Новая царица гарема - Георг Борн

– Удивительно! – пробормотал принц Юсуф.

– Все сбывается, что предсказывает старая Кадиджа, – продолжала ворожея, – протяни мне свою левую руку, благородный воспитатель светлейшего принца, я только хочу бросить взгляд на ее линии, где написано все!

Гассан протянул старухе свою руку.

Едва взглянула она на ладонь, как в ужасе закричала и протянула к небу свои смуглые, исхудалые руки.

– Аллах! – вскричала она несколько раз. – Кровь, ничего, кроме крови! Уста мои содрогаются говорить тебе твою судьбу, благородный бей, я боюсь твоего гнева.

– Неужели ты думаешь, что твои слова пугают меня? – спросил Гассан презрительным тоном. – Я могу все выслушать, итак, говори же, старуха!

– Ужас и страх! – вскричала ворожея. – Таких знаков и линий я никогда еще не видывала, а я видела тысячи тысяч рук! О, господин, господин, берегись летних дней года, в которые ты увидишь здесь светлейшего принца в опасности! Берегись иностранного конака! Кровь и опять кровь; кровь, которую ты прольешь, пристанет к твоим рукам! Жажда мести и ненависть приведут тебя к ужасному делу, о котором будут рассказывать города и народы. Страшно и ужасно это дело: никогда еще подобного не случалось! Но так же ужасно будет и наказание, которое постигнет тебя и пред которым ты сам явишься встретить смерть с улыбкой на устах. Аллах! Аллах! – снова воскликнула старая ворожея и протянула руки к небу. – Ужас и страх! Язык мой немеет!

– Кончай, старуха, – приказал Гассан строго, почти мрачно, – что бы ни было, я не буду мстить тебе за твои пророческие слова.

– Я не виновата в твоей судьбе, я говорю только то, что написано в линиях твоей руки, ничего более того, что тебе определено и предначертано! Ты за свое дело претерпишь ужасную смерть, благородный бей и воспитатель, будет воздвигнута виселица и…

– Ужасно… довольно! – воскликнул принц Юсуф. – Пойдем, дорогой мой Гассан-бей, не будем слушать дальше слова колдуньи.

Гассан пристально и мрачно взглянул на старуху – ее слова глубоко вошли в его душу, однако он презрительно махнул рукой.

– Иди, безумная, – приказал он, указав на решетчатые ворота, – каких только страшных слов ты не наговорила!

Старая Кадиджа повернулась и в вечерних сумерках оставила парк Беглербега. Юсуф и Гассан серьезно и в молчании возвращались через покрытые уже густой мглой аллеи во дворец; тут принц упал на грудь Гассана.

– Этого не может и не должно случиться! – воскликнул он в сильном беспокойстве. – Ты не кончишь так ужасно! Ты будешь жить, чтобы я долго, очень долго имел удовольствие называть тебя своим другом.

Всегда сдержанный и суровый Гассан, был, по-видимому, тронут этим выражением глубокой привязанности. Он заключил Юсуфа в свои объятия, как друга, и оба не подозревали, что именно эта дружба и приближала их к исполнению страшного пророчества.

XXIV. Воскресшая из гроба

Сади пробудился наконец от своего душевного опьянения – могущество обольщения и магическая сила величия, неумеренного честолюбия и богатства, все, что действовало на него так неотразимо вблизи принцессы, разлетелось теперь в прах. Прелестный образ Реции снова возник в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие счастьем глаза, потом опять слышались ему ее тихие стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям необъяснимой, лютой злобы, жертвой которой пали уже ее отец Альманзор и брат? Она навела его на след этого преследования, рассказав ему о своем происхождении. Отец ее, Альманзор, вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, до сих пор не обнаруживал своих прав, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли прав этого потомка некогда могущественного и славного царского рода, или хотели на всякий случай устранить этих потомков; как бы то ни было, но внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании.

Сади терзался упреками, которые он делал самому себе, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены. В ее смерть он не верил, но где же должен был он искать ее? Удалось ли шейх-уль-исламу и его слугам забрать ее в свои руки? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади. Его воображению представлялась бедняжка, томящаяся в заключении: он слышал ее вопли, понимал ее душевную тоску. Время от времени возвращался он на развалины своего дома, чтобы здесь напасть на следы преступления. Но все поиски его были тщетны. Никто из соседей не видал Реции и мальчика, никто не слышал их криков о помощи во время пожара.

Даже старая Ганифа и та ничего более не знала о Реции и больше не видела ее. Поэтому Сади перестал обращаться к ней с расспросами и не возвращался более на развалины своего дома. Он направлял свои поиски совсем в другую сторону.

Когда он уже перестал посещать обугленные остатки жилища, все еще лежащие на каменном фундаменте, когда он уже более не показывался на развалинах родительского дома на Коралловой улице, однажды ночью тут началось странное движение. Что-то подобно привидению пробиралось между обугленными балками, стенами и камнями, и, если кому-нибудь случилось быть свидетелем этого таинственного видения, тот, испуганный этим страшным зрелищем, принял бы его скорее за призрак, чем за человеческое существо. Гибкое, ловкое и быстрое, как ящерица, привидение двигалось так проворно и ловко и имело такие неуклюжие формы, что никто не замечал его.

С наступлением глубокой ночи, когда на улицах воцарилась мертвая тишина и потухли огни в домах, когда последние потребители опиума и курители табака из кофеен возвращались в свои дома, и головы женщин, наслаждавшихся прохладой и свежестью ночного воздуха и только ночью показывавшихся у открытого окна, снова исчезли, тогда мрачное призрачное существо оставило черные, обуглившиеся остатки дома Сади. Это была Черный Карлик. Сирра была жива! Она воскресла из мертвых! Если бы старая Кадиджа или Лаццаро увидели ее, они подумали бы, что видят перед собою призрак. Не было сомнения, что это была она. Ошибки быть не могло! Второго такого изуродованного и безобразного существа, как Черная Сирра, не было в целом свете. Она была жива! Она вышла из могилы, в которую собственноручно заключил ее грек.

Раны, по-видимому, зажили, недоставало только кисти левой руки. Сирра была еще проворнее прежнего! В ней не осталось и следа слабости; даже прежде она не могла бы с такой силой и проворством прыгать по обгорелым балкам, как она это делала теперь, хотя у нее и не хватало одной руки. Впрочем, едва ли можно было заметить это. Черный Карлик владела правой рукой и остатком левой так искусно, что, казалось, вовсе не нуждалась в последней.