асфальт главной аллеи. Вот он, шагает. И правда, как мальчишка, как воробей. С тобой директор… Но глядел вслед Павлову, пока тот не скрылся за углом кузнечного. Директор ты или кто, но ты сначала человек. И он тоже человек. Не мальчишка, не косматик, а человек. Нежданно и властно заявил: я человек. Конечно, такое сказать может всякий, но этот, он ведь сказал вслед за своими делами. Его сюда за дела пригласили. Но что ж он так-то? Кому ни скажи — за анекдот примет. Бригадир директору нотацию прочитал. Это не первая нотация. Недавно то же самое позволил просто сварщик. Ну, не просто, да разве есть какая-то разница, если сварщик, к тому же и партгрупорг? Ну да, он еще и начальник штаба заводской народной дружины, но и это не главное. Не главное это, Тушков знал. Что главное? Что-то, что-то общее и для Ивана Стрельцова, и для Михаила Павлова, и для того же Егора Тихого, если и ему коснется где-то и как-то отстаивать честь рабочего. Не свою, хотя он и есть рабочий, но нечто символическое, о чем не всякий знает, чего многие не понимают, о чем хочется забыть, но что есть, будет и должно быть. Неужели это так сложно? Видимо, так, иначе откуда бы взялось у такого воробышка столько твердости и веры? И это хорошо. Не сейчас, что говорить, сейчас ничего хорошего не получилось. Тогда, в тесной комнатушке штаба дружины, тоже ничего хорошего для него лично, для отца Егора Тушкова, хотя и тут нельзя ничего знать наперед. Ну а для директора Тушкова как же? Строптивые люди, рабочие они или служащие — разве это хорошо для директора завода Тушкова? И вообще — разве строптивость это хорошо?