Мария в поисках кита - Виктория Платова

— …Бабушку звали Александра, а что?

— А мамахен?

— Маму и сейчас зовут Маргарита Владимировна.

— Маргарита и Мария — это ведь не одно и то же. Поправь меня, если я не права.

— Не одно…

ВПЗР с торжеством в голосе произносит что-то похожее на «О-оп!» и молниеносно вдавливает центральный рубин внутрь крышки (и почему только я не догадалась проделать то же самое?). Миндальный орех, казавшийся литым, распадается на две половинки, в каждую из которых втиснута маленькая фотография. Мужчины — на правой створке и женщины — на левой. ВПЗР сует мне в руки лупу, приглашая к более детальному осмотру. Мужчину я узнаю сразу — это не кто иной, как вчерашний труп из океанариума. Но простак на фото еще жив и старательно пучит глаза; белая надпись, перекрывающая подбородок, гласит: MANOLO. Под фотографией женщины выведено MARIA.

MARIA намного интереснее подручного Анхеля-Эусебио. Намного, намного интереснее.

Она попросту красива.

Это ясно даже по крошечному снимку. Фотографии в медальоне — вещь довольно интимная, намекающая на то, что Мужчину и Женщину связывают близкие отношения романтического характера. Романтического и немного сентиментального. Не хватает только засушенного цветка примулы: «Я не могу жить без тебя!» — но никакой цветок в медальон не влезет.

У MARIA светлые волосы, четкие брови, ясно-очерченный овал лица, выразительные губы и маленький носик. Она производит впечатление дерзкой молодой девушки, прекрасно знающей себе цену. И еще… Она бы никогда не приняла цветок примулы от такого жалкого типа, как Маноло. Еще бы и посмеялась над ним, возможно даже — отпустила бы обидную шуточку в его адрес, возможно даже — не одну.

Представить их вместе я не могу.

Разве что в океанариуме, где Маноло по-прежнему будет сидеть, прижавшись спиной к задней стенке аквариума, а MARIA, проходя мимо, лишь мельком взглянет на табличку с надписью: не то, совсем не то! Ей до смерти хочется посмотреть на диковинное морское млекопитающее дюгонь, а вместо дюгоня подсовывают какую-то примитивную рыбешку с дешевыми ракушечными бусами на жабрах.

В медальоне между фотографиями лежит свернутый в колечко локон: уж не им ли MARIA заслоняется от Маноло?..

— По-прежнему будешь утверждать, что это твоя вещь? — спрашивает у меня ВПЗР.

Я молчу.

— То-то. — Она отбирает у меня лупу и медальон.

— Рыться в чужих сумках нехорошо, — замечаю я.

— Присваивать чужое и выдавать за свое — тоже. Ладно, проехали. Где ты нашла его?

— В океанариуме. Внутри, у самого входа.

— Скажи… Ты думаешь то же, что и я?

— В каком смысле?

— Парочка на фотографиях. Они… как бы это помягче выразиться… Не совсем подходят друг другу. Во всем этом есть какая-то неправда. Как будто кто-то хочет выдать желаемое за действительное.

Я знаю только одного мастера выдавать желаемое за действительное. И этот мастер — ВПЗР. Возможно, я думаю так же, как она, но в меня вселяется бес противоречия: из-за того, что я прокололась с медальоном, не разглядела в нем начинки из приторно-романтичного суфле. Но еще больше из-за того, что пошла на вранье и была тотчас же изобличена. И сволочной фрик, еще более беспринципный и аморальный, чем всегда, дал понять: выходить сухим из воды — только его прерогатива.

— Чем же это они так не подходят друг другу? По-моему, вполне гармоничная пара.

— Разуй глаза, Ти! Девушка слишком хороша для этого олуха, слишком.

— Это вы так решили. А они, может, думают по-другому. И локон. Это, конечно, старомодно — дарить кому-то свой локон… Но это — и знак доверия. Ты никогда не отдашь маленькую часть себя человеку, который тебе безразличен. Разве нет?

— Да, — вынуждена признать ВПЗР. — Этот локон здесь совсем ни к чему… Он мне мешает, понимаешь.

— Так выбросите его, чтоб он не портил стройную картину вашего восприятия. — Я делаю ударение на слове «вашего». — Вы ведь все уже придумали про них.

— Не все. Эта Мария… Как ты думаешь, где она?

— Не знаю. Остров не всегда был таким малонаселенным. Да и летом здесь гораздо больше людей… Приезжают к началу туристического сезона.

— Ты думаешь, она из тех, кто приезжает? Летняя Мария?.. Позови-ка нашего идиота! Может, хоть он прольет свет на происходящее.

Кико по-прежнему сидит на барной стойке и смотрит в пространство своими нарисованными глазами. Но если раньше они были гуашевыми, то теперь кажутся акварельными и почти прозрачными. Светло-зеленый цвет при этом сохраняется.

— Кико! — кричу ему я и снова машу рукой.

Он повторяет мое движение, но даже не думает спрыгивать со стойки. Продолжает сидеть — теперь уже в полном одиночестве: пока мы рассматривали медальон, кошки успели уйти.

— Случай еще более запущенный, чем мне представлялся, — качает головой ВПЗР. — А других собеседников нет…

— Я видела катер за океанариумом. Вы тоже должны были его видеть. Он — самый большой и покрыт брезентом. Давайте попробуем спустить его на воду…

— Опять ты за свое! — ВПЗР недовольно морщится.

— Я не хочу оставаться на Талего. Вдруг человек, который… убил Маноло, еще здесь?

— Выходит только по ночам и крадет еду из холодильника? Очень сильно сомневаюсь в этом, Ти. Для начала нужно понять, по какой причине его вообще убили. И куда подевались все остальные.

— Этим должна заниматься полиция, а не мы.

— Будем реалистами. Полиции здесь нет. Есть только мы и этот идиот.

— И еще катер, на котором мы можем уплыть. Или какой-нибудь другой катер. Я не останусь здесь.

— Может, ты и права, — соглашается ВПЗР. Наконец-то!

— Тогда я осмотрю его… И все остальные — тоже. Что-нибудь да найдется.

— Мне бы твой оптимизм…

— Вы пойдете со мной?

— Нет. Подожду результатов здесь.

Сказав это, ВПЗР откидывается на спинку стула и придвигает к себе журнал: английское издание «Vanity Fair» за март прошлого года. Если быть точной, это часть журнала. Она начинается с середины статьи «Masters of photography: MARIO TESTINO». Несколько фотографий американских актрис, удостоившихся саркастических замечаний от ВПЗР, самое безобидное из которых звучит как «голливудские лохушки». Статья, следующая за статьей о Тестино, —

«HOLLYWOOD PORTFOLIO

Hitchcock Classics».

Мэтр на желтом фоне, с хлопушкой в руках.

Несколько следующих страниц посвящены хичкоковским фильмам: все те же голливудские лохушки и примкнувшие к ним лохи разыгрывают культовые сцены из культовых фильмов. ВПЗР пододвигает журнал мне, чтобы я дословно перевела одну фразу из статьи (все тот же желтый фон и черные буквы на нем). Эту фразу она считает ключевой, очевидно — из-за желтого фона, на котором буквы смотрятся самым настоящим транспарантом.

— Вы же знаете английский, — тут же уличаю ВПЗР я. — Могли бы перевести и сами.

— Мне бы хотелось узнать, как ты трактуешь эту весьма спорную мысль.

«ЕГО ФИЛЬМЫ БЕЗНРАВСТВЕННЫ, ПОТОМУ ЧТО ОСВЕЩАЮТ СТРАХИ И ЖЕЛАНИЯ, КОТОРЫЕ ЛЮДИ ПЫТАЮТСЯ СКРЫТЬ ДАЖЕ ОТ СЕБЯ».

— Пожалуй, я ошиблась, — помолчав, говорит ВПЗР, когда фраза переведена. — Это не спорная мысль. Эта мысль абсолютна бесспорна.

— По поводу Хичкока?

— По поводу искусства вообще. Искусство должно иметь смелость быть безнравственным. Иначе, как люди узнают всю правду о себе?

— Вы считаете, что люди так уж плохи?

— В большинстве своем — да.

— Те самые люди, которые совершают бескорыстные поступки, спасают детей, ухаживают за больными стариками…

ВПЗР не дает мне договорить:

— Ой-ой-ой, не стоит пускать пузыри! Те самые люди, которые совершают преступления. Которые бросаются к шлюпкам, когда тонет корабль. Отталкивая при этом и женщин, и детей, и стариков… Давя их грудные клетки сапожищами.

— Далеко не все это делают.

— Не все, но многие. Очень многие — а это уже тенденция. Магистральное направление развития. Или — деградации, что, в общем, одно и то же. Ты же не будешь отрицать, что у нас имеются доказательства этой деградации?

Я знаю, что она имеет в виду — багрово-фиолетовый рубец на шее Маноло, который появился совсем не просто так. И, возможно, его грудную клетку тоже давили сапожищами… Спорить с ВПЗР бесполезно, но я хотела бы заглянуть в самые глубины ее души, чтобы понять: она действительно думает, что единственная мечта человека — перегрызть прутья выработанных столетиями нравственных норм и выпустить наружу все свои низменные инстинкты? Нет, я не хочу заглядывать в ее душу. Я не обнаружу там ничего, кроме черноты.

— Теперь, когда мы просто добрые знакомые… признайся, Ти. Ты ведь терпеть меня не можешь.

— Теперь, когда мы просто добрые знакомые… это не так уж важно.

Блондинка со вчерашнего разворота — Джоди Фостер. Довольно удачно загримированная под героиню фильма «Птицы». Кадр с Джоди — предпоследний, до этого были Шарлиз Тэрон, Гвинет Пэлтроу и Роберт Дауни-младший, Рене Зельвегер (наконец-то похожая на самую настоящую актрису, а не на дуреху-фермершу со Среднего Запада); Скарлетт Йохансон и Хавьер Бардем, старательно воспроизводящие один из ключевых моментов «Окна во двор» — с подзорной трубой, ногой в гипсе и шалью из тафты.