Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни

Бумба испугался, сняв цветную обёртку с подарка. “Кто это, черт возьми!” – закричал он, вперив взгляд в портрет бородатого человека, который пронизывал его своим взглядом. “Это писатель и журналист Теодор Герцль”, – ответила сестра. “У нее, что, болты в голове расслабились”, – пробормотал он почти про себя, и плюнул себе под ноги. И отец не скрыл своего недовольства тем, что в такой праздничный день, она испортила настроение имениннику. “Зачем ты это сделала?” – спросил он. Так как она помалкивала, дед вытянулся во весь свой рост, расправил усы и сказал: “Нетактично давать человеку подарок, к которому нет у него никакого интереса. Следует подбирать соответствующий вкусу виновника торжества подарок”. От подарка к подарку движутся воспоминания, вплоть до особенно постыдного случая. Фрида не верила, что уважаемый хозяин неожиданно решил купить дочке трехколесный велосипед, чтобы она сопровождала его на прогулке по центральной улице города. Фрида кричала на нее: “Ты шантажистка, ты выклянчиваешь деньги у отца!” Она просто не поняла, что велосипед купили для укрепления ног ребенка.

Возвращение в отчий дом, тем более воображаемое, напрягает нервы.

Принцип есть принцип – воспитывал их отец, – заставляя Наоми в зимние холода, как нищенку, носить пальто с большими заплатами и сгорать от стыда. Его не беспокоило, что ягодицы ее были в ссадинах из-за того, что она сидела, замечтавшись, на железных ступенях входа в универмаг. Полы пальто застревали в щелях между ступенями и рвались. Отца не трогало, что ученицы в классе, девочки из аристократических семейств, смеялись над огромной уродливой заплатой на ее пальто. Особенно она страдала от снега и метелей. Открытые ее колени обжигал мороз.

Сочинение романа требует от нее всех душевных сил. А Бумба надрывается от хохота. В обширной библиотеке отца нашел он книгу о половом воспитании. Картинки возбудили его любопытство, и он с большим вниманием прочитывал объяснения к каждой иллюстрации. В течение одной ночи он стал “звездой” класса – специалистом по жизненным проблемам. На переменах вокруг него толпились одноклассники, и зрачки их глаз были расширены и недвижны от его рассказов о том, что такое любовь между мужчиной и женщиной, каким образом происходит оплодотворение, и какие существуют противозачаточные средства. Бумба, десяти лет отроду, открыл глаза всему классу и дома, забывшись, за обедом, между глотком бульона, жеванием моркови, картошки и котлеты, обучал домочадцев положительным и отрицательным сторонам презерватива. “Так я вычитал в книге”. Отец во главе стола захлебывался, долго кашлял, и вовсе не из-за темы, а из-за нарушения этикета за обеденным столом.

Учеба учебой, но в пылу объяснений рекомендованной техники сношений мужчины и женщины, Бумба забыл правила поведения за семейным обедом, хватал, не останавливаясь, с подноса, и глотал котлету за котлетой. Отец сдерживал гнев до того момента, когда маленький болтун закашлялся. И тогда отец, впервые в истории семьи, гаркнул, вытянул палец в сторону Бумбы и выгнал его из-за стола.

“Наоми, расскажи в своей книге о том, как я жег спички в своей комнате и загорелись ковер и портьеры, – Бумба в восторге от своей роли в романе сестры, – расскажи о том, как весь дом чуть не сгорел, когда я поджег игрушки на рождественской елке. Бумба изнемогает от смеха, вспоминая, как у него желудок перевернулся, подобно бетономешалке. Он обнаружил в шкафу с лекарствами пахучие таблетки и наглотался их. Целый день метался маленький шалун, воя во весь голос, между туалетом и ванной. Отец вышел из кабинета и удивился, почему ничего не делают, чтобы помочь ребенку.

Среда была днем прачек. Ранним утром младшие дети покидали постели, усаживались на деревянных ступеньках, ведущих из гостиной в кухню, и следили, открыв рты за прачками. Две сельчанки задерживали дыхание перед рукомойниками, как перед чудом. Их потрясала горячая вода, текущая из кранов. Такое чудо было лишь в домах богачей. С этого только начинался “цирк прачек”. Они поднимались на чердак – стирать грязные вещи и гладить чистые. Дети тянулись за ними. Навострив уши, они прислушивались к сочному немецкому языку, каким прачки делились между собой историями из среды, с которой дети не были знакомы, трагедиями в отношениях между мужчинами и женщинами, между взрослыми и детьми. Прачки болтали без умолку, и дети прислушивались к ним, затаив дыхание. Прачки выбалтывали тайны домов, в которых они стирали. Они сплетничали о том, что творится в бедных семьях. И тут, словно черная кошка пробежала между прачками, и вспыхивали настоящие войны в комнате для глажки. Сыпались взаимные угрозы и проклятия. Младшие дети вслушивались. Их охватывало волнение. Ругательства с чердака катились вниз по коридорам и комнатам вместе с топотом их тяжелых башмаков. “Как вы разговариваете в благородном доме?! – возмущалась Фрида их вульгарностью, – я вас уволю”.

От воспоминания к воспоминанию смех сотрясает кухню в Пардес Каце. Бумба рассказывает об ухажёрах Лотшин, которые выстраивались под ее окном, и пели ей легендарную песню на стихи поэта-еврея, принявшего христианство, Генриха Гейне, – “Лорелея”. Ведра воды, которые выплескивали кудрявые сестры-близнецы на головы ухажерам, не помогали. Под окном принцессы дома без конца звучала эта песня, ставшая народной.

Не знаю, что стало со мною —

Душа моя грустью полна.

Мне все не дает покою

Старинная сказка одна.

День меркнет. Свежеет в долине,

И Рейн дремотой объят.

Лишь на одной вершине

Еще пылает закат.

Там девушка, песнь распевая,

Сидит высоко над водой.

Одежда у ней золотая,

И гребень в руке – золотой.

И кос ее золото вьется,

И чешет их гребнем она,

И песня волшебная льется,

Так странно сильна и нежна.

И силой плененный могучей,

Гребец не глядит на волну,

Не смотрит на рифы под кручей,

Он смотрит туда, в вышину.

Я знаю, волна, свирепея,

Навеки сомкнется над ним,

И всё это Лорелея

Сделала пеньем своим

(перевод В. Левика)

“Немцы никогда не отказывались от “Лорелеи, – говорит Лотшин, – в 1939, когда я покинула Германию, они все еще пели “Лорелею”, но стерли имя автора – Гейне”.

В кухне воцаряется молчание. Нацисты, придя к власти, разрушили отчий дом. Все воспоминания, по сути, незаживающая, кровоточащая рана в сердце.

Израиль посетил Лотшин в Пардес Каце в изматывающий жарой день. “Вы абсолютно не похожи друг на друга”, – сказал