M&D - Федор Московцев

Штейн делал ей неуклюжие комплименты, и, находясь в офисе, казалось, готов был освободить её ото всякой работы, развлекать, поить чаем и кормить шоколадками. Узнав, какая ей назначена зарплата, он предсказуемо ужаснулся:

– Какой ужас! Почему так много?!

Андрей возразил: неужели полторы тысячи рублей, что эквивалентно пятидесяти долларам, это много для человека, который, считай, работает за троих? Поворчав, Штейн успокоился, и вернулся к этому вопросу при очередном дележе прибыли. Внимательно изучив смету расходов, включающую, кроме зарплаты бухгалтера, другие офисные расходы, он пересчитал доходность сделок, вычел из полученной суммы заниженную втрое сумму издержек за истекший месяц, разделил на два, и невозмутимо заявил, что «должен получить эти деньги на руки».

Андрей под вежливой улыбкой скрыл недоумение и выдал требуемую сумму. Он давно уже заметил заранее отрицательное отношение Штейна ко всему, что касается расходов. Конечно, нужно было объясниться – либо они компаньоны и делят поровну прибыли и убытки, либо Штейн получает доход только со своих сделок, и не вмешивается в другие дела. Однако, такой спорный вопрос опасно было подвергать случайностям беседы, так как подавляющее большинство сделок обеспечивал Штейн, а «других дел» было очень мало. Ему и не нужен был равноправный компаньон, для него единственный смысл затеи состоял в том, что он мог позвонить Андрею в любое время суток, дать поручение, будучи уверенным, что его выполнят. Структура для него стала полностью прозрачной и контролируемой, в других местах такого не было, там ему не создавали таких комфортных условий, конечно, рады были тем сделкам, что он приносил, но при этом отводили роль обыкновенного менеджера по продажам. А на Совинкоме Штейну давали почувствовать, что он тут полновластный хозяин.

Андрею пришлось маневрировать, чтобы не вешать на себя все издержки – занижать доходность по своим личным сделкам; не выдавать комиссионные до получения согласия на то, какими будут условия обналичивания – Штейн никак не касался этого вопроса, и можно было говорить любые цифры; и так далее. Месячная сумма расходов, отображаемая в официальном отчете, оставалась неизменной даже тогда, когда реальные расходы превышали её в десять раз. Олесе было сказано, чтобы молчала о том, сколько она на самом деле получает.

Осознавая, что такой подход приносит мало пользы, Андрей всё-таки шёл на подлог. Если бы Штейн узнал, что израсходовано больше, чем установленная им сумма, это вызвало бы бурную и неадекватную реакцию. Он загнал себя в раковину скопидомства, и, казалось, одно только слово «расходы» вызывает у него физическую боль.

А отказаться от расходов означало потерять сотрудника, лишить себя элементарных удобств, и даже потерять клиентов.

Казалось, Штейн бравирует своим таким исключительным положением.

Был период, когда больше недели не было движения по расчетному счёту, и не было отгрузок. Андрей находился в командировке, и не занимал своего единственного сотрудника работой. Когда вернулся, Олеся призналась, что целыми днями бездельничала:

– Штейн ни разу не звонил. Не сбросил ни одной заявки. Что делать? Мы ведь от него зависим, правда?

Эти слова укололи самолюбие Андрея. Он заверил Олесю, что её положение не зависит от Штейна, и что у Совинкома далеко идущие планы.

Чем дальше, тем больше надеялся Андрей на взаимозачет с железнодорожной больницей. Эта сделка принесла бы реальную прибыль, позволила бы сделать прорыв, и выйти на качественно новый уровень. Андрей уже видел себя руководителем крупной компании со своей, а не контролируемой мудаковатым компаньоном, клиентской базой, с серьезными оборотами и внушительным оборотным капиталом.

Глава 32

Имоджин чувствовала себя счастливой, – впервые с того дня, как уехала из Москвы. Она радовалась жизни, радовалась необузданности своего нового друга, Ференца. Ей казалось, что его страсти хватит ненадолго, что, добившись её, он успокоится. Она ошиблась. Он делал ей признания, одно удивительнее другого.

«Мне казалось, что я тебя любил, когда ты была всего только тенью, воспламенявшей мои желания. Теперь ты моя, ты – плоть, в которую я вложил свою душу. Люди, которые окружают меня, воображают, что живут. Я один живу».

Ей впервые встретился человек, у которого слова не расходятся с делом. До этого ей казалось, что если кто-то что-то убедительно доказывает, то с неизбежностью смены времён года обнаружится прямо противоположное. Стоит хоть как-то похвалить мужчину, как он тут же опровергает все твои наблюдения.

Если человек на первый взгляд кажется утонченным, то впоследствии он оказывается просто лицемерным, если он писаный красавец, то вскоре знакомит со своим другом, пластическим хирургом. А если мужчина всячески старается доказать свою независимость и обеспеченность, значит, он образец неблагополучия и весь в долгах. Глядя на одного такого, утверждавшего, будто он знает, где нужно правильно питаться, знает, в каких магазинах надо покупать одежду, а в каких – нельзя, знает, на чём можно заработать в этом сезоне, и чем заняться в следующем; глядя на этого знатока, Имоджин думала: «Бог ты мой, если ты всё это знаешь, почему не делаешь?»

Она даже вывела некоторые закономерности жанра. Они чем-то напоминали народные приметы. Возможно, именно потому, что сбывались только один раз. Вот что следовало из её наблюдений. Когда мужчина говорит, будто занимается недвижимостью, то вскоре выяснится, что ему негде жить. У него на заднем сиденье машины небрежно раскинулась карта европейских автодорог? Ему по каким-то причинам не выдают загранпаспорт. У него на столе лежат альбомы по искусству? Стоит обратить внимание, распечатанные ли они или до сих пор остаются запаянными в пластик, и не путает ли он часом Ренуара с пеньюаром.

Музыкант-гомосексуалист, алкоголик, наркоман, ведущий рассеянный образ жизни, утверждающий, будто не напишет ни строчки, пока не вмажется, на самом деле – натурал, примерный семьянин, спортсмен, что называется, ни капли в рот, ни сантиметра в задницу. А все его утверждения – рекламный трюк, часть маркетинговых мероприятий, направленных на продвижение нового альбома.

Человек, добивающийся социальной справедливости, бичеватель пороков современности, обвиняющий олигархов в том, что они разворовали страну, при благоприятной возможности сам готов разворовать не только отдельно взятое государство, но и весь континент.

Когда же дело касается секса, раскрываются самые что ни на есть вопиющие несоответствия. Мускулистый мачо, покрытый татуировками с ног до головы, вдруг смущенно достает из своего тайника нечто, по размеру сопоставимое с окурочком. Он пожимает плечами: «Авиакатастрофа». А в ответ на недоверчиво-вопросительный взгляд поясняет: «В раннем детстве». И вообще, если мужчина строит из себя жеребца, одно из двух – это извращенец или импотент.

Было одно исключение. Парень утверждал, что является хозяином своего слова. Так оно и оказалось – он был хозяином только слова. Больше у него ничего не было.

То же самое происходит с женщинами. Многообещающе-сексуально одетая девушка, скорее всего, знает только две позиции: в рот и как обычно. Женщина в деловом брючном костюме и в очках – наверняка набитая дура без высшего образования, и очки её – без диоптрий. Заумную девицу, «интеллектуалку», хочется номинировать на «Оскар» – так искусно она разыгрывает простушку, честную давалку перед понравившимся ей мужчиной, пытаясь заманить его в постель. А неприступная красотка, демонстрирующая свою независимость, так и норовит присесть кому-нибудь на шею.

Конечно, правда не всегда хороша. По крайней мере, если сразу же выложить перед собеседником все свои карты – свои, а не неиспользуемые карты европейских автодорог – то и говорить окажется по сути дела не о чем. Людям свойственно маскироваться. Имоджин и за собой замечала такую тенденцию. Знакомясь с кем-то симпатичным, сразу начинала судорожно врать про здоровый образ жизни, ежедневные пробежки, про то, что давно бросила курить, не пьёт, ничего вредного не употребляет, и не воспринимает никаких ночных развлечений, кроме безопасного секса. Несмотря на то, что всё это – враньё, говорить такие вещи приятно. Чувствуешь себя лучше, а заодно и симпатичного человека озадачиваешь – нечего ему расслабляться.

С Ференцем она себя чувствовала комфортно, могла быть сама собой, и не играть. Он принимал её такую, какая есть, со всеми достоинствами и недостатками. Имоджин говорила себе: «Я отдалась ему, потому что он меня любит». Это была правда. Но правда была и то, что она не испытала того опьянения, которое узнала с Andrew. Имоджин уступила Ференцу, как только увидела, что возбуждает любовь, близкую к страданию. Она и её сознание поверили в подлинное чувство, согласились на него, пожелали его. Но руководясь интуицией, она постаралась скрыть цену дара, который принесла, и ничего не сказать такого, что могло бы связать её друга помимо его чувств. Он и не подозревал о некоторых её сомнениях и тревоге, продолжавшейся, впрочем, всего несколько дней и сменившейся совершенным спокойствием. Имоджин была подругой хорошего и порядочного человека, пользовавшегося успехом у женщин, обеспеченного, с безупречным вкусом, он слыл презрительным и привередливым, а ей выказывал искреннее чувство. То удовольствие, которое она ему доставляла, и радость быть красивой ради него привязывали её к другу. Он делал для неё жизнь если и не пленительной, то всё же весьма сносной и приятной. На их взаимную симпатию не влияли ни ум, ни душа. Она питала к Ференцу спокойную и ясную привязанность, и это было прочное чувство.