Безумно опасна (ЛП) - Дебора Блейк

— Правда?

Он кивнул и отдернул руку, как будто нечаянно коснулся солнца.

— Разве тебе не было одиноко, когда ты была ребенком?

— Не особо, — сказала она, садясь ровнее и скидывая ботинки. Чудо-Юдо пригнулся, когда один из них пролетел над его головой. — А-а, так-то лучше.

Лиам улыбнулся. Он находил удовольствие в том факте, что она ненавидит носить обувь, хотя и не мог сказать почему. Просто это было частью ее.

— Я проводила время с Всадниками, когда они приезжали к моей Бабе, и Кощеем, — легкий румянец окрасил на секунду ее щеки. — И, конечно, с Чудо-Юдо.

Лиам приподнял бровь.

— У каждой девочки должна быть собака. Даже если эта собака частично дракон.

Чудо-Юдо кашлянул и выпустил тонкую струйку огня, которая подпалила Лиаму ботинок.

— Мужик, я целиком дракон. Я только выгляжу, как чертов пес. Заруби себе на носу, лады?

— Я стараюсь, — сказал Лиам. — очень стараюсь.

Он посмотрел на Бабу.

— Итак, старая Баба вырастила тебя и научила тебя всему о травах, и м-м-м, всем прочим вещам?

— Магии, да, — она прикусила губу, пытаясь не рассмеяться. — Это не так уж и странно как тебе кажется. Больше похоже на научный предмет, который ты просто не достаточно изучил, чтобы понять.

Это на самом деле имело смысл для него пусть и немного извращенный.

— Ты имеешь в виду как физика? Никогда ее не догонял.

Улыбка наконец достигла ее загадочных глаз, смывая немного грусти из них.

— Я бы не беспокоилась об этом. Все равно большинство из того, что люди знают о физике не правда, — она указала на Чудо-Юдо. — Вся эта болтовня о законе сохранения массы? Каким макаром, дракон с десятифутовым размахом крыла мог стать питбулем, который лишь немного больше обычного? — она фыркнула. — Физика. Ага.

Лиам снова убрал волосы с глаз. Он не был уверен хорошо это или плохо, что он начал понимать Бабу.

— Есть ли что-то еще, что тебе нужно знать? — спросила она. — Я хочу, чтобы у нас больше не было секретов друг от друга. Я хочу, чтобы ты смог доверить мне помогать тебе.

Секреты. Он посмотрел вниз на свои ботинки, на одном из которых сейчас была большая подпалина, и подумал о тех вещах, о которых не рассказал ей. В особенности о Мелиссе. Правда была в том, что он не думал, что сможет когда-нибудь поверить другой женщине после того, через что прошел с Мелиссой. Даже той, из-за которой боролся сам с собой, чтобы не целовать ее каждый раз, когда был в двух шагах от нее. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать; наградить как-нибудь за ее рассказ, для которого ей явно потребовалось много смелости, своим рассказом о себе.

— Наверное, пирога у тебя нет?

* * *

Баба подавила поднявшееся недовольство. “Она тут рассказывает ему историю своей жизни, а его интересует пирог? Серьезно?”

— Пирог? — сказала она, и искры опасно полетели от кончиков ее пальцев. — Ты сейчас хочешь пирог?

У него хватило наглости улыбнуться ей, и та, едва заметная ямочка промелькнула на щеке.

— Ну, а что, — сказал он практично, как будто ему не светило вот-вот быть поджаренным. — Нам нужно поддерживать наши силы, если мы завтра собираемся быть на выезде, и кто знает, на сколько дней затянется эта слежка за двумя детьми, на которых мы думаем, скорее всего, нацелилась Майя.

О!

— Означает ли это, что ты, в конце концов, решил мне поверить? — спросила она, и искры затухли сами собой.

Лиам вздохнул.

— Это означает, что я осознал, что доверял тебе с самого начала. Я просто позволил своему неприятию идеи волшебства и Иноземья и всему, что с этим связано, встать на пути моего здравого смысла и моих инстинктов.

В конце концов, это ведь на самом деле такая малость, — доверить ей помочь. Только при условии, что ему не придется доверить ей свое сердце.

Он огляделся в поисках места, чтоб поставить пустую бутылку из-под пива, но Баба заставила ее исчезнуть, щелкнув пальцами.

Лиам дернулся.

— Видишь... вот как это! Я никогда к этому не привыкну, — но он улыбался когда говорил это. — Ну, а теперь, как на счет пирога? Мне подойдут и печеньки или какое-нибудь мороженое, если у тебя нет пирога. Мужчины не могут жить только на хот-догах, знаешь ли.

— И собаки тоже, — добавил Чудо-Юдо, пытаясь выглядеть жалостливо. А это довольно сложно проделать для двухсот-фунтового пита, и не важно насколько он мил.

— Ладно, я проверю, — сказала Баба и поднялась, чтобы заглянуть в холодильник. — Ну что ж, пирог есть, — произнесла она, не особо удивляясь. — Но я надеюсь, вы не хотите к нему молока, так как оно у нас кончилось.

Лиам подошел, чтобы посмотреть, и расхохотался, увидев, наверно, несколько дюжин пирогов, стоящих друг на друге.

Чудо-Юдо издал полный отвращения звук.

— Они все с вишней. Ненавижу вишневый пирог.

— Прости, малыш, — сказала Баба, потрепав его по голове, затем слегка подвинула локтем несколько пирогов, чтобы убедиться, что бутылка с Живой и Мертвой водой все еще там.

Она с минуту изучающе разглядывала ее, а затем бросила взгляд на Лиама, который заставил его с тревогой спросить:

— Что?

— Ничего, ничего.

Она не могла ему прямо сказать, что она думала о том, что волшебная вода могла бы продлить его жизнь, и тогда он смог бы прожить ее с ней. Мечтать не вредно! Баба схватила один из пирогов и плюхнула его на стойку, затем вытащила несколько тарелок из Лиможского фарфора и серебряные вилки к ним. (прим. ред. — Лиможский фарфор — фарфоровые изделия произведенные в небольшом городке Лимож, Франция.)

Было слишком рано даже рассматривать такую возможность. Она, наверно, растеряла остатки разума. Просто когда он стоит так близко к ней, она практически ничего не соображает.

— Ну, если все, что есть это только вишневый, — сказал Чудо-Юдо, угрожающе рыча на холодильник из нержавейки, который в ответ показал его отражение в розовой пачке и с крыльями как у феечки, — то я пойду, выйду на свежий воздух и помечу территорию.

Он прошествовал к входной двери, и корчил ей рожи, пока та не начала медленно открываться с жутким скрипом, а затем резко захлопнулась за ним.

Баба проигнорировала это представление уже по выработавшейся привычке, не смотря на то, что на лице Лиама застыло ошеломленное выражение. Она спрятала улыбку за копной черных волос.

— Надеюсь, что ты любишь вишню, — сказала она, отрезая абсолютно равные кусочки и выкладывая их на тарелки. — Видимо, Эйрстрим был в настроении только для вишневого пирога.

Они вернулись на диван и сели рядышком, почти касаясь друг друга коленями. Лиам отправил наколотый на вилку кусочек в рот и издал звук блаженства, который заставил Бабу покрыться мурашками. Она даже не почувствовала вкуса от съеденного кусочка, так как отвлеклась, увидев как он прикрыл глаза, наслаждаясь кисло-сладким привкусом ягод.

— Знаешь, — сказал он, съев почти весь кусок, — я тебе немного завидую.

Баба непонимающе моргнула.

— Ты хочешь волшебный холодильник?

Она проглотила небольшой кусочек сверкающего красного наслаждения, слизывая сок с запачканного пальца.

— Ни за что. Я и так счастлив, имея обычные приборы, например, как мой заурядный тостер. Ты кладешь в него хлеб, получаешь тост; достаточно волшебно для меня.

Она сузила глаза глядя на тостер, который стоял на стойке, он иногда выдавал тосты (хотя не всегда того же вида, что ты положил изначально), но так же была вероятность того, что он выбросит бублик, намазанный маслом круассан или был один памятный случай с пастой Альфредо. “Блин, я чуть не поседела, пока отмыла его.”

— Я поняла твою мысль. Ну, а чему же ты тогда завидуешь?

Лиам обвел рукой Эйрстрим.

— Всему этому. Ты ездишь по стране; никаких корней, никаких привязанностей, постоянно какие-то приключения и знакомства с новыми людьми. Это, наверное, здорово, когда нет людей, которые постоянно тебя дергают, ожидая, что ты решишь все их проблемы за них, которые все о тебе знают, вплоть до того какое белье ты носишь: боксеры или брифы.

Баба изогнула бровь, и немного покраснела.

— Брифы. Но я не об этом.

Она улыбнулась.

— Но ведь именно это тебе здесь и нравится? Это твой дом. А решать проблемы других — твоя работа. Я думала тебе это тоже нравится.

“Она не будет думать о Лиаме, на котором из одежды только пара брифов.” Баба запихнула в рот еще пирога, чтобы хоть как-то отвлечься.

— По большей части да, — он вздохнул. — Когда Клайв Мэттьюс и окружной совет не стоят у меня над душой, а дети не исчезают направо и налево.

Из открытого окна послышалось уханье совы, а тень от крыла, казалось, скользнула по его лицу.

— Но я прожил здесь всю свою жизнь, — продолжил он, и стянул кусочек Бабиного пирога, так как свой он уже доел. — За исключением короткого пребывания в армии, когда был молод. Все знают меня, чем я занимаюсь, и думают, что знают, как мне следует жить. Ведь есть определенная свобода в анонимности, может, этому я и завидую.