Коптский крест - Борис Батыршин

— Ну ладно. — Ваня, кажется, уже готов был признать правоту отца, но все же пытался еще спорить.

— Ты же сам говорил — вот приедем из Сирии и разыщем? А если все так скверно — зачем его вообще искать? Или за это время, — сколько там понадобится, месяца два? — да, что за эти два месяца изменится?

— В общем, ничего. — признал Олег Иванович. — Я же не говорю, что мы будем использовать портал по прямому назначению. Не забыл еще, зачем мы едем в Сирию?

— Ну, не забыл. — буркнул Ваня. — Чтобы найти этот, как его… манускрипт.

— А он нам зачем? — не отставал Олег Иванович.

— Да помню я все! — взорвался Иван. — Сколько можно? Что ты мне тут экзамен устраиваешь?

— И все же? — отец будто не заметил эмоциональной вспышки и продолжал давить. Ваня нехотя уступил:

— Ну, там написано, как порталами управлять, закрывать их, переносить даже…

— Вот именно! — кивнул Олег Иванович. — Закрывать, открывать и переносить. А теперь представьте, молодые люди, что мы нашли этот самый манускрипт, изучили и поняли, что и как. Что мы будем делать потом?

— Ну, не знаю… — неуверенно протянул Иван. — Наверное, надо будет попробовать, сработает ли?

— Точно! А на чем ты, скажи-ка на милость, собрался «пробовать»? На нашем портале, на Гороховской? Так?

Ваня кивнул.

— А ты уверен, что все сработает, как надо? А если мы что-нибудь не так сделаем? Вот ты, — обратился Олег Иванович к Николке, который не рвался пока поучаствовать в споре своих друзей из будущего, — ты готов остаться в 21-м веке навсегда? Или, скажем, просто лишиться портала?

— Нет, дядь Олег, не хотелось бы, — ответил гимназист. — А без этого никак нельзя? Может, нам на чем-то другом попробовать?

— Вот видишь? — повернулся отец уже к Ване. — На другом! А на чем, скажи на милость? А вот на этом самом подземном портале и попробуем! Так — нам от него ни жарко, ни холодно, а как объект эксперимента он очень даже пригодится. Так что, друзья мои, — И Олег Иванович встал, давая понять, что дискуссия окончена, — пока нам этот портал что ни к чему. Вот сгоняем в Сирию — и вернемся к этой теме. Договорились?

— Ладно, — буркнул Ваня, а Николка мотнул в знак согласия головой. — Потом так потом, убедил.

— Вот и отлично. А сейчас — у нас уйма дел. — И Олег Иванович энергично потер ладони. — Никол, тебе, конечно, случалось бывать на Сухаревом рынке? Скажи-ка мне вот что…

Глава двадцать седьмая

Неделька у Яши выдалась, что и говорить, хлопотная. Для начала — Ройзман навесил на него срочное поручение, связанное с одним не в меру ретивым дельцом с Сухаревки. Тот скупал на этой главной московской барахолке старые, ломаные часы; механизмы наскоро ремонтировались и вставлялись в новенькие корпуса с клеймами знаменитых фирм. Потом «настоящие швейцарские» (немецкие, бельгийские, да мало ли еще какие?) часы сбывались тут же, на Сухаревке — конечно, куда дешевле оригиналов. Качество подделок было самым разным — одни исправно тикали еще много лет, а другие навсегда замирали уже через пару недель. Нет, Ройзман не имел ничего против чужого гешефта, но неистребимая привычка держать руку на пульсе часового дела Москвы сыграла свою роль — и в итоге, Яша уже пятый день торчал на Сухаревом рынке, таскаясь за ушлым гешефтмахером.

Об истории со слежкой на Гороховской молодой человек старался не вспоминать; несмотря на то, что Ройзман остался доволен результатом, и даже выплатил племяннику премию, Яша воспринимал это дело как свой провал. Да, он сумел установить, где обитают порученные его вниманию отец с сыном — но их странные исчезновения прямо посреди Гороховской улицы не довали начинающему сыщику покоя. Яша буквально печенкой ощущал, что судьба дала подвела его вплотную к тайне — и тут же возвела барьер, в который Яша и уперся. Но он не собирался сдаваться— отчитавшись перед Ройзманом, молодой человек еще 2 дня, по собственной инициативе, следил за домом на Гороховской, но… единственным уловом стали подробные сведения о новых жильцах, которые, как оказалось, и правда приехали из Америки. Яша сумел навести справки даже в канцелярии градоначальника, благо — один из письмоводителей отличался неумеренной склонностью к употребления белого хлебного вина, и, как следствие — чрезвычайной словоохотливостью. Что ж, молодой сыщик знал, и откуда приехали его подопечные, и где они обитают… а дальше был тупик. «Американцы» много гуляли по городу (нередко — в сопровождении того самого гимназиста), посещали магазины. Но вот случаев исчезновения Яша больше не замечал. Нераскрытая загадка продолжала грызть юношу, напрочь лишая покоя. Яков осознавал, что столкнулся с настоящим вызовом своим способностям — и не собирался так просто отступать.

Старый Ройзман не относился к числу ортодоксальных хасидов, что в большом числе обитали на западе Империи, на Подолии или в Польше. А потому — в свободное время охотно почитывал «некошерные», по его собственному выражению книги — и обожал пичкать племянника почерпнутыми из них откровениями. Одно из них, заповедь китайского мудреца по имени Конфуций, Яша запомнил особенно хорошо.

«Сиди спокойно на берегу реки, и мимо проплывет труп твоего врага.» — учил китаец. Яша видел в этой фразе призыв к вере в высший промысел — если то, к чему ты стремишься, на самом деле тебе необходимо — запасись терпением, и судьба непременно даст тебе шанс. И тут уж только от тебя будет зависеть — разглядишь ли ты его в бурных волнах Великой Реки, или легкомысленно отвернешься, чтобы поглазеть на какую-нибудь ерунду.

И вот, сегодня, Яша, наконец, дождался! Нет, трупа не было, хвала Творцу. Да и не воспринимал он своих подопечных, как врагов — в конце концов, ничего плохого они ему не сделали, а слишком личное отношение к объектам слежки могло пойти лишь во вред делу. Скорее — Яша был благодарен тем, кто сумел подкинуть ему по-настоящему увлекательную задачку.

Слежка на Сухаревке почти что подошла к концу. Пяток страниц потрепанной записной книжки Яши были заполнены заметками касательно часового ловчилы; дядя Ройзман должен был остаться доволен. Яков уже совсем собрался покинуть заполненную народом площадь, как вдруг в толпе, возле развалов, торгующих всякой мелочевкой, мелькнуло знакомое лицо.

Грандиозная толкучка жила своей обычной жизнью Напротив помпезной Шереметевской больницы, в самом широком месте садовой улицы, колыхалось море народу; лишь по обеим краям этого столпотворения оставались узкие дорожки для проезда. Такая толпа собиралась на Сухаревке не во всякое время — особенно много публики было по воскресеньям, когда на площади вырастали ряды палаток и ларьков, раскинутых только на один день.

Торговля на Сухаревке велась случайная. Сюда ходили разыскивать украденные вещи — и недаром, ведь Сухаревка всегда считалась наилучшим местом для сбыта неправедно нажитого добра. Добычу доставляли сюда возами — или тащили под полой, украдкой озираясь по сторонам и выискивая палатку доверенного барыжки. Товар немедленно выставлялся на одном из бесчисленных сухаревских развалов; нередко он отдавал дымком пожара, и уж почти наверняка был полит горючими слезами — от бедности и безысходности.

Пройдох, предлагавших доверчивым москвичам мебель, платье «сухаревской работы» было здесь не счесть — в этом отношении новый подопечный Яши, ушлый часовщик, вовсе не выделялся из общей массы. Сухаревка всегда жила одним лозунгом: «На грош пятаков». Кого-то гнала сюда нужда, кого-то — жажда прибыли, но многие являлись на Сухаревку ради своей страсти — во всякое время здесь можно было встретить собирателей, коллекционеров, нумизматов — тех, кто привык терпеливо рыться в отвалах пустой породы, выискивая редкие алмазы или камешки с прожилками самородного золота.

Среди коллекционеров встречались настоящие знатоки — скажем, фарфора или старого серебра; но таких было немного. По большей части здесь жаждали купить за «красненькую» подлинных фламандцев, или краденую бриллиантовую брошь за полста — чтобы потом перепродать с барышом. Хотя наверняка и картина окажется ученической мазней и бриллианты — из дешевого стекла; публика все равно шла сюда, лелея свои мечты и упрямо ища «на грош пятаков».

Толпились такие вот искатели случайного сухаревского счастья позади палаток, где второразрядные барахольщики раскидывали свои рогожки. На них был разложен всякого рода чердачный хлам: сломанные медные ручки, замок от кремнёвого ружья, обломок старинной канделябры, посуда из разрозненных сервизов, финифтяные ножны от кавказского кинжала.

Возле одной из таких рогожек, заваленных всевозможным старьем, Яша и углядел Олега Ивановича. Американский господин разглядывал шпагу почтового ведомства[114] в вытертых до белизны ножнах; барахольщик угодливо подсовывал покупателю какую-то дрянь, а тот снисходительно отвечал, изучая приглянувшийся товар.