Оглянись на будущее - Иван Абрамов

— Я те покажу, мымра косоглазая! Я те пущу отседа задом наперед, стервотина кривоногая!

Марья Семеновна такое умела вполне. Не то что женщины, от нее мужики пьяные сворачивали, если она была в ударе. Закрывшись узлом, как щитом, ступил Иван в заповедные владения. Ух ты! Как Мамаево побоище. И отразил узлом мелькнувший сапог.

— А ну — хватит! Ефимов! — гаркнул Иван устрашающе. — И вы тоже! Прекратить!

— Анафемы! Ироды! В рабыню египетску превратили! — взялась причитать Ефимиха, как видно не успев хорошенько разобщаться в изменившейся ситуации. К тому же она знала не только Ивана Стрельцова, она хорошо помнила и отца его, и молодого Гордея и поняла, не затем пришел Иван, чтоб прибирать вместе ними раскиданное тряпье.

— Все воюете? — спокойно, буднично спросил Иван, смахнув табурета что-то завязанное в клетчатый платок. Поставил табурет к столу, разгладил ладонями потертую клеенку, сообщил, как бы между прочим: — В ларек залом привезли. Во! — показал уку от кисти до локтя.

— Ну и что? — вроде бы не поняла намек Мария Семеновна.

— Суббота нынче. Сядем рядком, потолкуем ладком. Сергей!

— Что-то показалось мне, Гордя захворал, — перешла на мирные интонации Ефимиха.

— Да еще крепкий.

— Все под богом. Тут вон… — но и не пошла дальше, явно принимая условия перемирия. — Редиска у меня — золото. Лучок. Без единой стрелочки, сама сколь годов такой вывожу.

— Небось огурчики уже вон какие? — охотно поддержал Иван. Он хорошо знал — Ефимиха не жадная. А что на язык востра да на руку скора, так она век прожила без заступы, самой надо было свою дорогу торить. Да и трудяга — это дед не просто к слову повторяет. Тридцать лет крановщицей в мартеновском. В чаду, в напряженности, под вечной опасностью. Не ради удовольствия коптилась там, чтоб выжить, чтоб Серегу, черта длинноносого, поднять. — Ну, что ты стоишь, как привинченный? — прикрикнул на ухмыляющегося хозяина. — Бери на пятерых, потом сочтемся.

— Нас же четверо, — напомнила Ефимиха.

— Это что — мы с вами за одного, что ль? Мы за троих! — выпятил Иван грудь. — А по грядкам я сам пошарю. Люблю. Да не помну, не бойтесь. Хоть по штучке на нос надо бы. С заломом-то. А вы тут пока приберитесь, — жестом показал на разбросанные шмотки.

Но просчитался на этот раз Стрельцов. Откуда было знать ему, что за цацки растут в Бордовичах?

Смиренно так выглянула Раечка из своей спаленки, из-за шторочки. Показалось Ивану — ангел голубоглазый снизошел и осенит их, закоренелых грешников, святым прощением. Благостно сделалось, как на пасху. Даже рот, сердяга, приоткрыл, чтоб воспринять побольше святости и благодати.

— Не затевались бы вы насчет выпивки, — елейным и правда почти ангельским голосом вымолвила Рая. — Она и трезвая хуже обезьяны озорует, напьется в лоскут — дом на трубу поставит.

Вот так. И никаких гвоздей. Врубила невестушка и назад, за свою шторочку, в свою спаленку.

— А-а-а! — истошно вскрикнула Мария Семеновна. Стремительным рывком бросилась к открытому еще сундуку, и полетели кофточ пронзителки-юбочки да прочие скатерки, как говорят: куда куски, куски, куда милостынки. И забилсяьный голос в причитаниях: — Чумичка неумытая, короста гноявая! Приволоклась, шлёнда кособокая, а вслед ухажеры со всех Бордович кобелями тут вертятся! Да я… лучше по ветру все, да ни синь-пороху…

Видно, крепко задело Ефимиху, коль перепуталось у нее в словах. А ведь куда как складно костить умела. Но, может, хватит. Хорошего понемножку. Смело отдернул Иван ситцевую занавесочку, оглядел Раю так пристально, будто сам собирался сватом произнес ласково:

— Ты вот что, голубка непуганая, в последний раз такие штучки выкидываешь. Это я тебе говорю, а ты послушай, чтоб потом не обидно было. Да ты слушай, слушай! — взял двумя пальцами за уголок кружевного воротника. — Вот так, клюква-ягода! — чуть повысил голос. — Или мигом очутишься в своих Бордовичах без выходного пособия, или забудь свое такое красноречие. Серег! А ну — иди сюда. Иди, тебе сказано. Объясни своей разлюбезной: было такое хоть раз, чтоб я своего слова не сдержал?

— Да чо там! — уважительно и покорно подтвердил Ефимов. — Что сказал Стрелец — амба!

— Так вот, — продолжал Иван, все еще придерживая уголок воротника. — Если думаешь остаться тут и жить по-людски, Марь Семенна тоже человек. Погодите, теть Маша! — крикнул властно и гневно. — Я вам не репродуктор. Так вот! Тебе ясно? Лады! Серег! Марш в ларек! Марь Семенна! Прибирайте, неча добро без толку клычить. И ты помогай, помогай, — легонько подтолкнул Раю в горницу. — Совместный труд роднит лучше застолья. Давай-давай! Дебаты считаем оконченными.

— Я щас, я щас, — залебезила Рая. Ничего дивного. Какая ты ни красноречивая, но ты же и правда из Бордович. И не такие шустрые, свои, коломенские, бывалые пасовали под стрельцовским взглядом. Выскочила Рая в сенки вслед за муженьком, прицепилась к его рукаву, спросила переполошенно: — Он что, он кто?

— Э-э-э! — передразнил Сергей жену. — Чуня бордовицкая! Кто, что? Он тя… до самой Читы будешь пятками мелькать. Во-о! — постучал для убедительности указательным пальцем Рае по лбу. — Гудит! Иди тряпки к месту огребай. И чтоб погладила к вечеру!

Рая и сама что-то такое поняла. А возвращаться ей в Бордовичи вовсе не хотелось. Что там? Птичник! Телятник!

— Сереж. А ей он скажет? Ну, чтоб не дралась хотя бы.

— Сама не царапайся, — посоветовал Сергей жене. И пошел по пыльному проулку, насвистывая. Он был уверен, что в его семье теперь наступит мир, лад, благоденствие. Он вырос вместе с Иваном и точно знал: если за что взялся Стрелец, спи спокойно. Не то что Раю, дюжину тигров уссурийских в котят переделает.

Если бы знал, наверно, воскликнул бы: «И жизнь хороша, и жить хорошо». Но знал Сергей только песни. И то не все. И лишь далеко-далеко, как свет из окна крестьянской хатенки через голое поле, тюкало в сердце что-то неприятное и ненужное. Не по семейным обстоятельствам, совсем по другим причинам. Не Мошкара все же пришел, не Никаноха, свой человек пришел. Свой, надежный и крепкий. Даже Рая поняла, что нельзя ослушаться. И на кой было связываться с теми обормотами. Рассказать бы Ивану… Может, под банкой и начать. Если что, потом можно отбрехаться: по пьянке, мол, чего не нагородишь, пьяному даже тетя Феня из радицкой обалделовки ни на грош не верит. Ах, черт! Не надо было связываться, не надо.

28

Сергей Ефимов хорошо помнил те дни, когда Никанор Ступак, как хотел, верховодил не только в слободке, но и вообще в Коломне, хотя там у него были серьезные конкуренты. Щеголял тогда Никанор в летчицком картузе, за что и прозвали его Капустой. Слышал Сергей, что шушера помельче платила Никанору «полюдье» за то, что он прикрывал этот шелеспер своим блатным авторитетом, но и крупные жулики с Никанором считались. Долго держался верховодом, под конец красовался в блестящей кожанке с «молниями», в шевровых сапожках, в синих галифе с белыми замшевыми леями. Фигура! Но посадили. Кто говорил: свои выдали, кто точно знал: вслед за папашей загремел. Папаша у Никанора и вовсе «знаменитый» был. Взводом полицаев командовал, где-то под Жиздрой партизанских детей в распыл пускал. Но недолго отсутствовал Никанор Савельич. Вернулся в слободку, что само по себе говорило о многом. Не захотел скрываться, признал вину и решил исправиться. Так говорили все те же знающие. Золотые зубы, проплешина во всю макушку, потухшие глаза и смиренность. Дядя, Захар Корнеевич, правда, только на первое время пригрел сироту. Помог устроиться на завод. Ну и вот, в бригадирах теперь бывший Капуста.

— Я жертва культа личности, — скромно, без претензий на возмещение убытков, говорил Никанор, если кто-то напоминал ему о прошлом.

Наверно, не только на Радице верили, что он пострадавшая жертва культа. Если б не верили, с какой бы стати утверждали в бригадирах неграмотного и нерадивого?

Сергей не завидовал. Но и не верил. Ни жертве, ни культу, ни самому Никанору. Сергей, сам не понимая для чего, не раз говорил Никанору в глаза: «Если родилась кобылка с лысинкой, она с лысинкой и подохнет. Улыбаешься ты сладко, да глаза у тебя гадючьи».

Никанор тоже не стеснялся, понимая, что дальше разговоров тут не пойдет:

— Во, квакай, лягушка безмозглая! — совал он под нос Ефимову всегда смятые деньги. Много денег. Откуда бы? В прежние времена — это понятно. С живого и мертвого драл Капуста. Теперь-то на заводе.

Но, видно, правду говорят: судьбу на коне не объедешь. За одним столом очутился Сергей с Никанором. Да еще Мошкара в придачу. Впрочем, кто тут кому в придачу — не сразу поймешь. Но видно: и Никанор, и Мошкара не первый раз в «Спорте». Сидят вальяжно, с официантками запросто. Официантки им тоже улыбаются. Одна, толстозадая, наглая, подмигнула даже. Мошкара. Вот те на. Свою красавицу жену пустил по рукам, а тут с какой-то пролеткой перемигивается. Но попов судить — на то черти есть.