Ревизор Империи - Олег Измеров

— Выходили по расчету?

— Да… Знаете, я ведь играть вами хотела. Раздразнить, потом отказать, потом дать надежду… Не спрашивайте, зачем.

— Не спрашиваю.

— Я, наверное, вас обидела?

— Ничуть. Я не собирался поддаваться на игру.

Некоторое время они ужинали молча. В форточку доносился шелест листвы; со стороны собора долетел басовитый гудок, за которым последовал глухой, непривычно редкий перестук колес. "Двухосные" — машинально отметил Виктор. Заговаривать первым он не решался. Первой нарушила молчание Глафира.

— Задумались?

"А она как‑то сразу стала естественнее", подумал Виктор. "Не манерничает. А может, это так вино действует. Хотя градусов почти нет, так, для мужика что сок."

— Вы великолепно готовите… Может быть. у вас настоящее — это настоящее? Каждый день, каждую минуту? Дом, супруг, дети, дела идут неплохо? Кто знает, что будет со всеми нами хотя бы через полгода — может быть, этот майский вечер мы будем вспоминать, как лучшие минуты жизни. Просто вечер, шум листвы, запах цветущей липы, угля и литейки, цокот лошадей по булыжнику, эту прелестную стильную комнату и любимые вещи.

— Да, вздохнула она, — но все на свете кончается, даже эта утка. Мне очень приятно, что она вам понравилась. Может, что‑нибудь еще подать?

— Огромное спасибо, но я просто больше не могу… Необычайно вкусно и сытно.

Виктор вдруг понял, что первым должен стать из‑за стола именно он.

— Да… вы потрясающая хозяйка. Кстати, где у вас фартук? Я сейчас помогу посуду помыть.

— Фартук? — переспросила Глаша, поднимаясь. — Виктор Сергеевич, это вы у нас необыкновенный человек. Держитесь, как дворянин, в науки ударяетесь, как разночинец, в делах задатки купеческие, но у вас, похоже, никогда не было прислуги, и вы… для вас привычно, что мужчина и женщина в доме равны… вы так сказали, что посуду помоете, ну, без желания угодить, а словно все вокруг так и делают…

— Правильно. У нас на Марсе женщины давно равны мужчинам и вместе ведут хозяйство безо всякой прислуги. У нас вместо прислуги машины и убирают, и белье стирают, и почту относят, и готовят. Ну, не так вкусно, как вы.

— Вы, верно, смеетесь надо мной?

— Ничуть, Глафира Матвеевна… Просто не знаю, как объяснить то, что для меня естественно. Разве что Марсом.

— Тогда зачем объяснять? — улыбнулась она. — Идемте со мной на кухню, пока не передумали.

В светло — голубом небе розовым неоном горели перистые облака; скоро их сиянье померкнет, и бледные сиреневые отблески начнут медленно погружаться в серо — лиловую темнеющую чашу небосвода. Через распахнутое окно начала проникать свежесть.

Виктору было доверено лишь протирать тарелки и чашки, которые Глаша мыла в большом, сияющем медном тазу, поливая горячей водой из столь же сияющего, надраенного прислугой медного чайника, и попутно рассказывая новости сарафанного радио.

— Вы, наверное, уже слышали о новой коллекции моделей Надежды Ламановой? Ну та, которая совершила в России освободительную революцию?

— Не слышал. Даже про освободительную революцию не слышал. Хотя буквально с первых шагов по Бежице мне рассказывают про разные революции. Надеюсь, обошлось без жертв?

— Какие жертвы? Это мы, женщины, раньше были жертвами, жертвами моды. Ламанова совершила революцию, провозгласив "Долой корсеты"! И мы, наконец, почувствовали, что такое свобода.

— В прямом смысле.

— Прямее не бывает. Так теперь у нее, представляете, авангардные женские фасоны для грядущей войны, на случай, если торговля мануфактурой придет в упадок. Блузка из старого платка, юбка из занавески, пальто из стеганого одеяла, никаких украшений, только прямые силуэты. Все в ужасе, но если Ламанова это пошила, завтра это будут носить!

В разделе местных новостей, естественно, первым шло известие о трагической судьбе Прунса.

— Да, жаль беднягу… Куда только смотрит охрана труда?

— А вы полагаете — убийство по политическим?

— Каким политическим?

— Ну вы же сами сказали — куда смотрит охранка?

— Я не про нее, я про ограждения.

— Все теперь так, — вздохнула Глаша, — начнут про охранку, а кончат про оградку. Давайте свой фартук.

Она повесила оба фартука на гвоздик, и вдруг схватилась левой рукой за бок.

— Ой, боженьки…

— Что с вами? — Виктор подхватил ее под руки и усадил на стул. — Вам плохо? Валерьянки? Может, доктора?

— Не надо… ничего не надо… оно пройдет… схватило и дышать трудно…

— Так я за доктором… больница‑то рядом…

— Не надо… Вы мне лучше до кровати помогите дойти…

Она оперлась рукой на плечи Виктора, тот подхватил ее за талию, и оба осторожно добрались до спальни, где Виктор, стянув с кровати покрывало, осторожно уложил даму на белоснежные крахмальные простыни, подложив под голову толстую взбитую подушку.

— Спасибо… дыхание стесняет… платье помогите сзади расстегнуть…

Виктор снова приподнял Глафиру под руки и осторожно расстегнул сзади крючки; скользкий шелк пополз вниз, и перед Виктором предстали белые, соблазнительные округлости.

— Простите, я сейчас поправлю…

— Не надо… так легче… опустите меня…

Виктор осторожно положил голову Глаши обратно на подушку, и в этот момент почувствовал, что его обняла мягкая и горячая, будто свежевыпеченая сдоба, трепетная женская рука.

— Сударыня, — произнес он деликатно, — мне кажется, вам уже лучше.

Глаша непроизвольно и коротко рассмеялась, словно от щекотки; ее вторая рука уже более уверенно скользнула сзади по лопаткам Виктора и прижала его к груди.

— Мне хорошо… мне так хорошо с вами… не уходите сегодня.

— Но подождите… как же… как это сказать‑то?

— Вас останавливает то, что я из горничных?

— Нет, нет, при чем тут… но у вас же семья…

— Какой вы добрый и смешной, Виктор Сергеевич… оглянитесь же, да сколько честного народу так живет, и не видит в том ничего дурного… если, конечно, не открываться обществу…

Чем бы закончилась эта сцена, автор предсказать не берется. Но именно в этот момент под окном зацокали копыта и хрипло крякнул автомобильный рожок; инновации здесь проникали в транспортную отрасль иногда самым причудливым способом.

Глаша мгновенно переменилась в лице, оттолкнула от себя Виктора и стала обратно натягивать на себя частично сброшенные одеяния.

— Боже! Это Аристарх. Он застрелит нас обоих из револьвера.

— Нормальная мужская реакция, — пожал плечами Виктор, — где у вас тут второй выход?

— Там! Там!

— Глаша подтолкнула его в спину в нужном направлении, попутно сунув в руки недопитую бутылку — от улик надо было избавляться.

"Как хорошо и дальновидно предложить даме помочь помыть посуду", подумал Виктор. Бутылку он на всякий случай взял за горлышко, опасаясь, не поджидают ли его на черной лестнице.

"Возможно, попытка скомпроментировать. Хотя… рановато тогда муж приехал. Если это вообще муж."

За дверью никого не оказалось. Виктор, продолжая держать пузырь, как потенциальное оружие, осторожно поднялся на этаж выше, слушая, нет ли шума внизу. Но было тихо, лишь в квартире соседей лилась вода в чугунную ванну.

Теперь надо было попытаться смотать отсюда без свидетелей. Виктор стал медленно спускаться; лестница была деревянной, отдельные ступени, вытесанные местными халтурщиками из сырого дерева, уже рассохлись и поскрипывали. Наконец, он добрался до входной двери, стараясь громко не щелкнуть задвижкой, открыл ее, вышел, и сразу же столкнулся с дворником.

— Вечер добрый, барин, — угодливо обратился тот, сдвигая левой рукой картуз на лоб.

— О! — воскликнул Виктор, изображая глупую улыбку и пошатываясь. — Любезнейший! Понимаешь, любезнейший, такая странная штука со мной приключилось, только тш — ш…

Он поднес палец к губам и наклонился к дворнику ближе, чтобы запах вина преодолел чесночный.

— Понимаешь, брат, какая оказия тут приключилась… Значт, иду я со службы, мы со службы идем, идем со службы куда — в карты, да, к Виктору Иванычу идем. Виктор Иваныч, да, милейший души человек, посидели мы у него, потом вместе пошли, пошли… да, а вот понимаешь, потом гляжу — и какая‑то понимаешь, лестница, что за… Как попал сюда?..