Там, где была тишина - Евгений Кривенко

Всем видно, как она, еще на сцене, на ходу, вынимает из букета записку и читает ее.

Вот она снова выходит. Теперь уже она явно ищет глазами его. «Ну, смотри же сюда, вот я, в десятом ряду партера, третье кресло от края. Неужели ты не видишь? Вот чудачка. А я так прекрасно вижу тебя всю, всю».

Наконец она замечает его, и радость вспыхивает в ее глазах. Она поет. Она поет песню, которую певала ему ранней весной на берегу разлившейся Ворсклы:

— Смутний вечір, смутний ранок,Десь поїхав мій коханий,Десь поїхав та й бариться,Серце ж моє печалиться.

Чудесная мелодия заливает зал своей прозрачной волной, и сердце Виктора замирает.

И тотчас по странной ассоциации он вспоминает хмурые стены барака, тусклый свет керосиновой лампы, людей, скрючившихся под грязными одеялами, измученных беспрерывными приступами малярии, голодных, обессиленных.

«К черту все, — думает он. — К черту! Здесь Юлия, и я ничего не знаю!»

…Он стоял в вестибюле, грызя в нетерпении десятую папиросу, и она выбежала к нему, в белой беличьей шубке, и такой же шапочке, вся белая и пушистая, как весеннее деревцо в белом цвету.

Он схватил ее холодные руки и горячо сжал.

— Ты одна, Юлия? — сразу же спросил он, всматриваясь в ее немного усталое милое лицо, с едва заметной голубизной под глазами.

— Пойдем отсюда, — чуть покраснела она. — На нас смотрят.

Они вышли на улицу. Было уже темно. Прохладный ветер коснулся их разгоряченных лиц. Макаров снова повторил свой вопрос.

— Свободна, свободна, — насмешливо запела она. — Свободная, как райская птица. Слушай, а ты помнишь сказку об оловянном солдатике?

— Помню, — удивленно взглянул на нее Макаров. — Зачем тебе?

— Чудна́я я, — рассмеялась вдруг Юлия. — Если бы ты не знал этой сказки, ты бы не очутился здесь. Она повернула к нему свое бледное, матовое лицо. — У моих ног!

Макаров внимательно посмотрел в ее черные глаза.

— Послушай, Юлия, — остановил он ее. — А почему ты не сообщила мне о своем приезде? Ведь я случайно, совершенно случайно узнал об этом.

Юлия теребила уже немного привядшие астры, отрывая легкие голубоватые лепестки.

— Видишь ли, — нерешительно начала она. — Ведь ты мне писал о дороге и о своих товарищах. С тобой там эта…

Юлия как-то пренебрежительно поморщилась. Макарову стало неприятно.

— Эта, Петрова, — продолжала она. — Я помню ее. Она славная. Простенькая, но славная.

Зачем это? Зачем она так нехорошо говорит о Наталье?

Макаров опустил голову.

— Но ты прилетел ко мне на крыльях любви, — тихонько рассмеялась Юлия. — И теперь ты со мной. Пойдем же.

Они пошли по улице в неловком, молчании.

— Ну, вот мы и пришли, — произнесла Юлия, и, не останавливаясь, вошла в гостиницу. Макаров пошел за ней.

Они прошли ярко освещенный вестибюль и начали подниматься по лестнице.

— Ты зайдешь ко мне? — повернула она к нему свое побледневшее лицо, на котором особенно ярко выделялись горящие темные глаза, слегка прикрытые длинными изогнутыми ресницами.

Макаров ничего не ответил.

На втором этаже, за столиком, освещенным настольной лампой, сидела дежурная — полная женщина в белом платке. Она внимательно поглядела на вошедших, но ничего не сказала.

На мгновение Макаров ощутил какую-то неловкость, смущение, похожее на то, какое овладевало им, когда он посещал домик на Гоголевской.

«Что это я? — ужаснулся он. — Ведь это же Юлия!»

Они вошли в номер. Она легко, без его помощи выскользнула из своей шубки и остановилась перед ним, слегка приподняв лицо, немного взволнованная и смущенная.

Он привлек ее к себе и крепко поцеловал.

— Ух, — смеясь и смущаясь, вырывалась она из его объятий. — Не надо, сюда ведь могут войти.

Но он ничего не слушал, он жадно целовал ее щекочущие ресницами глаза, прохладные щеки, мягкую шею и упругую грудь под тонкой шелковой тканью.

— Ну, перестань же, — просила она и вырывала из его рук свои тонкие пальцы, а он осыпал их поцелуями. — Перестань, слышишь?

Голос ее становился все тише, вскоре она замерла в его объятиях…

…— А теперь тебе пора уходить.

Макаров взглянул на часы. Стрелки показывали начало первого.

— Хорошо, — послушно поднялся он. — Что же будет дальше?

Юлия посмотрела на него долгим загадочным взглядом.

— А ты помнишь сказку об оловянном солдатике?

— Опять эта сказка, — подошел к ней Макаров. — Зачем она тебе?

— А ты вспомни ее хорошенько. Вспомни, как горячо полюбил бедный солдатик свою сказочную балерину на одной ножке. Вспомни, что за ней он был готов броситься в огонь. Или ты забыл?

— Нет, не забыл. Я помню все.

Юлия прислонилась к нему плечом.

— Завтра, прости, сегодня в восемь часов утра я уезжаю в Москву. Ты понял меня?

— Понял…

— Ну, а теперь прощай… или, вернее, до свиданья.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку…

Макаров вышел и все время, пока он спускался по лестнице, чувствовал на себе взгляд пожилой женщины, сидящей у ярко освещенного столика.

— Восемь утра, восемь утра, — твердил он, шагая по темной улице. — Но куда же мне деваться сейчас?

И вдруг он вспомнил о квартире, в которой они жили с Черняковым. Не прошло и десяти минут, как он был у хорошо знакомого ему домика с глиняной крышей, на которой рос какой-то бурьян.

Окна были освещены. Из открытой форточки было слышно песню. Макаров подошел поближе и заглянул в окно.

На широкой кушетке полулежал Черняков, держа в руке гитару. Он пел. Возле него, склонив к нему на колени голову, сидела Алена. У столика, заставленного бутылками, он увидел еще одну девушку, незнакомую ему.

Из форточки лилась песня:

— И в этот час пурпурного заката,Где синевой обрызганы цветы,Ах, где же ты, желанная когда-то,Ах, где же ты, родившая мечты?

Странно: глядя на эту уютно обставленную и залитую светом комнату, Макаров почему-то сразу же вновь представил себе мрачный барак, заставленный топчанами, изнуренные лица рабочих, и ему до боли, до ломоты в висках захотелось оказаться сейчас же, вот в эту же секунду, там, среди них, на своем месте.

— В восемь утра, — повторил он отвердевшими губами.

…В восемь утра. А ты помнишь сказку об оловянном солдатике?

А в комнате уже звучала новая песня:

— Ты едешь пьяная, такая бледная,По темным улицам совсем одна.Тебе мерещится дощечка меднаяИ штора синяя его окна.

Макаров тихонько отошел от окна и побрел по направлению к вокзалу…