Винки - Чейз Клиффорд

— Конец, — попытался он.

Снова последовал смех, и Неудалый начал тереть глаза.

— Нет, — простонал он. — Нет…

Винки пристально смотрел на него.

— Предметы. Еда. Комнаты, — дерзко проговорил он. — Пыль, и стыд, и бесконечная скука. И так старый медведь отправился в новый мир!

Неудалый немного воспрянул духом.

— Продолжайте. Что вы подразумеваете под «новым миром»?

Винки нахмурился и закатил глаза. Какое ему вообще до этого дело? Новый мир был новым миром. Что еще можно про него сказать? И все же он знал, что надо стараться.

— То, чего хотел медведь. То, что медведь сделал, — ответил он. — То, что медведь видел, ел и понимал.

Даже приглушенное царапанье по бумаге художника, который запечатлевал происходящее в суде, казалось оглушительным

Он никогда не знал, чем может заинтересоваться Неудалый, и теперь беспокойные голубые глаза адвоката замедлили свой бег и с неподдельным любопытством остановились на Винки. Казалось, он не знает, о чем спрашивать дальше, но также, казалось, ничего не имел против. В этот момент медведь внезапно начал понимать то, о чем хотел рассказать. Зал затих, когда он закрыл глаза и заговорил в темноту:

— Вскоре имело место быть то, что медвежонок ушел бродить по миру. Кусты цвели, и на них появлялись ягоды, а свет спускался и снова поднимался. У него родился ребенок. — Винки запыхтел пару раз, пытаясь отдышаться, потому что говорить так было почти так же трудно, как и рожать. — И тогда стало два медвежонка, большой и маленький. Они не знали почему, но каждый день ткань и опилки искали и находили свое родное. Деревья дышали, и проплывали сотни облаков, даже тогда, когда они спали. Ровно падал дождь и снег, иногда они кружились, просто чтобы сделать им приятно. Дни увеличивались. Пелись песни. Потом пришел злой человек-ничтожество и стал кричать, и украл ребенка. — Винки сдерживал слезы. — Однажды жил-поживал грустный и одинокий медведь. Он жил в хижине. «Выходите с поднятыми руками!» Шум, звон, ярко, дрожь. Медведь медленно упал. — Хлюпая носом и вытирая его, он попытался снова сконцентрироваться. — Однажды жил грустный медведь, совсем один. Он жил в клетке, и он все вспоминал. Конец.

Несколько человек пораженно захихикали, но это были единственные звуки. Зрители, возможно, даже удивились своему собственному состраданию, но это не помешало им слушать дальше.

— И кто этот медведь? — снова спросил Неудалый мягким тоном.

Винки подумал о том, каким глупым был это вопрос — что могло быть более очевидно, — и все же, обдумывая ответ, он снова почувствовал желание заплакать. И зачем это все?

— Я, — сказал он наконец.

Неудалый сделал паузу, перед тем как спросить:

— Вы можете рассказать нам о вашем ребенке?

— Я… — начал Винки, но это слово, казалось, тоже причиняло ему боль. Из своего мудрого опыта он знал, что ему необходимо двигаться вперед, какую бы боль это ни причиняло. — Я повернулся посмотреть на нее, и она посмотрела на меня в ответ, — продолжал он. — Это была Малышка Винки: ее глаза, ее мех, ее уши и снова ее глаза. Они смотрели на меня.

И снова тишина.

— И кто этот человек-ничтожество? — спокойно спросил Неудалый.

— Тот, кто украл Малышку Винки! — закричал медведь, удивляясь тому, как его адвокат мог упустить и это тоже.

— Я знаю. Я хочу сказать, это тот человек? — спросил Неудалый, отворачиваясь от стола защиты и снова поворачиваясь к нему с фотографией старого отшельника. — Он?

Винки отпрянул при виде этого страшного лица, будто сама фотография могла причинить ему боль.

— Да, — кивнул он, быстро возвращая фотографию.

— Давайте обговорим то, что свидетель опознал эту фотографию….

— ВЕЛИКОГО АМЕРИКАНСКОГО ГЕРОЯ, ХЛАДНОКРОВНО убитого ПОДЗАЩИТНЫМ! — закричал прокурор. — Ваша честь, это ПОРУГАНИЕ Вы не можете позволить, чтобы эта КЛЕВЕТА продолжалась!

Было действительно рискованно со стороны Неудалого затронуть эту тему. Несколько представителей прессы кричали: «Сюда! Сюда!», потому что они говорили об отшельнике не иначе, как «старый, добрый лесной житель». Вскоре в супермаркетах должны были появиться шесть различных книг под этим названием, и опросы показали, что положительные чувства общества по отношению к старому отшельнику были сильнее, чем отрицательные к Винки. И все же Неудалый нажал на больное место…

— Я утверждаю, что отшельник не только похититель, — кричал он, — но и сумасшедший террорист!

В судебном процессе, отмеченном таким количеством беспорядков, увечья, последовавшие за этим заявлением, были, безусловно, самыми тяжелыми.

— Боже, нет, снова, — пробормотал один из приставов. С помощью своей дубинки он оттолкнул группу журналистов, пытающихся пробраться к подзащитному. Неудалый пытался увернуться, а прокурор отмахаться. Яйца и помидоры со свистом летали во всех направлениях. Даже Франсуаз и Марианна боролись с полицейским в форме, в то время как мигал свет и судья снова и снова кричал: «Порядок!» Винки съежился за трибуной, и, когда шум усилился до устойчивого рева, он был готов завопить: «Ииин! Ииин! Ииин!» — он уже слышал у себя в голове примитивные крики, — но вместо этого, к своему же удивлению, его спина выпрямилась, а рот начал говорить громко и осознанно, подобно ветру и дождю с вершины утеса:

— Не так давно я ожил. Может, в самых своих сокровенных уголках моя душа знает как, но я не знаю. Меня поливали любовью, и я пустил ростки. Годы напролет в мои глаза смотрели дети. Годы напролет меня обнимали, носили, таскали. Повсюду были желания. Мое желание заняло место в глубоком искрящемся океане. И когда один за другим дети и их желания отступили, как убывает при отливе вода, мое желание осталось: тогда я и ожил. Почему, почему, почему? Я принадлежу сам себе? Это чудо больше меня, я знаю, но чувство одиночества еще больше.

Неудалый и прокурор, борющийся клубок, прокатились мимо трибуны для свидетеля. Приставы колотили толпу. Но чем больше Винки говорил, тем спокойнее он становился.

— Теперь мое желание — снова быть свободным. Я прошу о свободе, даже и не знаю почему. Смысла нет, вы просто скажете «нет», но, если бы только меня выпустили в мир, моя история могла бы начаться снова, у меня бы появились желания, и я мог бы дать многое этому миру. Люди всегда любили меня. Почему? Так много раз, и самое страшное, когда я потерял ребенка, мои глаза захотели закрыться навсегда. И все же каким-то образом во мне оставалась любовь, которую я мог бы подарить, она всегда была во мне. Почему, почему, почему? Несмотря ни на что. Зачем меня создали и зачем я люблю? Что внутри меня заставляет меня продолжать жить? Несмотря ни на что, несмотря ни на что: это мое сердце, и я ничего не могу поделать с ним.

Когда Винки на секунду остановился, репортер, отбившийся от группы, понесся в его сторону, согнув руки, готовые задушить медведя, но помощник Уолтер успел схватить его. Они принялись драться на полу. И в дикой, вырывающейся наружу ненависти в глазах нападающего Винки внезапно понял смысл сна, который он видел этим утром, и ему захотелось прокричать это всему миру.

— Крыса плавает по воде, — сказал он. — Рябь на воде, след от крысы и мерцающий горизонт. Ненавистное существо ненавидит даже себя самое, но оно все равно продолжает скользить по воде. Крыса превращается в птицу, но по сути она и то, и другое, она всегда была такой и такой останется. Так.

Ровное море и светлое небо. Свет окутывает сам себя и снова обнажается, сверкающие осколки соединяются, тихо щелкая, чтобы сотворить то, что ты дальше должен увидеть. Даже для ненавистного существа свет снова обнажается, рассеивается, мелкие волны разбиваются, и кажется, что они разговаривают, круг драгоценных камней из света сворачивается и снова разворачивается, и из закрытых глаз текут слезы: может ли птица-крыса стать свободной?