Приемный (СИ) - Кочеровский Артем

Придумав план на коленке, я подошёл к бармену. Продажа сигарет или алкоголя несовершеннолетним в Бетонке казалось такой мелочью на фоне творящегося безумия, что это даже не считали преступлением. Бармен взял мои деньги, положил на прилавок пачку сигарет и кивнул на дверь:

— Курилка там.

В интернате все пробовали курить. Да что там пробовали, многие становились постоянными курильщиками с двенадцати лет, а к шестнадцати самые трудолюбивые хвастались прокуренным голосом и жёлтыми зубами. Мне же тема с курением не зашла. Поддерживать форму было много важнее, чем пускать от безделья дым.

Вошёл в курилку и встал спиной к двум парням, которые обсуждали, каким уродом стал их общий друг. Курил не в затяжку, чтобы не ударило в голову. Выжидал подходящий момент.

Первый раз я сходил в курилку, чтобы не вызывать подозрений, а все последующие совмещал с походами Мяты. Только с четвёртой попытки мне повезло остаться с ним наедине.

— Привет, меня зовут Данил, — без рассусоливаний начал я, ибо знал, что времени у меня немного.

Мята выпустил дым и посмотрел с прищуром. Кажется, он пытался меня вспомнить. Ему и в голову не могло прийти, что мы не знакомы. Мята был птицей высокого полёта и привык, что всякая шелупонь, особенно незнакомая, держится от него подальше. Для этого он даже охранника нанял. Понимая, что разговор может закончится быстро, я продолжил:

— Извини, что пристаю с разговорами. Не подумай, что я какой-нибудь придурок. Я работаю с Тарасом из мелкой банды, которую в Бетонке обозвали Трубами. О трубах, ты, скорее всего, знать не знаешь, но Тарас… Пару лет назад он работал с Калёными и…

— Ты кто такой, мля? — одной затяжкой Мята скурил треть сигареты и посмотрел на дверь. — Чё надо?!

— Ты помнишь, Тараса?

— Ты осознаешь, с кем разговариваешь?

— Да, — я пожал плечами. — Тебя зовут Мята. Я знаю кто ты. Поэтому и подошёл. Не мог бы ты ответить всего на один вопрос? И я сразу исчезну.

— Исчезни прямо сейчас, — Мята затянулся ещё раз, и сигарета почти закончилась. — Я не станут тебя калечить, потому что у меня хорошее настроение. Он очень скоро я передумаю. У тебя есть время на одну затяжку.

Мята сунул сигарету в рот. Остатки табака истлели за следующую секунду, а я по-прежнему стол перед ним:

— Тебя или твоих друзей интересует компромат на Калёных?

Мята разжимает пальцы, окурок летит на пол, а его кулак с золотой печаткой на среднем пальце срывается ударом в грудь. В грудной клетке хрустит. Я выставляю плечи и прогибаюсь вовнутрь, жгучая боль растекается от груди по всему торсу.

Боль не походит на боль от удара. Казалось, мне вкололи ядовитую инъекцию, которая пожирает плоть и ткани. Я сделал три шага назад и упёрся лопатками о стену.

— Беги, — сказал Мята и показал взглядом на дверь.

Прежний Данил, тот, которого воспитал интернат, взял в руки рупор и орал мне прямо в ухо «Вали отсюда по-резкому!». Но был и другой Данил. Совсем юный и неопытный. Данил, который делал свои первые шаги в мире за пределами интерната. И он сказал вот что: «А почему бы и нет?!».

Сам же я, состоящий из осколков разных Данилов, выбирал из предложенных вариантов. Хотя выбор показался очевидным. Раз уж я притащился в этот опасный бильярд и уже битый час притворяюсь заядлым курильщиком, чтобы получить ответ… Почему бы и нет?!

Вижу, как его наполненная энергией рука срывается и по дуге летит мне в лицо. Окрашиваю мир оранжевым и вместе с блоком бью в бороду. Голова, хорошо знакомая с барбером, откидывается назад, на дизайнерский свитер падаю красные капли из разбитых губ. Мята делает шаг назад и выбрасывает ногу.

Натыкаюсь животом на подошву, на секунду сбивается дыхание. Отдаю приказ сфере выбросить в ядро всю энергию. Контраст оранжевого усиливается, а вместе с ним притупляется боль.

Придерживаю ногу Мяты, обтекаю её разворотом через спину и бью предплечьем. Он ловит мою руку и берёт на излом. Сжимаю зубы от боли, и с удвоенной яростью задираю его ногу. Он падает на лопатки и гнёт мою кисть ещё сильнее. Чувствую, как в руке что-то лопается. Боль проходит даже сквозь оранжевую завесу энергии. Взваливаюсь сверху и пробиваю с левой в челюсть.

От удара его голову выворачивает в сторону, а затылок бьётся о грязную плитку. Взбешённый он подсвечивает обе руки и швыряет меня к противоположной стене. Спиной чувствую, как ломается штукатурка и осыпается на землю крошкой.

Мы оба на ногах. Понимая, что энергия вот-вот закончится, я срываюсь и иду в нападение. Пара-тройка быстрых ударов, блоков и подсечек. Из второй схватки я выхожу проигравшим. Лицо пухнет от пропущенных, кружится голова, тошнит. Я напрягаюсь и добавляю в ядро энергию, но во внешних слоях остаются сущие крохи. Ломлюсь в атаку ещё раз.

Оранжевая энергия сильнее, чем красная, но она не всемогущая. Мне повезло застать Мяту врасплох, и покоцать его лицо. Но в боевой готовности, я был слабее, как бы не было горько это признавать…

Он останавливает меня вытянутой левой ногой и выдаёт удар с разворота, перепрыгивая на правую. Я успеваю выставить блок, но… Разве способен блок остановить удар кувалды или капот летящей на тебя машины?

Меня сносит в сторону метра на три. Я ломаю подоконник и разбиваю головой стеклопакет. Оранжевый мир дважды мигает и оставляет меня в обречённой реальности. Лёгкие сжимаются спазмом. Я выплёвываю густой ком крови, и съезжаю на пол.

Дверь в курилку распахивается. На пороге показывается охранник. Бешенные глаза сканируют комнату и охреневают от увиденного. Он врывается в курилку и ломится ко мне.

— Стоять!

— Но…

— Выйди и проследи, чтобы сюда никто не вошёл! — приказывает Мята.

Охранник покорно кивает и прячется за закрытой дверью. Мята достаёт из кармана платок и принимается вытирать сначала окровавленное лицо, затем — руки, в конце — обувь. Наклоняется и берёт меня за шиворот. Поднимает на вытянутые руки.

Нахожусь на грани потери сознания. Внутри всё болит. Кажется, что какие-то органы работают неправильно. Немного помогает дуновение свежего воздуха из разбитого окна. Я бросаю взгляд в сторону и вижу внизу асфальт. Пять этажей. Но мне хватило бы и трёх…

Мята подносит меня к окну и отпускает руки. Я падаю задницей на остатки подоконника и опираюсь о раму. Кажется, полёт на асфальт отменяется. Он достаёт пачку сигарет, суёт одну себе, вторую — мне. Чиркает кремень зажигалки, и курилка в очередной раз наполняется дымом.

— Как, говоришь, тебя зовут? — ни с того ни с чего голос Мяты становится не только спокойным, но и дружелюбным.

— Данил, — отвечаю я и закашливаюсь не то от дыма, не то от булькающей жидкости в лёгких.

— Отсаженный, ты, однако пацан, Данил, — Мята придерживает меня за плечо, видя, что я сползаю на бок. — Задавай свой вопрос, раз уж познакомились…

Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя. Мята его предоставил. Вообще было удивительно смотреть, как он изменился. Я бросился на него с кулаками и неслабо помял лицо. Почему он сменил гнев на милость? Впрочем, мне ли не знать ответ? В интернате я многие годы держался на плаву и не падал в канаву лузеров потому, что каждый раз выбирал давать сдачи и драться. Так случилось и в этот раз. Мята оценил мою смелость. Хотя мне повезло, что он оказался адекватным мужиком. Будь на его месте кто-то задиристее и высокомернее, валялся бы я на асфальте пятью этажами ниже.

Кое-как в своём одурманенном мозге я восстановил логические цепочки, поправил ячейки памяти и спросил про давнюю подставу от Калёных. Ответ Мяты ударил меня, будто электрический разряд:

— Подстава от Калёных?! Не было никакой подставы! Вернее она была, но в обратную сторону!

— Как это?! — я почувствовал горечь в груди и влагу на ладонях.

Рассказанное Мятой переворачивало картину отношений Тараса и Калёных вверх тормашками. Каждое слова Мяты почти зеркально противоречило словам Тараса. Я считал Тараса нашим безоговорочным лидером, и уважал его. Сперва я даже счёт слова Мяты выдумкой, которая расползлась по Бетонке про слишком амбициозного подростка. Но чем больше я об этом думал, тем больше приходил к выводу, что слова Мяты могут быть правдой.