Последний долг - Изидор Окпевхо

Теперь все стало ясно. Стремясь к одному, я добился полностью противоположного. Если бы я понимал, что все время своими руками готовлю почву для этой трагедии! Я просчитался ужасно, ужасно. Аллах свидетель! Откуда мне было знать, что, давая женщине свободу и охрану, я делал ее беззащитной перед совратителем, делал ее объектом самых гну оных поползновений? Как я мог догадаться, что, стараясь установить добрые отношения с населением города — поддерживая правопорядок и создавая сносные условия существования в рамках чрезвычайного положения, уважая местных вождей и давая им понять, что даже в военное время они должны, насколько возможно, исполнять свои обязанности, — как я мог догадаться, что человек такого ранга, как вождь Тодже, человек, которого, несмотря ни на что, я продолжал уважать, что такой человек использует к своей выгоде оказанные ему доверие и почет? Быть может, мне следовало бы понимать, что у женщины, мужа которой арестовали и которую весь город считает мятежницей, — быть может, мне следовало бы понимать, что у такой женщины было слишком мало возможностей жить нормальной жизнью, как бы я ни старался ее защитить и оградить от опасностей. Мне следовало бы понимать, что, слишком рьяно стремясь помочь ей, я не могу не нажить неприятностей. О, если бы я тогда понял, если бы я тогда мог хоть на миг увидеть, если бы я… Аллах!

Что же… Теперь все кончено. Наш военный врач сделал все, что возможно, и обоих пострадавших отправили в госпиталь в Окуджере, в пятнадцати милях отсюда.

Я возвращаюсь в гостиную к женщине и ее сыну. Слезы на их глазах высохли. Я вхожу, они глядят на меня, в их взглядах написаны страх и беспокойство.

— Мадам, полагаю, вам и вашему сыну следует отдохнуть, а потом поесть. Домбрае!

— Сэр?

— Отведи их в комнату для гостей — пусть отдохнут.

— Слушаюсь, сэр!

Я тяжело опускаюсь на стул и смотрю в окно. Солдат больше не видно. Весь лагерь молчит и ждет, что будет дальше. Надо сию же минуту превозмочь в себе растущее ощущение опустошенности…

— Домбрае! — Он появляется вновь.

— Сэр?

— Созови сюда капитанов. Скажи им, что я хочу их видеть немедленно.

— Слушаюсь, сэр!

— И сначала пришли сюда рядового Окумагбу, — кричу я вслед.

Я продолжаю бесцельно смотреть в окно, когда появляется Окумагба. Отдает мне честь, я к нему поворачиваюсь.

— Окумагба.

— Сэр?

— Я изменяю твой наряд. Ты будешь, как прежде, стоять на посту. Но теперь ты будешь охранять дом господина Ошевире. Ясно?

— Да, сэр!

— Запри дом и держи ключ у себя. Ты будешь стоять там те же часы, что у городского совета. Когда я увижу, что все успокоилось, ты получишь другой наряд. Понял?

— Да, сэр!

Я отпускаю его взмахом руки. Он отдает честь и уходит.

большой солдат большим голосом просит маму замолчать и перестать плакать, а моя мама плачет, и плачет, и плачет, а большой солдат большим голосом опять просит маму замолчать, и я начинаю плакать и плакать. потому что боюсь большого солдата и думаю, что, если мама не перестанет плакать, он ее побьет и заставит плакать еще больше, а потом мама перестала плакать, и я тоже перестал плакать, и большой солдат сказал, чтобы мы с мамой пошли сюда спать, и другой, не тот, маленький солдат привел нас в эту комнату, и я долго спал, а мама меня разбудила и велела поесть. сейчас мама спит, а перед сном она тихонько заплакала, и я тоже заплакал, и она сказала мне, перестань плакать, и сама перестала плакать и вытерла глаза мне и себе, я не знаю, когда мама проснется, и мы с ней пойдем домой, ономе сказал, что, если я больше не буду его дразнить, он даст мне свою маску и маскарадный наряд, и мы с ним будем плясать маскарадный танец, когда мама проснется, и мы с ней пойдем домой. мама, мама, я трясу ее. м-м, м-м, что случилось, говорит она сквозь сон. когда мы пойдем домой, говорю я. не знаю, говорит она, оставь меня в покое, я хочу домой, говорю я. только попробуй, они убьют тебя прежде, чем ты выйдешь на улицу, говорит она. мы что, никогда не пойдем домой, говорю я. не знаю, говорит она, отстань от меня. не приставай ко мне, я хочу спать. и она закрывает глаза и отворачивается, я залезаю на кровать и ложусь рядом с ней и чувствую, как дыхание сна поднимает и опускает ее тело, я не хочу спать, я хочу домой, хочу плясать маскарадный танец с ономе. во дворе за окном кричит солдат, я слезаю с кровати, иду к окну и смотрю, во дворе солдат кричит команды двум другим солдатам, на этом солдате фуражка, на тех двух солдатах фуражек нет. те двое маршируют взад-вперед по приказу первого солдата, солдат в фуражке кричит, и два других солдата сразу же останавливаются. он опять кричит, и они поворачиваются и идут на него, потом он опять кричит, и два солдата без фуражек останавливаются перед ним. потом он говорит двум солдатам, которые стоят перед ним и ни чуточки не шевелятся, через какое-то время он снова кричит, теперь не так громко, и два солдата расходятся в разные стороны, во дворе еще много солдат, одни маршируют с автоматами на плече, другие с автоматами в руках. если бы у меня был автомат, я маршировал бы с этими солдатами, а потом пошел домой и показал бы ономе, как маршируют солдаты. а вот несколько человек едут на велосипедах от ворот к этому дому, их трое, они старые, в халатах, на голове шапки, они подъезжают к дому, слезают с велосипедов и ставят их к стене дома, может быть, они приехали к большому солдату, я бегу от окна и открываю дверь тихонько, чтобы мама не проснулась и не увидала, я иду в большую переднюю комнату, где живет большой солдат, я останавливаюсь у дверей, большой солдат приветствует их, и они приветствуют большого солдата и жмут друг другу руки, потом они все садятся и снимают тапки, они ни разу не улыбаются, а один из них говорит большому солдату. наш вождь прислал нас поговорить с вами о матери этого мальчика, он указывает на меня пальцем, понятно, говорит большой солдат, одну минуту, и большой солдат подходит ко мне и гладит меня по голове. иди в комнату к маме, говорит он. и я иду, а он закрывает за мной дверь, и я возвращаюсь в комнату, в которой спит мама, я трясу ее, чтобы разбудить. мама, мама, говорю я. проспись, что случилось, говорит она, чего тебе еще нужно. сюда пришли люди, они хотят нас забрать, говорю я. что, говорит она, поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза, у нее самой глаза красные и тяжелые после сна. сюда пришли люди, они хотят нас забрать, говорю я. где они, говорит она. они в передней комнате у большого солдата, говорю я. они говорят, что пришли поговорить с ним и забрать нас с собой. мама протирает глаза, быстро поднимается и прислушивается. мы пойдем с ними домой, говорю я. шш, говорит она. слушай. и мы с мамой слушаем, по я ничего не слышу, потому что большой солдат закрыл за мной дверь. я хочу домой, хочу плясать маскарадный танец с ономе и носить его маскарадную маску.

В депеше из Главного штаба сказано: «Поименованные ниже офицеры принимают командование означенными против их фамилий частями:

1. Майор Саймион О. Атанда — XXVI бригада (вместо майора Филина С. Каланго).

2. Майор Айзек Н. Окутубо — XV бригада (вместо майора Али С. Идриса).

Даты вступления в должность будут объявлены дополнительно. Офицерам, оставляющим указанные выше посты, предлагается немедленно явиться в Главный штаб для получения новых назначений».

Новое назначение — так скоро после атаки мятежников на мой гарнизон! Аллах, я думаю, кто-то хочет меня образумить…

Должно быть, я так проспал больше часа. Путь далекий, дорога в ухабах, и тряска в «лендроувере», вероятно, расслабила мое тело. Но я счастлив. Такого сна не хватало мне долгое время, мирного сна, не отягощенного беспокойством. А беспокойства хватало довольно долго — очень долго. Хотя я был полон решимости не сдаваться до самого конца, все же меня оскорбляло то, что я, ни в чем не повинный человек, подвергаюсь незаслуженному гонению. И естественно, меня тревожила судьба моей жены и сына, пока заверения Рукеме не сняли с моей души часть бремени — хотя, должен сказать, я не успокоюсь, пока не увижу их своими глазами.

И потом еще эта история с беспокойным молодым человеком, Агбейэгбе. Бедный мальчик, его злоба его погубила. В последнее время я сидел в одной камере с ним и другими двумя заключенными. Почти каждую ночь он просиживал допоздна, чуть ли не до рассвета, читая книги и распевая, как он выражался, революционные песни. И он не гасил свет, сколько мы ни просили его, сколько ни говорили, что свет мешает нам спать. Злоба в нем нисколько не утихала, и, когда он пел свою песню, в нем зрела новая песня.

Две ночи назад он не выдержал. Мы все с облегчением увидели, что наш юный друг выключил свет и, по-видимому, собирается лечь спать. Мы и не предполагали, что всю ночь он готовится к осуществлению давней мечты — к побегу. И пока мы, трое, спали, он разрывал на ленты одежду, белье и связывал их в одну очень длинную полосу ткани.