Шахта - Дэвид Джеймс Шоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сознание Джонатана сообщает ему, что это место не для тех, кому интересно жить. Здесь можно существовать, как существуют люди в арктических льдах, но не стоит ждать другой награды, кроме выживания. Этот район напоминает древний форт, лежащий в руинах и населенный кочевниками. Когда-то жизнь в этих краях имела смысл. Сейчас же осталось лишь проживание. Равнодушные покупатели снуют туда-сюда в супермаркетах с сумками в руках. Снег на автомате сметается с подъездных дорожек и тротуаров. В кофейне, где Джонатан из удобства принимает пищу в одиночестве, местные вечно недовольны и враждебны. Никого ничего не волнует. Каждый седьмой день они ходят в церковь по своему выбору с одним и тем же зомбиподобным выражением лица, вернее, его отсутствием. Для них это стало атавизмом – все помнят, что это надо делать, но не понимают зачем.
Когда наконец становится светло, дневной свет придает голым деревьям потусторонний вид. Их скелеты тянутся ветвями в небо, которое не в состоянии предложить фотосинтез. Те листья, которые сохранились, потеряли оттенки осени, стали абсолютно черными и мертвыми. Стальное небо, замерзшая грязь и черные листья в очередной раз напоминают Джонатану об озере Ашеров.
Не только небо, но и дождь, который с него льется, серого цвета – с оттенком грязной слоновой кости. Жирные ледяные капли шлепают сквозь клубящуюся дымку. Холод пробирает до мышечной ткани. Джонатан больше его не чувствует, и дождь не падает на Аманду, которая смотрит сверху вниз. Он лежит в гробу, который слишком мал для него. Ее глаза блестят. Они говорят, что она не против, если он останется в горизонтальном положении. Она выбирает лучшие ирисы из букетов, а дождевая вода быстро наполняет гроб. Мокрый шелк просто отвратителен. Аманда, улыбаясь, оставляет цветы себе и продолжает безразлично смотреть, как ледяная вода покрывает Джонатана с головой. Его глаза открыты.
Никто не чувствует себя в Оквуде на месте. Но большинство остаются. Джонатан здесь лишний, и Баш, и Круз, и Ямайка.
Джонатан хотел бы кого-нибудь спасти.
* * *
Он проснулся. Лежал в кровати, прислонившись к спине Ямайки. На нем все еще были брюки и носки.
Он обнимал ее левой рукой. Она прижала ее к себе. Его кисть покоилась прямо под ее подбородком. Когда он попытался вынуть руку, она во сне сжала ее крепче. Не уходи. Он чувствовал ее дыхание. Внутри спального мешка ее чистая кожа источала дразнящий аромат, который заставлял закрыть глаза, вернуться в страну грез и остаться в ней навсегда.
Но тогда пришлось бы закостенеть в са́мом сердце Оквуда, а Джонатан скорее бы умер, чем пошел на это. Разбудивший его звук напоминал биение сердца.
Бум-ча-бум-ча-ча. Он сравнил его с ритмом собственной крови, бегущей по венам. Фоновый ритм его сердечной мышцы. Бум-бум-бум-ча-ча. Бум-бум-ча-ча-ча.
Сперва размер был четыре четверти. Затем стал больше похож на бит в рэпе. Казалось, он вибрировал в его направлении от наружных стен здания и шел издалека, заглушаемый белым шумом других квартир. Возможно, шел через перекрытия и кирпичную кладку комнат в западной части здания, наподобие пещерной акустики. А может, и с других этажей.
Твердый и мягкий. Потом твердый/мягкий-мягкий. Потом твердый-твердый-твердый/мягкий/твердый-твердый/мягкий. И так по кругу. Каждый раз одна и та же последовательность.
Его мозг хотел понять, что это такое, и забыть об этом. Насколько он знал, здание Кенилворт Армс разделено приблизительно на сорок квартир. Новые стены не толще картона. Временные жильцы и позднее время являлись переменными в уравнении, результатом которого стал ритм бум-ча – от твердого к мягкому. Кто-то в здании, несмотря на поздний час, включил музыку. Или стучал по трубам. В таком месте всегда кто-то не спал – смотрел, слушал или дрался. Если бы Джонатан хотел выбрать время для отдыха, то ему лучше бы привыкнуть к вечному танцевальному миксу: у-у-у-у-у-у бум-ча-ча. Этот звук не был похож на шквал сальсы вперемешку с тяжелой музыкой, который он слышал здесь ранее. Отличался он и от звука шагов жильцов, снующих туда-сюда по узким пожарным лестницам в ритмичном марше американской жизни за чертой бедности. И уж точно не звук машин на улице. Любой звук заглушал этот ритм, но он постоянно присутствовал. Словно грунтовка, похороненная под двадцатью с лишним слоями типовой краски, которую Фергус щедро размазывал по каждой стене и двери.
Одинокая машина проехала по Гаррисон-стрит, приминая снег. Джонатан перестал слышать таинственный звук – сердцебиение здания.
Бум-ча.
Он вспомнил, как, выходя из ванной, увидел кота. С его морды капала свежая кровь.
Ямайка могла выйти в любую секунду. Требовалось действовать быстро. Он схватил кота.
Эй! Погоди минутку…
Действовать быстро. Он убедился, что кот не поранился. Ему не больно. Значит, кровь принадлежит кому-то другому. Крысе или другому мелкому грызуну, которых кошки любят помучить, прежде чем убить.
– Ах ты, маленький засранец. – Приятная ночная интерлюдия Джонатана была под угрозой срыва по вине врожденного садизма существа низшего порядка. «Чудесно. Только не смей мяукать, – подумал он. – Если замяукаешь, я прищемлю твою голову дверью.
Тёрк-тёрк.
Хочешь?
– Ты меня не одурачишь, маленький паразит.
Тёрк-тёрк.
Он испачкал кровью рубашку Джонатана.
Я лублууу тебя, накорми меня. Ну же.
Он пинком выгнал кота за дверь и вздохнул. Тот разгладил шерстку и начал тереться об обшарпанную стену общего коридора.
Джонатан поспешил снять рубашку и оторвал пуговицу. Чудесно.
Ямайка выйдет, увидит, что я раздеваюсь, и поймет меня совершенно неправильно. Жизнь может быть настоящим ситкомом.
Она вышла из ванной с тюрбаном на голове и закутанная в полотенца. Ее голые плечи, стройные ноги и сильная шея излучали тепло. Конечно, она сразу спросила, где кот. Джонатан сделал вид, что ищет футболку, и она пошутила, что он может дать ей рубашку со своего плеча.
Он неубедительно объяснил, что кот захотел выйти погулять. Не знал, вдруг он чей-то. Джонатан был уверен, что в любую секунду наткнется на выпотрошенный труп посреди комнаты.
