Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия - Гэвин Фрэнсис

Платные приложения для смартфонов, где врачи дают рекомендации, существуют лишь потому, что есть клиники, в которых доктора могут лично принять пациентов с неотложными проблемами. Сторонники телемедицины забывали о том, что оказание медицинской помощи на расстоянии в течение последних нескольких месяцев было возможно только благодаря тому, что мы годами работали с пациентами лично. Связь между врачом и пациентом выдержала трудности, связанные с пандемией, потому что подкреплялась отношениями, сформированными во времена очных консультаций. Разговор по видеосвязи помогает пациенту, охваченному панической атакой, потому что он знает мое лицо и ему знаком кабинет на заднем плане. Пока мы разговариваем и выполняем дыхательные упражнения во время пика тревожности, его это успокаивает. Если со временем телемедицина выйдет на первый план, отношения, сформированные при личных встречах, ослабнут, и работа врачей общей практики станет более поверхностной: врачи будет сосредоточены на том, чтобы избежать судебных исков, а не на том, чтобы действовать в интересах пациента. Разговоры врача с пациентом превратятся из консультаций в оценку состояния, устранение неотложных проблем и уменьшение ущерба.

Если даже при личной встрече за 10–12 минут трудно понять уникальную сложность страданий другого человека, по телефону это практически невозможно. Многие коллеги признались, что чувствуют себя изможденными после двух часов разговоров по телефону с пациентами. Возникало ощущение, будто усталость врача и постоянное переключение между пациентами приводят в лучшем случае к решению проблем самым простым путем, а в худшем – к пропуску серьезных диагнозов. Через несколько дней после возвращения в школу мои дети закашляли, и, пока мы ждали результатов теста на коронавирус (отрицательные), я тоже работал из дома: консультировал пациента за пациентом, зная, что мои рецепты на лекарства и письма распечатываются в клинике, расположенной в 20 километрах от моего дома, и подписываются коллегами. Больные, которых, по моему мнению, требовалось принять лично, пополняли длинные списки пациентов коллег. Это было решение проблемы, но временное, неудобное и неприятное.

Я возмущенно рассказал коллеге о переходе на цифровой формат оказания медицинской помощи.

– Некоторым врачам это нравится, – ответил он. – Сидишь в кабинете и ни с кем не встречаешься.

– Тогда зачем они пришли в медицину? – спросил я.

Он только пожал плечами.

* * *

Руководство Эдинбургского медицинского центра для бездомных попросило меня выходить на две смены в месяц, и там тоже двери стали постепенно открываться. Если раньше я принимал 12 пациентов за смену, теперь консультировал как минимум трех человек лично и еще 12 по телефону. Большинству локдаун, проведенный в гостиничных номерах, арендованных квартирах и ночлежках, дался непросто. Плюс сложившейся ситуации был в том, что на улицах практически не осталось бездомных.

Ученые снова вели набор волонтеров для участия в новом исследовании вакцины от коронавируса, организованном Имперским колледжем Лондона. Я связался с Беки Сазерленд и спросил, могу ли быть чем-нибудь полезен. Мне пришло электронное письмо с просьбой поработать на Оркнейских островах зимой, и я начал улаживать свои дела в эдинбургской клинике, чтобы иметь возможность уехать.

Пришел новый номер «Журнала Королевского колледжа врачей общей практики»: на каждой странице были похвалы, жалобы, мольбы и споры, связанные с изменениями, произошедшими в нашей профессии.

В одной из статей с тревогой говорилось о расовых различиях, связанных с коронавирусом. По статистике, темнокожие люди и азиатского происхождения имели в 2–4 раза более высокий риск тяжелых осложнений COVID-19, чем белые британцы. В статье также говорилось о структурном расизме в Национальной системе здравоохранения. Один из врачей поделился пугающей историей о том, что один из пациентов отказался от его услуг из-за цвета кожи. В разделе с письмами чувствовалась обеспокоенность кризисом психического здоровья, разразившегося во время локдауна.

Число консультаций по поводу стресса, депрессии и тревожности удвоилось, что было связано не только с вирусом, но и с бедностью, одиночеством, безработицей и плохой работой служб психологической помощи. Многие врачи общей практики были недовольны тем, что их рутинная работа нарушена чрезвычайными мерами, принятыми для защиты медицинских работников от коронавируса.

«Одно заболевание не должно определять всю систему здравоохранения, – писал исследователь из Флориды. – Доступность медицинской помощи для людей, страдающих другими заболеваниями, должна быть сохранена».

Лондонский врач общей практики Джеймс Хибберд заметил, как сильно изменилось наше понимание COVID-19 с начала года. За это время изменилась и характеристика этого заболевания. Из краткосрочной инфекции дыхательных путей COVID-19 превратился в болезнь, грозящую отделением интенсивной терапии, рубцеванием легких, тромбозами и кожной сыпью.

После появления статей о детях, у которых развилась опасная аутоиммунная реакция, у COVID-19 появилась еще одна фаза: хроническая поствирусная болезнь.

Всего за семь месяцев мы далеко продвинулись в понимании того, как этот вирус поражает людей, но все равно находились на раннем этапе. Болезнь связана не только с патологией, но и с культурой: Хибберд был обеспокоен тем, что, принимая разные взгляды на COVID-19, врачи общей практики вынуждены отдавать приоритет одним особенностям вируса в ущерб другим. Очень важно, что разные типы медицинских работников вносят вклад в историю эволюции болезни, не представляя себя журналистами в погоне за сенсациями или суперспециалистами по болезни, которая поразит лишь крошечный процент населения. Разница в восприятии COVID-19 стала очевидна во время разговора с подругой, чья бабушка умерла от вирусной пневмонии за пару лет до пандемии.

– В то время смерть от пневмонии воспринималась совсем не так, как от COVID-19 сегодня, – сказала она. – Пневмонию часто называли другом стариков, потому что это был быстрый, относительно безболезненный и простой способ уйти из жизни, ставшей изнурительной и не слишком приятной. Наверное, бабушка думала так же.

Осенью, когда заболеваемость коронавирусом стремительно росла, в системе тестирования произошел сбой. В Англии люди, нуждавшиеся в тесте, ехали за сотни километров от дома, чтобы сделать его. Кто-то даже отправлялся на остров Уайт через пролив Солент. Я до сих пор не мог вернуться к той рутине, что была до пандемии и к которой меня готовили в медицинской школе: люди собираются в зале ожидания, а я вызываю их по одному в кабинет, чтобы в уединенной обстановке расспросить о сыпи и кашле, тревожности и идиосинкразии[45], боли и инфекциях, опухолях и других проблемах. Главная задача – принимать последнего за день пациента с таким же энтузиазмом, как и первого. Осмотры новорожденных, советы о контрацепции, стресс на работе, семейные проблемы, высокая температура, хромота, растянутые мышцы, галлюцинации, паранойя, ухудшение зрения, слабое либидо – дуга жизни от зачатия до смерти.

Вместо этого моя работа стала состоять из телефонных разговоров, догадок и установления очередности медицинской помощи. Ко мне в кабинет могли прийти люди только с самыми тревожными симптомами или тяжелыми психологическими проблемами. В клинике, где я работал вечерами, повторялась апрельская картина: число пациентов с COVID-19 стремительно росло.