Последний долг - Изидор Окпевхо

Мы с ним лицом к лицу, глаза его налиты кровью, — Тодже, не трогай ее, — предупреждаю я.

— Как ты смеешь, скотина!

Он вырывает руку и больно бьет меня в зубы. Как ни кипят во мне чувства, я не хочу отвечать на удар ударом, я вынесу все, если он не перейдет границы. Он снова стремится ворваться к женщине — теперь она дико рыдает. И снова, уже со всей яростью, я хватаю его за шиворот. От моего рывка ноги его против воли идут назад, а от ворота рубахи отскакивает пуговица и катится по полу. Тут же вся злоба его переключается на меня, ослепляя, он обоими кулаками бьет меня по лицу, рычит, плюет, даже пинает. Больше я не могу вытерпеть. Единственной моей рукой я отвожу обе его руки от своего лица, он спотыкается и шмякается о стену. Женщина, громко рыдая, молит, чтобы мы перестали.

— Тодже, хватит! — предупреждаю я.

Дыша тяжело, как злобная ящерица, в ответ он изо всех сил бьет меня в лицо. Острая боль обжигает меня, и, не раздумывая, я посылаю один удар ему в зубы к еще один — в глаз. Он падает на пол. Поднимается на колени и утирает кровь, бегущую из угла губ. Не удерживается и грохается навзничь, он не в силах оправиться от удара, даже не пробует встать на ноги.

— Ты сам этого добивался, — говорю я ему.

В таком состоянии духа я готов снова уложить его, если он захочет подняться. Но пока что он и не пытается. В комнате женщина, она стонет, плачет и умоляет. Меня больше не сдерживает жалость к дураку, лежащему на полу. Я отступаю на шаг, по не свожу с него глаз — он может решиться на новую глупость.

Он не решается. Медленно, на дрожащих ногах он поднимается с пола. Его глаза еще больше налиты кровью. Он выплевывает на пол сгусток крови и утирает кровь, текущую из носу.

— Ты еще пожалеешь, — задыхаясь, грозит он. — Попомни мои слова. Ты еще пожалеешь.

Не считаю нужным ему отвечать. Без единого слова, шатаясь, он выходит из дому. На всякий случай и провожаю его до дверей. Он поднимает с земли велосипед. Пытается влезть на него, по грохается. Покачивая головой, он медленно поднимается и собирается с силами. На этот раз его попытка обдуманнее, и через мгновение он, вихляя, едет к своему дому.

Я подношу руку ко рту, на моих пальцах — загустевшая кровь… Полою я вытираю губы, сморкаюсь и иду к рыдающей женщине.

— Ну, теперь-то зачем плакать? Перестань. — В моем голосе нетерпение.

— Это я во всем виновата. — И она продолжает рыдать.

— Ладно. Это я уже слышал. Но в самом деле, перестань плакать. Я устал от твоих причитаний.

Она безуспешно пытается взять себя в руки. Тяжело дышит и всхлипывает. Я бесцельно расхаживаю по комнате, возбуждение, по сути дела, нисколько не улеглось. Чувства: мои в смятении, по я ни о чем не жалею. В конце концов, во всем виноват он. Если меня можно осудить за драку с пожилым человеком, Тодже надо первого отчитать за то, что он затеял драку в моем доме.

— Одибо, пожалуйста, — женщина вышла из дальней комнаты, волнение не покидает ее, — отпусти меня. Мне давно пора идти.

— Домой? — Я гляжу на нее с изумлением. — Да ты знаешь, что он сейчас сделает?

— Прошу тебя…

— Ради бога, сядь! Все это приключилось из-за тебя.

Она опять разражается рыданиями.

— Ну, успокойся. Слезами горю не поможешь.

— Мне надо идти, — молит она, рыдая, слезы текут по щекам. — Пожалуйста, отпусти меня.

— Послушай, я хорошо знаю этого человека. Теперь он выкинет что-нибудь вовсе отчаянное. Ты что, хочешь, чтобы он тебя прикончил в твоем доме?

— Но мой сын…

— Твоему сыну ничего не будет. Давай переждем здесь. Если Тодже надумал тебя убить, он пойдет сюда или к тебе домой. Если он пойдет к тебе, ему обязательно придется пройти мимо моего дома. И тогда я его увижу и остановлю. Поэтому сиди спокойно и не досаждай мне. А если он так и не покажется, я сам провожу тебя домой. Послушай, да сядь же.

Молча она повинуется. Я расхаживаю взад-вперед, к двери и назад, и жду, что произойдет. Я знаю, что отныне дела пойдут круто. Но есть граница, которую настоящий мужчина никому не позволит переступить.

Выродок!

Ничего не могу понять. Решительно ничего не могу понять!

— Мадам, — повторяю я, — перестаньте плакать и расскажите, как было дело.

— Это я во всем виновата. — Больше она ничего не способна выговорить от безутешных рыданий, всклокоченная, обезумевшая, не способная даже вытереть подолом платья распухшее от слез лицо. — Это я во всем виновата.

Я ухожу, чтобы дать ей время выплакаться. На некотором расстоянии от моих окон собралась небольшая группа солдат. Гражданских не допустили во двор, и я слышу, как за воротами они ругаются, шлют проклятия и требуют, чтобы женщину расстреляли или выслали из города, потому что она «мятежница». Я зову рядового.

— Окумагба, передай солдатам приказ разогнать толпу. Гражданским здесь делать нечего.

— Слушаюсь, сэр!

— Если толпа не подчинится, пусть дадут несколько залпов в воздух.

— Слушаюсь, сэр!

Я возвращаюсь к женщине. Ее сынишка все время дрожит от страха. При моем появлении он начинает рыдать вместе с матерью, громче ее, и всем телом прижимается к ней. За воротами солдаты пытаются разогнать толпу, и она воет от возмущения. Только подумать, совсем недавно в порыве восторга они кричали: «Али! Али! Али!»

— Не плачь, малыш. — Я хочу успокоить его и глажу по голове. — Не надо плакать.

Вид плачущего сына, кажется, немного успокаивает женщину. Она перестает рыдать, протирает глаза и прижимает мальчика к груди. Временами она всхлипывает, откашливается, сморкается.

— Мадам, расскажите мне наконец, как случилось, что они изрубили друг друга мачете. В двух словах расскажите мне, как это случилось.

Она пытается говорить, но рыдания не позволяют.

— Перестаньте плакать! — говорю я тоном приказа. — Вы обязаны мне все рассказать. Это очень важно.

Она пытается взять себя в руки, пытается успокоить рыдающего мальчика.

— Я… я перестала. — И она снова разражается рыданиями.

— Так перестаньте, мадам!

— Простите. — Она успокаивается и успокаивает сына. Сморкается в подол. — Я просто заглянула к его племяннику Одибо. Он перед этим заходил к нам пожелать доброго утра и поболтать. Я была у него не… недолго, — она опять всхлипывает, — и тут ворвался Тодже и стал спрашивать, где я. А я… я… — Ее рыдания делаются неистовыми.

— Успокойтесь, — говорю я. — Успокойтесь.

— Я была там по делу. А Тодже понял все не так и стал обзывать меня распутницей и другими словами. Он хотел ударить меня, по Одибо схватил его за руку. А тогда… тогда Тодже рассердился и ударил Одибо — изо всех сил — и сбил его с ног. Он опять хотел ударить меня, и опять… — она сморкается и утирает слезы, — и опять Одибо его удержал. И он повернулся и стал бить Одибо, бить прямо в лицо — пока Одибо тоже не рассердился, и… и тогда началась драка. Я просила, молила, чтобы они перестали. Я плакала очень громко. Но они не обращали внимания. Они били и били друг друга. А потом Тодже побежал домой и принес мачете. Одибо все время не выпускал меня на улицу. Я просила, чтобы он отпустил меня домой, а он объяснил мне, что Тодже может прийти ко мне и сделать мне плохо. Вот я и осталась. Я была у Одибо, когда… — она снова сморкается, — я была у Одибо, когда Тодже вернулся с мачете. Увидев его, Одибо сразу захлопнул дверь и запер ее на засов. Но Тодже расколол дверь мачете. Я плакала изо всех сил и умоляла его… — она опять разражается рыданиями, — по… Но он разломал засов и распахнул дверь. Одибо пытался схватить его, но он размахивал мачете и разрубил левое плечо Одибо, над самой культей. Одибо пришел в ярость. Он отскочил, схватил скамью и швырнул ее в Тодже. Тодже так и рухнул на пол. Одибо бросился на него и попытался вырвать мачете. Но Тодже вывернулся, и Одибо упал… — Ее рыдания делаются еще более неистовыми.

— Успокойтесь. Продолжайте, — требую я.

— Когда Одибо упал, Тодже яростно накинулся на него и дважды ударил его мачете по спине, а когда Одибо с трудом перевернулся, Тодже глубоко рассек ему грудь. Тогда… тогда, собрав силы, Одибо ударил его по руке. Тодже выронил мачете. Они боролись за него, и Одибо удалось захватить мачете, и он из последних сил стал рубить Тодже — лицо, грудь, плечи, все, что мог. Тодже стонал и выл, он упал спиной на пол. Одибо еще раз сильно ударил его по животу. И тут мачете выпало из его руки, и он сам рухнул на пол. Я не могла больше вынести — два человека задыхаются, стонут, и лужа крови. И я побежала… побежала…

Слезы слова текут по ее лицу, на этот раз я даю ей выплакаться, даже не пытаюсь утешить маленького мальчика, который начинает плакать вместе с матерью. Я ухожу в свою спальню, чтобы обдумать случившееся.

Не надо было успокаивать женщину, не надо было сейчас требовать от нее объяснений. Пусть бы она пришла в себя и потом все мне рассказала. Но что-то подзуживало меня, и я не нашел бы покоя, пока не добился от нее хотя бы такого рассказа. И теперь, когда я узнал, что случилось, мой ум оказался в еще большем смятении, к которому прибавилось сознание полного краха. Едва рядовой Окумагба привел рыдающую женщину с мальчиком и рассказал о побоище, передо мной мгновенно возник вопрос: какова была ее роль в случившемся? Беспокойство терзало мой ум. Но когда я вернулся с места происшествия и начал расспрашивать женщину, я не отдавал себе отчета в том, что именно так меня беспокоило.