Оглянись на будущее - Иван Абрамов

— Мы с тобой, как рыба с водой, — потупился Игорь. — У тебя тоже… хоть завтра в загс. Да не рыпайся, я не маленький. Мое дело — ни цобе, ни цоб.

— Руби, — посоветовал Иван, доставая из платяного шкафчика праздничную одежду. — Пора. Все равно когда-то надо. — И добавил, может, не совсем по теме: — На шкафу еще глянь. Про разинцев. Хорошая. Это там о гепардах. Понимаешь, явились к шаху два казацких сотника. Вроде на переговоры. Ну, он орет: на колени! А один — Макеев — болен был. Ему по дурочке печенки бревном отбили. Не мог он на колени. А шах разгневался. «На колени!» — орет. А Макеев не мог. Да и не захотел. Тогда шах на него гепардов. Ну, звери такие, вроде кошки, но почти с волка ростом Специально на людей тренированы. Хвать на Макеева, а он их руками подушил. Шах сдрейфил, еще пять штук натравил. Разорвали, сволочи… А галстук мне тоже цеплять?

— Цепляй, на пару будем красоваться.

— Ну вот, — продолжал. — Смерть принял человек, а на колени не встал.

— И что с того? У нас так уж и падают на колени?

— А еще читал недавно, — продолжал Стрельцов, неспешно одеваясь. — Древние вавилоняне перед тем, как начать восстание, сами перебили своих женщин, чтоб они не ослабляли их плачем и жалобами. А еще…

— А еще в селе Невинки родила вдова ботинки, — перебил Игорь Ивана. — Тебя что сегодня — прорвало на историю? На кой мне вавиляне или как их там. Я сам — хоть об ворота головой.

— А я о чем? — уставился Иван на Игоря. — О тебе все. О тебе, колокольня без креста! Рвать надо. Рубить. Собрать волю… Э, пошел ты к черту!

— Вань. А что я тебе скажу, не обидишься? — Игорь оглядел товарища, поправил узел галстука, застегнул верхнюю пуговицу на пиджаке, удовлетворенно покивал. — Не упустил бы я Танюшку. Еще не поздно. Она ведь… к Витьке никаким бочком. Так, от ветра прячется.

— Ты Зою Порогину видел? — спросил Иван, вдруг тоже смутившись. — В Никаноровой бригаде которая.

— Ну?

— Вот те и ну. Зайдем за ней.

— Ой-ля-ля!

— Чего ты? — рассердился Иван.

— Так она лет на восемь млаже.

— Ну и что?

— Да так. Тебе видней. Но… что? — вдруг оживился и обрадовался Игорь. — Рвать так рвать. Руби, Ванька, мы здеся! А что? Но ты не врешь? Вот черт, и чего к тебе девчата липнут? — с деланной завистью продолжал он. — Разве я хуже? Во! — постучал себя в грудь, развернул плечи. — Я ль не жених? Зойка! А не врешь? Вот будет номер! Танюха-то думает… Ну а Виктор вполне. И Носачу угодит, и с тещей поладит. А ты — сирота-а! Не, с меня тоже хватит. Все! Амба! Побежали, ей небось тоже полчаса на одеванье потребуется.

В проулок вступили степенно. Два таких орла — загляденье. Но чего это они все тише да медленнее? У Ивана глаза оробелые, щеки то горят, то белеют. Игорь хорохорится, но тоже озирается, как в чужом курятнике. Шепнул, правильно оценив ситуацию:

— Будешь трясти коленками, лучше вернись. Девчата — они хитры. Увидит слабинку, вовек с шеи не спихнешь.

— Ты вон что, ты с ее мамой… чтоб не скучала. Анекдот какой-нибудь. Я вовсе ни бум-бум, — признался Стрельцов. — Но не вздумай про Танюшку. Ни к чему им наши хвосты… — И несказанно обрадовался, увидав Зою на крылечке. Не придется толкаться в доме, не надо развлекать маму, еще нагородит Игорь чего-либо. Дернул товарища за рукав, шепнул строго: — Ша, паря! Одета и в настроении. Ша!

— От имени и по поручению моряков Северного флота! — издали подал голос Рыжов. Оттеснил Ивана на второй план, прошел в калитку и продолжал: — Милая Зоинька, цветок лазоревый. Приглашаем тебя на празднество по случаю… — И умолк. Оглянувшись на Ивана, закруглился: — Остальное скажет он сам.

— Здравствуй, — вымолвил Стрельцов.

— Здравствуйте, ребята, — спустилась Зоя с крылечка и подала руку сначала Игорю, потом Ивану. — Куда это вы расфуфырились?

— В парк, — сообщил Иван. — Игорь надоумил. Погода, говорит, хоть с чаем пей… А ты как?

— Я тоже люблю хорошую погоду, — пытливо вглядываясь в лица парней, сказала Зоя. Не поверила она, что Игорь явился сюда лишь затем, чтоб надоумить Ивана.

— Все в порядке, Зоя, — заверил Стрельцов, поняв ее смущение. Взял девушку за руку, выразительно посмотрел на Игоря. Понял Рыжов. Раскланялся и был таков. Иван посмотрел Зое в лицо, сказал: — Ты не обижайся. Я и сам надумал бы. Белье мокрое… и вообще. — И выругал себя за такую сноровку. Надо еще и о белье сообщить.

— Вот не поверишь, — улыбнулась Зоя, глядя Ивану в глаза. — Ни разу не была на танцплощадке.

— А я вовсе не умею, — признался Иван.

— А чего нам делать там?.. — тут же перестроилась Зоя.

— Так что нам? — приободрился Иван. — Я знаю в парке такие тропинки — сказка. До самой Оки дойдем и как в настоящем лесу. Или, может, в «Журавли» заглянем?

— Ох, что ты!

— Зоя… — наклонился Иван и поцеловал девушку в губы.

— Ой, ты что! Люди же…

— Мы тоже люди. А то мне как-то… не так, — признался Иван. — Я и не то, чтоб, но такая дубина. Теперь мне проще и легче. И я не просто так. Я тебя люблю. Правда. Не веришь?

— А я боюсь, — как-то сжалась, растерялась Зоя. — И в лес боюсь, и вообще.

— Все будет хорошо, Зоя. Нет, что ты, я больше не буду… И ты не опасайся. Ну, что ты, Зоя. Идем. — И взял девушку под руку.

32

Парк постепенно переходил в лес, и Виктор очутившись тут впервые, то и дело останавливался, оглядывался по сторонам, стараясь не потерять тропинку.

Могучие клены в три обхвата, вязы, сцепившиеся ветвями, стремительные свечки елей и таинственный запах чего-то древнего тревожного, бесконечного. И щекастая луна, что-то очень уж рано выкатившаяся на туманные верхушки заокских лесов. Шуршание, словно шепот ребенка, перестук дятловой работы, томные вздохи кукушки. И такие завитки настроения, хоть вовсе поворачивай назад.

С того торжественного вечера в ресторане «Спорт» прошло всего ничего, а новостей привалило многонько. Слишком много. И самая тревожная, самая трудная из всех привела сюда. Непонятный поворот судьбы. Слепой и равнодушный случай. Знать бы, по-иному можно б решать. Таня — Иван. Просто и понятно. Третий тут ни к чему. Но что же было там, на чествовании? Насмешка? Слишком злая. Не способны ребята на такое. Вспышка обиды и наивное желание отомстить? За что, кому? Не похоже было, чтоб воспринял Иван поведение Тани, как месть. Было что-то, конечно, было, но не в такой степени и не то. Не любит? Рассорились? Бывает. Ну а Иван, тут не о чем печалиться, если не сочтет возможным, не отступится. И все же, все же. И не в том дело, что это какая-то последняя надежда. А что это? В тридцать лет. Первая любовь? Или какая по счету? Сколько раз дано человеку влюбляться? Как сказать об этом хотя бы самому себе? Что это?

«А если Таня назначила тут свидание, чтоб посмеяться надо мной? Это и не жестоко, и не зло. Обыкновенная шутка. А как еще отвадить запоздалого жениха? Потом спросит, при случае: «Не заблудился в трех сосенках, самонадеянный нахал?» И пустит байку про старичка-лесовичка, который гонялся по мхам да болотам за девицей-красавицей. Не догнал, под кустом ночевал, горько-слезно плакал… На Радице такие прибаутки мигом подхватят, приукрасят и будут взад-вперед таскать, пока в зубах не настрянет. Но не это страшно. Если она так, значит… значит, вовсе не любит. И что тогда? И теперь трудно будет вовсе…»

По рассказу Тани где-то за пригорком должна быть поляна, окруженная орешником. Она сказала: «Как воротничок меховой. А там, где шея чуть приоткрыта — скамеечка беленькая. Покрасил кто-то, издали заметна». Пригорочек — вот он. Старая ель, как посох Бабы Яги. Тропинка совсем скрылась в колючей траве, и теперь надо напрямки. Сначала — от ели и точно на север, а там, на макушке пригорочка, взять немного левее. Остановился, сориентировался. Оттянул еловую лапу, шагнул было и оторопел. Таня сказала бы: «Как пленная россиянка», — выпрямилась тоненькая рябина. Послышалось даже, тихонечко вздохнула, освободившись от гнета тяжкой напасти. На единственной веточке — едва обозначившаяся гроздь ягод, пять листочков, как ожерелье, божья коровка вместо Кащея.

Наверно, не в первый раз ее вот так, мимоходом, освобождали, а потом опять отдавали во власть неволи. Она боится поверить, что обрела свободу, но благодарит все равно. Как же иначе, надо. Хоть за одну секунду свободы, хоть единым вздохом вольности. Но почему, почему? Разве она не имеет право на солнечный свет? Разве ель тут властительница? Нет уж, хватит! И, выхватив складной нож, в два удара обрубил конец лапы, бросил к еловому комлю, спрятал нож и осторожно поправил ствол рябинки. Вот так. Там север, там юг. С утра до полудня будет тебе свет.

Прислушался к собственному шепоту, к мыслям, нахлынувшим бойко и безалаберно, вздохнул, еще раз наметил путь и зашагал дальше.

Только вчера он не захотел понять судьбу такой вот рябинки. Показалось: нелепо вмешиваться в естественный ход жизни, подменять нормальную борьбу дешевеньким благотворительством, лишать человека чувства торжества победы. Вчера Иван, не совсем к месту, но, кажется, о давно наболевшем сказал: «Работать по-коммунистически мы рано иль поздно научимся. К этому нас подведет производственная необходимость. Жить по-коммунистически нас не обяжет никто. Только мы сами, если захотим, и разберемся в этом, сумеем нащупать верную тропу». И высказал предложение: построить Егору Тихому дом силами и на средства бригады.