Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он сгибал и разгибал руки в локтях, ноги в коленях, удостоверяя их подвижность. И ни слова о своей работе на Новом море, как будто не его поймали там на мошенничестве.
А был виноват. Недаром струсил, уволился в разгар строительства и отсиделся зимой в деревне.
Георгий не хотел идти навстречу старику ни одним движением, ни одним словом. Сообщения, рассчитанные на сочувствие и интерес, повисали в воздухе.
Все дело испортил Симон. Он вошел, когда мастер Амо от болезней осторожно переходил к делу. Он готов пойти на труднейший участок работы, даже на опаснейший участок. Что делать! И на опасном месте кто-то должен работать. Тем более Андраник был его товарищем, можно сказать — учеником, и погиб, как, может быть, всем им суждено погибнуть на работе. Амо Бекоян готов занять его место.
Георгий перебирал бумаги, лишь изредка поднимая глаза. Симон поддакивал старику, цокал языком, вздыхал, всячески облегчая задачу Амо.
А ведь теперь, если и было на каком-нибудь строительстве самое безопасное, проверяемое, охраняемое место, так это именно тоннель на Гюмете. Туда сейчас ринулась охрана труда, общественный контроль, геологи. Жертвенно, героически предлагая себя на место погибшего Андраника, хитрый Амо не рисковал ничем. И все-таки он был знающий, опытный работник, и на Арпу его надо взять.
— Почему вы пришли ко мне? Идите в отдел кадров, — сухо сказал Георгий. — И кстати объясните там, почему вы ушли с прежней работы.
Ему было трудно говорить так с человеком, которого он знал десятки лет. Но мастер Амо предпочел не замечать его тона. Из стопки лежащих перед ним бумажек он уверенно развернул одну и подал Георгию:
— Вот почему ушел. Сам профессор подписал. Поликлиника комиссию собирала насчет моей болезни.
— В отделе кадров разберутся.
— Как скажете. — Он обиженно подтянул к себе бумажки. — Я к вам не с улицы пришел. Сколько лет трудился, только болезнь заработал. И сейчас на самое трудное иду.
— Почему ты с ним так строго? — не одобрил Симон, когда за Бекояном закрылась дверь. — Это же один из наших старейших, кадровых.
— Он знает свои грехи.
— Да, что-то такое я слышал, злоупотребление властью. — Симон засмеялся. — Не подтвердилось, кажется.
— Жулик он. Слушай, а как у тебя с насосом для первой шахты?
Симон не захотел переключиться на деловой разговор:
— Вот как, жулик? Раньше ты говорил иначе.
— Я говорил, что не могу подозревать каждого. Но виновных не амнистирую.
— Строго судишь, — сказал Симон. — А знаешь, не судите да не судимы будете.
— Я живу не по этим законам.
Георгий вдруг почувствовал, что устал. Все утро он ездил по объектам. Сейчас побыть бы одному, но Симон настроился на разговор. Старый друг стал возвращать Георгию свое расположение, свою преданность, которая раньше была естественной, как дыхание, но сейчас уже не казалась такой необходимой. Георгий научился жить без нее, как без многого другого. Тем более что этот возврат нес в себе некоторый привкус сострадания, долю доброй жалости, светящейся в маленьких глазах Симона.
— И доволен ты жизнью, которую построил по своему закону?
— Я получил, что хотел, — ответил Георгий упрямо, как отвечал самому себе.
Зазвонил телефон. Тот самый. Прямой.
Секретарь райкома Рубен Арменян приглашал Георгия для беседы.
О предмете разговора спрашивать не полагалось. На правах старого знакомства, почти дружбы Георгий попытался узнать, о чем пойдет речь, но ему ответили дружелюбно и уклончиво:
— Ты что, не хочешь со мной встретиться? Приходи — поговорим.
Георгий не раз являлся сюда званый и незваный. Он всех здесь знал, и его все знали. Секретарша Арменяна улыбнулась ему, и если на этот раз улыбка показалась сдержанной, то скорее всего потому, что скрывала выпавший зуб — еще одну заметку аккуратного времени.
Секретарь райкома, как всегда, поднялся из-за стола, неся вперед дружески протянутую руку. Потом сели, разделенные письменным столом, протянули друг другу сигареты, перекинулись необязательными фразами.
— Ну, как дела на объектах? — наконец спросил Арменян.
Это тоже был только подступ к делу, но уже более близкий.
— Что тебя конкретно интересует? Выполнение планов? Так это есть в сводках.
Рубен засмеялся. Потом, сразу прервав смех, встал с кресла и зашагал по кабинету:
— Понимаешь, Георгий, вот тут какое дело. Мне предстоит доклад на нашей районной партийной конференции. Ну, референты подготовили материал. И получается, что по четырем основным разделам доклада в качестве отрицательного примера проходишь ты.
Он снова сел за стол, отшвырнул пустую коробку из-под сигарет, не глядя нащупал новую пачку, попутно пожаловался: «Много курю…»
— Так вот, каждый факт в отдельности имеет свое объяснение, но когда они выстраиваются в систему, это, знаешь, настораживает…
— Что именно тебя настораживает? — спросил Георгий.
— Скажу. Для этого и встретились. Нового ты, конечно, ничего не услышишь. Но все-таки… Первый факт — пожар на участке. Недосмотр, убытки. Ваш объект. Ладно. Пропустим. Второй случай — злоупотребление, мошенничество, спекуляция. Опять каким-то боком твое имя. Я уже думаю: что это он там не может навести порядок? Потом — погиб человек. На самом ответственном, самом, я бы сказал, высоком объекте, который должен стать всенародной стройкой, куда мы сегодня призываем молодежь, комсомольцев. Я интересовался, конечно. Причины мне известны. Виновных как будто нет. И все-таки от фактов не уйдешь. Человек погиб.
Ему действительно было неприятно. И трудно. Особенно трудно говорить еще об одном пункте, где тоже упоминалось имя Георгия:
— В твои семейные дела я не могу вмешиваться. Это осуждено даже нашими писателями в их талантливых произведениях. — Арменян улыбнулся. — Но кое-какие условности еще существуют в нашем общественном укладе. Ими пренебрегать нельзя…
— Я понимаю, — порывался сказать Георгий, — я понимаю…
Он хотел прекратить этот разговор, пообещав все, что угодно. Но Арменян, которому все это тоже было явно не по душе, считал своим долгом довести дело до конца:
— Отношения надо оформить, Георгий. Ты ставишь в ложное положение и прежнюю и новую семью. Я представляю себе, как неприятно проходить через все эти инстанции. Суд, то, се… Хорошо, что в газете больше не публикуем. Но что делать? Я тебе дружески советую — оформи. Сейчас у твоей фактической жены никаких прав. Случись с тобой что-нибудь, кто она? Ни общественного лица, ни имущественного положения. Об этом ты должен подумать.
— Дружно вы меня хороните, — горько сказал Георгий, — и как-то очень согласованно. Неужели моя жена
