Ошибка в объекте - Виктор Пронин

Бедный Брек! Он даже не знает, как это бывает на самом деле, он не знает, с каким незатихающим треском опускается камень на человеческий череп, не знает, какие глаза у человека, понимающего, что его убивают…

Николай посмотрел на растопыренную ладонь правой руки, словно еще раз взвесив камень с выступом, усмехнулся и встал, похлопав Бориса по плечу.

— Ты вот что, — сказал он, — можешь идти прямо сейчас, понял? Скажи, что ты видел меня здесь, в этом кафе, пять минут назад, а буфетчица подтвердит. И тебе даже медаль могут дать. Дешевка.

— Коляш! — вскочил Борис, но не было в его голосе уверенности и оскорбленности. Он знал, что Николай сейчас сильнее, потому что готов пойти дальше: драка, перевернутые столы, милицейские свистки — все было в одной секунде, все могло выплеснуться от неосторожного движения Бориса, от одного его слова. А Николай ждал, подталкивал Бориса — пусть все это произойдет, ну?!

— Не надо, Коляш, — сказал Борис тихо. — Если хочешь, я вообще не пойду туда… Можешь у меня пожить…

— А знаешь, чем это кончится? — усмехнулся Николай. — Меня возьмут на улице.

— Почему? — Борис старательно сделал удивленные глаза.

— Потому, что ты так с ними договоришься, Брек.

Николай быстро вышел из кафе, свернул за угол, проехал две остановки на трамвае, сел в такси и направился на первую же железнодорожную станцию, где останавливались транзитные поезда; и через трое суток бродил по Свердловску, заглядывал в магазины, грелся в кафе; а когда деньги кончились, на последнюю десятку купил билет и решил воспользоваться старым способом — позаимствовать у попутчиков. Но Николая застали как раз в тот момент, когда он потянулся к чужому пиджаку. Ему крепко вломили и выбросили из поезда на каком-то полустанке. Прячась от проводников под скамейками, Николай добрался до Новосибирска и там прямо на вокзале продал свои фирменные джинсы, купив взамен уцененные портки в зеленую полоску с чернильным пятном у кармана. Там же за трешку купил кроличью шапку с проплешиной на затылке. Через месяц он разгружал вагоны во Фрунзе, а когда им заинтересовалась дорожная милиция, в тот же день отправился в Душанбе, два дня бродил по базару, потом напился, и местные алкаши обобрали его до последней копейки.

Однажды ему удалось стащить чемодан у какой-то старушки, и он, запершись в вокзальной уборной, судорожно перебирал содержимое в поисках денег, но не нашел ничего, кроме банки с вареньем да тряпья — какое у старухи может быть тряпье! Но следующий чемодан оказался удачнее — обнаружив там две бутылки коньяка и несколько сот рублей, Николай в тот же день выехал в Москву. Ехал долго, но дорога не казалась ему утомительной. В последнее время он все чаще замечал за собой отрешенность, когда, ни о чем не думая, он сутками, неделями пребывал в полусонном, заторможенном состоянии. Потом в нем словно просыпалось что-то, и он начинал с удивлением осматривать места, в которых оказался, как бы заново видел людей, хотя жил с ними уже месяц, настороженно оглядываться по сторонам, опасаясь сказать лишнее. Но все это его быстро утомляло, опять наваливалась сонливость, и он жил самым краешком сознания, самой малой его частицей. Такое состояние наступало все чаще, становилось продолжительнее; иногда, чтобы взбодриться, Николай напивался, но это не приносило облегчения. Наутро он чувствовал себя еще более опустошенным.

Однажды, спохватившись, он увидел себя как бы со стороны — угодливо поддакивающего какому-то опустившемуся человеку, и долго не мог понять, зачем он это делает, почему лебезит перед стариком с тяжелым лицом и маленькими остановившимися глазками. Но волна равнодушия вновь накатилась на него, и Николай только усмехнулся посетившему его прозрению, поддернул плечом и привычно произнес слова, которые, он знал, будут приятны старику с красным налившимся лицом…

— Ну ты даешь, Григорий Ефремыч!

Восхищенно воскликнул и понял, что это у него неплохо получилось. Старик долго с подозрением смотрел на него — привык, что над ним смеются. Не обнаружив издевки, он тяжело, почти не раздвинув рта, усмехнулся горделиво и издал хрип. А Николай опять увидел себя со стороны — тощего, ободранного, ссутулившегося от холода, шагающего торопливо и как-то косо, чтобы старик видел почтение к себе…

Лежа на полке в общем вагоне, отвернувшись к стенке, Николай, сколько ни старался, не мог припомнить, где он видел этого старика — не то в Томске на вокзале, не то в Хабаровске, не то на каком-то причале… Запомнились только его пухлая седая грудь, хриплый смех и тяжелое неподвижное лицо. И еще он запомнил, что около месяца жил у этого старика в его грязной комнатке с громадным окном. Все это время он просыпался от солнечного света — комната была постоянно залита солнцем и от этого казалась еще грязнее. Они спали со стариком на полу на одном матраце, который Николай подобрал как-то на соседней свалке.

Приехав в Москву, он почти сутки не выходил с вокзала, кому-то помог за полтинник поднести чемодан, потом настала неожиданная оттепель, и он, не удержавшись, вначале робко, потом смелее пошел по городу, спустился в метро, с недоумением рассматривал очередь за цветами, хмыкнул озадаченно: мол, чего не увидишь на белом свете — сел в вагон Кольцевой линии и проехал несколько кругов. Понял, что пассажиры все время меняются и никому даже в голову не придет, что он едет уже третий круг. Потом он захотел есть и сошел на первой же остановке. Это была «Таганская».

— Надо же — Таганка, — проговорил он удивленно. И что-то напрочь забытое всколыхнулось в его душе, и он даже остановился от охватившего его смятения. Что-то стояло за этим словом, что-то за ним было важное для него, тревожное. Появилось такое ощущение, будто он вот-вот вспомнит, надо лишь сделать еще одно усилие, еще самое малое усилие, и он обязательно вспомнит то, что должен был понять с самого начала. Но нет. Николай застонал от досады и беспомощности, но потом услышал, как кто-то рядом произнес слово «Таганка», и вспомнил. И улыбнулся. Была, оказывается, такая песня, и он часто слушал ее, когда служил в армии, — радист ставил эту пластинку по воскресеньям… «На Таганке, где недавно мы с тобою повстречались…»

Николай вышел на площадь, жмурясь от яркого весеннего солнца, сделал несколько шагов по мокрому асфальту, скользнул взглядом по площади, прошел мимо газетного киоска, его внимание привлекла какая-то витрина, и, взглянув на нее мельком, он продолжал улыбаться солнцу, теплу. Потом нахмурился, снова посмотрел на газетный киоск, на площадь, подошел ближе к витрине и обмер: на него смотрел он сам, улыбающийся, молодой, смотрел откуда-то из молодости, из прошлого. Николай вспомнил этот снимок — они фотографировались с Любашей вскоре после свадьбы. Да, правильно, и сейчас на снимке можно было заметить маленький черный треугольничек — часть ее плеча. Портрет занимал половину листка, а на второй был какой-то текст, который он никак не мог понять, прочел только заголовок, набранный красными буквами: «Обезвредить преступника». Николай понял, что речь шла о нем, описывались его приметы, рост, цвет волос, форма носа…

За спиной кто-то остановился, рассматривая витрину, и Николай окаменел, боясь повернуть голову, боясь, что его тут же узнают. Но, когда он увидел свое отражение в витрине, горькая радость охватила все его существо — в нем не осталось ничего от того Николая, который был изображен на снимке. И он равнодушно подумал о своей прошлой жизни. Где-то был его город, там остались мать, друзья, где-то подрастал сын… Да! Ведь у него была прекрасная жена! Он хмыкнул. Надо же! Он все время старался не думать об этом, а теперь, скатившись в воспоминания, с облегчением почувствовал, что боли, которой боялся, нет, понял, что безразличен к тому, как живут его друзья, чем занимается жена, с кем встречается, — конечно, встречается, ведь здоровая баба! — опять хмыкнул и чутко прислушался к себе. Нет, ничего не дрогнуло внутри, ничто не отозвалось болью, ревностью. Мать где-то там мыкается, бедолага, постарела, наверно, еще бы — столько волнений с непутевым чадом! Но с долгами должна расплатиться, она умеет жить экономно… Николай опять прислушался к себе — все спокойно. Его прежняя жизнь была далеко, да и с ним ли все это происходило?

Потолкавшись у касс Курского вокзала, он вдруг обратил внимание, что каждый вечер отсюда уходит поезд в Днепропетровск. «Вот где меня не ждут! Бедная теща ахнет!» — подумал он, пересчитывая деньги. Их хватило и на билет, и на несколько бутылок водки — состоятельный хозяин был у кожаного чемоданчика…

Мерно вздрагивала полка в такт колесному перестуку, вспыхивали иногда станционные фонари, обдавая его голубоватым резким светом, прогрохатывали встречные составы, и опять мерный перестук… тяжело, с надрывом дышал попутчик на нижней полке, сопела толстуха, которая начала ужинать, едва только тронулся поезд, и вот только закончила, бессильно отвалившись на полку…