Мне бы в небо - Уолтер Керн

— И все же им нужны начальные фонды. Кто будет вкладывать деньги?

— А кто не будет, Райан? Всякий инвестор, который понимает, что эта штука сработает, сознает, что останется ни с чем, если не встанет на нужную сторону.

— Не понимаю, как ты могла уйти из такой фирмы.

— Посмотри на меня и послушай. Подержи за руки. Я похожа на человека, который ушел? Конечно, можно уйти в другое место — черт возьми, они не против, им это даже нужно, — но на кого ты действительно работаешь? Пойми.

— А если ты разболтаешь какую-нибудь тайну, тебя не будут преследовать?

— Вижу, ты по-прежнему не понимаешь, что у них за продукция.

— Код. Идеальная всеобъемлющая схема.

Лиза отщипывает очередной фильтр и закуривает. Она откидывается на спинку стула, скрестив ноги. Смотрит на меня. Вздыхает.

— Между прочим, я тебе лапшу вешаю. Ты мне веришь, парень? Да. Это у тебя на лице написано.

— Думаю, нужно снять номер. Мы уже изрядно не в себе, а сейчас только шесть.

— Это страх кода. Страх того, что код действительно есть, что кто-нибудь другой его взломает, так что лучше выплескивай энергию сейчас, у нас или в одном из наших филиалов. Или, если ты богат, пришли чек. Чистый рэкет. Вымогательство, Райан. Обыкновенное вымогательство. Код — это блеф. «Осторожно, собака». Громкий голос Большого Брата.

— Можно ли тебе доверять?

— Нет. Впрочем, продолжай.

— Я лечу туда завтра.

— Зачем лететь? Ты и так уже там.

— Крейг был прав, это интуиция. Никто ничего мне не предлагал. Намеки. Знаки. Сигналы. Я знаю. Впрочем, нужно увидеть своими глазами. Какие последствия? Никаких.

— После всего, что я сказала, ты по-прежнему хочешь, чтобы они тобой интересовались. По-прежнему мечтаешь блеснуть на собеседовании, — говорит Лиза. — Это непривлекательно, Райан. Крайне непривлекательно.

— То, что ты сказала, наводит на мысль, что повсюду одинаково, чем бы я ни занимался. Поеду я или нет…

— Как «одинаково»? — спрашивает Лиза. — Тогда я возвращаюсь в отель.

— Результат.

— Больше тебя ничего не волнует? Результаты? Мужик, да они уже запустили щупальца тебе в мозг.

Она наклоняется с табурета, берет сумочку, выуживает губную помаду и подкрашивает губы. Лиза смотрит на меня, как будто я — зеркало, и морщится. Вот. Она готова. Лиза убирает помаду, застегивает сумочку, обретает равновесие на неустойчивых шпильках и уходит. Она определенно — их человек; туда-то она и идет. А мне по-прежнему предстоит свидание вечером, поэтому к черту Лизу. И Линду тоже. Райан Бингам мыслит наперед.

Глава 15

Алекс говорит, что хочет «сделать» Лас-Вегас. Она, видимо, штудировала путеводители. Как скучно. А может быть, она думает, что я — опытный, стреляный воробей, знаток здешних мест; пока Алекс прихорашивается у зеркала, я гоняю шары на бильярдном столе, мысленно прокручиваю пять оптимальных сценариев и выстраиваю по ранжиру, в зависимости от их значения в огромной схеме наркокультуры, десять величайших актов волшебства, феерию со львами, вычурные европейские цирки и экспортные, трехлетней давности, нью-йоркские моноспектакли.

— Где ты была целый день? — кричу я в ванную, меряя взглядом кривой волнистый кий. Я заставлю белый шар перескочить через оранжевый, ударю по красному, а тот, в свою очередь, вызовет масштабное расхождение симметричных лучей.

— Наблюдала за людьми. За лицами. Потрясающе.

— Ты зарабатываешь тем, что организуешь вечеринки и большие праздники, но при этом никогда не бывала в Лас-Вегасе? И ты преуспеваешь?

— Что?

— Это не тебе. Я просто бормочу.

— Можно мне еще немного времени? Всего пять минут.

— Что?

— Можно мне…

— Шучу, Алекс, шучу. Хотел бы я, чтоб ты была тут и видела, что я только что сделал.

Она плечом затворяет дверь, и слава богу, потому что теперь мне не видны пол ванной и лапы мистера Плюша, которые торчат из-за мусорного ведра. Я ставлю кий и выхожу из комнаты. Моя неизменная кульминация — последний удар, чудо на сукне стола, и оно не происходит дважды. Я ложусь навзничь на постель и восстанавливаю партию на обширном фоне бежевого потолка, покрытого таким количеством трещин, завитков и неровностей, что он как будто вот-вот начнет осыпаться или протечет. Завтра будет настоящий день, а сегодня нужно просто пережить, и мысль об этом способна превратить все в сплошные бонусы. Если я съем вкусную креветку. Если стяну еще таблетку декседрина. Если замечу в толпе спину Лизы и сделаю непристойный жест — или увижу, как Крейг Грегори проиграет хотя бы четвертак. Я могу считать эти несколько часов сплошным праздником и смотреть на Алекс как на ожившую Вирсавию — иначе я сам себя обворую. Вот почему человек должен устанавливать для себя ясные цели — когда начнется последний обратный отсчет, ведущий к исполнению мечты, особенно если это кажется неизбежным, он может резвиться в свое удовольствие, так как все авантюры отныне лишены риска.

На вечер я заказываю лимузин. Хочу посмотреть шоу пародиста. И я его увижу. При дневном свете я вновь совершаю набег на аптечку Алекс — если она меня застукает, я расплывусь в озорной обезоруживающей улыбке, которую усвоил только что, еще не успев придумать для нее контекст. Я хочу найти человека, который торгует «синей бутылкой» и купить шесть штук, если именно так она продается, а потом незаметно подмешать Алекс в бокал и отнести ее в номер, хихикающую, пьяную и готовую изобразить сценку с последней страницы «Хаслера», намазавшись ментоловым кремом для бритья.

И все-таки я опасаюсь, что Алекс не преуспевает. Однажды это станет обузой для такого сумасброда и сорвиголовы, каким сделаюсь я. Алекс уже упоминала, что некогда занималась связями с общественностью, — она заметила среди записей в музыкальном автомате песню группы, которую некогда представляла, — но так и не объяснила, каким образом покинула сферу пиара. Возможно, ее уход не был добровольным. Нам придется избегать данного конкретного эпизода и вообще любого поворота событий, к которому применимы такие слова, как «эпизод». Это будет нетрудно для меня, потому что я профи, но тяжело для Алекс, особенно когда она напьется и начнет путать мое сияние с теплотой.

Судя по тому как долго Алекс одевается, она собирается меня поразить, когда откроет дверь, так что, наверное, лучше включить музыку. Я перекатываюсь на другой край кровати, сажусь и рассматриваю ярко освещенные внутренности музыкального аппарата. Ищу что-нибудь легкое, старое, мелодичное, без особых ассоциаций с кем-либо из нас двоих. Всего лишь песня для коренных обитателей равнин, которые постигли многочисленные возможности мегаполисов, но все еще помнят поедание холодных куриных ножек в купальне и джигу, которую танцевал папа, когда выпьет чересчур много шнапса, — пусть даже на самом деле все было не так. Есть ли такая песня? Вызывающая воспоминания, но не слишком бурные? Которая уносит в прошлое, но не захлестывает целиком? Если да — такова моя тема. Для новой шумовой машинки.

Но ничего подобного нет на старом «Вюрлитцере». Я удивлен. Ни Синатры, ни «Бродвея», ни «Мотауна», ни жевательной резинки, только уйма мрачного альтернативного рока, столь любимого студентами, явный избыток кантри и (это уж никуда не годится) масса дурацких, заунывных и скрипучих, «песен протеста» шестидесятых годов. С тем же успехом можно выбрать что-нибудь наугад — опасная мысль, потому что именно этим я и занимаюсь, как будто идеи теперь зарождаются на кончиках пальцев и поднимаются в головной мозг. Выскальзывает механическая рука, достает пластинку, и звучит «Если бы у меня был молот» — я не могу убавить звук, потому что не вижу ни кнопок, ни табло. Именно та мелодия, которую я не хотел бы слышать, и, разумеется, Алекс именно в эту секунду открывает дверь, протягивает руки мне навстречу и спрашивает:

— Нравится?

Она идет походкой манекенщицы. Алекс как будто окунулась в черный лак, который все еще кажется влажным, и собрала прямые волосы в длинный, похожий на плеть, хвост, который угрожающе описывает полные круги, когда она наклоняет голову. Не знаю зачем. Туфли у нее — из тех, на которые не обращаешь внимания, видишь только ноги; общий эффект — экстравагантный женский силуэт, похожий на грудастые фигурки, украшающие кабины дальнобойщиков.

— Оцени, — говорит она. — Будь бесстрастен и суров.

— Десять — это сверхчеловеческое совершенство, и звучит неискренне, поэтому я скажу — девять целых семь десятых. Или восемь десятых.

Резкий пируэт, руки на бедрах. Потом в обратную сторону.

— Жуткая музыка.

— Ну так сделай с ней что-нибудь.

— Сегодня я не принимаю решений. Я — настоящая кукла Барби. Притворись, что феминистки не сжигали свои лифчики и что ты никогда не слышал слова «полномочия». Тебе, при твоей работе, это нелегко, но просто притворись.