Большевики и левые эсеры (Октябрь 1917 - июль 1918) - Ю Фельштинский

Через несколько минут к Ленину приехал Троцкий; затем и Свердлов, "такой же, как всегда".7 А еще через какое-то время пришло сообщение, что Мирбах умер. Важно было не увязнуть в создавшейся ситуации. Немцев нельзя было провоцировать на выступление до того, как будет разгромлена ПЛСР: в противном случае условия для уничтожения партии левых эсеров могли бы исчезнуть. Поэтому, по признанию Ленина, важно было "повлиять на характер немецкого донесения в Берлин".8 Было решено, что Ленин, Свердлов и Чичерин отправятся в германское посольство для выражения соболезнования по поводу убийства посла. Троцкого от этого ритуала освободили. Он должен был оставаться на месте и руководить военными приготовлениями по разгрому ПЛСР. Ленин же согласился пойти в посольство, добавив цинично: "Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать "Mitleid", а надо сказать "Beileid".9 Троцкий продолжает:

"Он чуть-чуть засмеялся, вполтона, оделся и твердо сказал Свердлову: "Идем". Лицо его изменилось, стало каменно серым. Недешево давалась эта поездка в гоген-цоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжелых моментов его жизни".10

Троцкий, таким образом, не скрывал, что сочувствия большевиков смерть Мирбаха не вызвала. Их заботила только необходимость, вопреки духу радикализма, гримасничать в посольстве, выражая соболезнование.

Однако в германское посольство Ленин и Свердлов поехали не сразу. Прежде всего они начали принимать меры по подавлению "левоэсеровского мятежа".11 Вот что вспоминает об этом комендант Кремля П. Мальков:

"Я пришел в Большой театр в два пополудни. Проверил посты, на которых стояли латышские стрелки... Вдруг, когда часовая стрелка подползла к четырем, ко мне подбежал запыхавшийся Стрижак: -- ...Только что звонил Яков Михайлович и велел тебе немедленно явиться в Кремль, прямо к нему. Через пять минут я уже был в Кремле, благо машина стояла наготове... Из отрывочных

фраз, которыми я успел на ходу обменяться со встречными сотрудниками ВЦИК и Совнаркома, мне стало ясно, что левые эсеры подняли мятеж... Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно. Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы... Я вышел из кабинета Ильича. Через пять минут гарнизон Кремля подняли по боевой тревоге".12

А находившихся в Кремле в войсках гарнизона и среди служащих левых эсеров немедленно арестовали.

Первым официальным правительственным объявлением об убийстве Мирбаха стала телефонограмма Ленина, переданная в 4 часа 20 минут в организации, контролируемые большевиками: в районные комитеты РСДРП (б), в районные Советы депутатов города Москвы (где левых эсеров практически не было), и в штабы Красной гвардии (партийные большевистские воинские части). В этой первой телефонограмме Ленин сообщал:

"Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха. Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов, подкупивших и чехословаков. Мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников. Задерживать все автомобили и держать до тройной проверки".13

Если вслед за советскими историками предположить, что к этому времени Ленин не знал о "мятеже" левых эсеров, покажется удивительным, что в столь сложной ситуации Ленин не сообщил о случившемся ни заседавшему в Большом театре Съезду Советов, ни руководству союзнической советской и правящей партии левых эсеров, ни даже в отряд ВЧК, т.е. Попову, куда, вероятно, правительство обратилось бы в любой другой ситуации. Правда, в первой ленинской телеграмме не было упоминания о левых эсерах, что, казалось бы, подтверждает версию советских историков. Бонч-Бруевич, однако, объясняет это отсутствие указания на левых эсеров совсем другими причинами. Во-первых, пишет он, "многие еще не хотели верить,что это -- дело их рук". Аргумент

не слишком убедительный уже потому, что чье бы то ни было сомнение не могло сдержать Ленина. А вот вторая причина, указанная Бонч-Бруевичем, кажется куда более правдоподобной:

"...Здесь преследовался тактический прием, чтобы не спугнуть эсеров со своих мест и телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям".14

Телефонограмма Ленина действительно должна была быть послана по провинциям, но только "в уезды по случаю грозы тотчас передать не удалось".15 Передали лишь в 5 часов 30 минут. Бонч-Бруевич, однако, не разъясняет, почему же Ленин не указал на восстание левых эсеров в какой-нибудь особой телефонограмме, предназначенной только для Москвы. Но очевидно, что по причине, уже указанной Бонч-Бруевичем: нельзя было вспугивать бездействовавших левых эсеров, бездействовавших не только на периферии, но и в самой Москве.16 До того момента, пока не разработали окончательно конкретный план разгрома ПЛСР, не окружили отряд Попова, не арестовали фракцию левых эсеров на Съезде Советов, нельзя было говорить левым эсерам, что большевики рассматривают их как восставшую партию. А конкретный план разгрома отряда Попова, аналогичный плану разгрома анархистов 12 апреля, был утвержден большевиками только около 5 часов вечера 6 июля.17 До этого времени не считал Ленин возможным не только объявлять по всей Москве о смерти германского посла (хотя за час до передачи первой телефонограммы Ленина, в 3 часа 15 минут, 47-летний граф Мирбах скончался),18 но и попытался умолчать о ранении Мирбаха. В черновике телефонограммы постскриптум была вписана зачеркнутая позже фраза: "Сейчас получено известие, что бомбы не взорвались и никто не ранен". "Ив этой попытке представить террористический акт пока что провалившимся был виден тот же смысл: скрыть на какое-то время и от немцев, и от противников Брестского мира правду, взять инициативу в свои руки. Ведь тот шанс, что известие о смерти Мирбаха вызовет аплодисменты всех делегатов Съезда Советов, от эсеров до большевиков, что в порыве революционного энтузиазма съезд одобрит убийство

и разорвет Брестский мир -- был слишком велик. И от такого оборота событий Ленин обязан был себя застраховать. Для этого нужно было арестовать левоэсеровскую фракцию съезда еще до того, как она узнает об убийстве Мирбаха, для этого необходимо было держать известие о смерти Мирбаха в секрете и не давать понять левым эсерам, что события принимают серьезный оборот, так как Мирбах на самом деле убит, а Брестский мир, может быть, уже разорван. Объявить об убийстве Мирбаха -- значит окрылить левых эсеров. А окрылить их, значит придать им сил. А Ленин был заинтересован как раз в том, чтобы выбить у ПЛСР почву из-под ног.

В германское посольство первым прибыл вездесущий Радек. За ним последовали Карахан, нарком юстиции Стучка и Бонч-Бруевич, привезший с собой отряд латышских стрелков 9-го полка. Для "расследования террористического акта" в посольство прибыл Дзержинский, впоследствии писавший:

"Лейтенант Миллер встретил меня горьким упреком: "Что вы теперь скажете, господин Дзержинский". Мне показана была бумага, удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, писанное на бланке Комиссии, дающее Блюмкину и Андрееву полномочия просить по делу аудиенции у графа Мирбаха.20 Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и т. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны.21 Фигура Блюмкина... сразу выяснилась, как провокатора. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал)".22

Ленина все еще не было. И Хильгер напрасно пишет, что он прибыл в посольство "немедленно после того, как услышал об убийстве".23 Только в пятом часу к главному подъезду здания СНК (бывшее здание Судебных установлений) подъехал личный шофер Ленина Гиль; Ленин, Свердлов и Чичерин сели в машину и поехали в посольство. О прибытии их немцам сообщил Бонч-Бруевич, указавший, что "главы правительства... желают официально переговорить с представителями германского посольства". Бонч-Бруевич пишет:

"Нас пригласили в большую парадную комнату. Мы все уселись. Водрузилась торжественная мертвая тишина... Владимир Ильич, сидя, произнес краткую реплику на немецком языке, в которой принес извинения правительства по поводу случившегося внутри здания посольства, где мы не имели возможности оказать помощь германскому представительству. Он высказал глубокое соболезнование по поводу трагической смерти посла и прибавил, что дело будет немедленно расследовано и виновные понесут заслуженную кару*.24 "Реплика" Ленина, конечно же, не могла удовлетворить сотрудников германского посольства. По существу, Ленин снял с советских органов какую-либо ответственность за убийство германского посла, указав, что за происшедшее внутри посольства советская власть отвечать, дескать, не может. Да и краткую речь свою он произнес сидя, как бы подчеркивая, что не слишком огорчен убийством представителя германского империализма. Немцы же были настолько напуганы и растеряны, что не догадались выразить свой протест ни по поводу самого убийства, ни в связи с заявлением Ленина, хотя уже тогда обратили внимание на "холодную вежливость" большевистского вождя.25