Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Как-то ночью я отправлял из ГБО обожженного финна. За больным прислали санитарный самолет, укомплектованный спецбригадой и всем необходимым оборудованием. Тогда Глаша изъявила желание раздеться, забинтоваться с ног до головы и улететь в Финляндию вместо больного. Я предложил ограничиться стриптизом. Мы посмеялись и вместо Глаши вручили северным коллегам историю болезни. Выписка на английском, загодя о печатанная японским принтером, осталась лежать на столе. Чисто механическая ошибка, но какие последствия!

Чикес заставил дежурную бригаду перерыть все ящики и шкафы в отделении, потом вздохнул и сообщил об инциденте по инстанции.

На следующий день меня вызвали к Шишиной, которая долго распиналась о бдительности и прозрачно инкриминировала мне связь с западными разведками. Я предложил обратиться к товарищам из Протокольного отдела. На том и расстались.

Что мы там забыли, я для себя уяснил.

В конце августа — начале сентября аспирант О.Л. Мальский посетил Западную Германию с неофициальным дружественным визитом.

В июле удалось выбить паспорт. Отец помог с визами и билетами. Прекрасная мулатка Мона (о ней чуть позже) познакомила с сотрудницей обменки у Белорусского вокзала, которую неорганизованные отечественные визитеры почтительно величают Банком. Слава Пекарь ссудил рублями.

Сломя голову я носился по пустым магазинам, подыскивая презенты и национальный колорит на продажу. Салмонов предупредил меня о зверствах советской таможни. Один его знакомым вез в США мешок консервов. Не кильки в томате — черную икру. Излишки отобрали. По возвращении обязались вернуть. Даже выдали расписку. Не вернули. «Истек срок хранения, пришлось выкинуть».

Подозреваю, что этим знакомым был сам Салмонов.

Я взял с собой чуть больше дозволенного количества спиртного, табака и пищевых продуктов.

Поезд прибывал на станции по расписанию. На границе не шмонали. Воздушный и железнодорожный транспорт — две большие разницы.

За окном тянулись неубранные польские поля и беспрерывные восточногерманские перекуры. Знакомо до боли.

И вот в ночи промелькнула еще социалистическая по содержанию, но уже капиталистическая по форме Александр-плац. Вдали замаячил неоновый руль «Даймлер-Бенц».

Свершилось!

Мы с Андроном по-братски разделили обязанности. Ему — пять коек плюс «шоковая», мне — семь плюс вызова.

Я провел обход в своих палатах.

Хронический реанимационный житель С. Шушков.

Три месяца назад, глубокой ночью, возвращаясь домой пешком и в нетрезвом состоянии, повстречал приятеля на «моторе» — тоже датого. Приятель предложил подвезти и подвез в столб. Переломы обоих бедер, нескольких ребер, подозрение на разрыв полого (не полового!) органа. На лапаротомии разрыва не нашли. После операции высоко лихорадил. Заподозрили гнойник в животе, взяли повторно. На вводном наркозе наступила остановка сердца. Восстановили кровообращение и перевели в 18-е отделение. Здесь — трахеостомия, ИВЛ, трахеобронхит, пневмония. Как положено.

Ходячий (то есть лежачий) реанимационный анекдот П. Лимадов.

Пять месяцев назад перенес экстренную резекцию желудка в связи с кровотечением из язвы. Оклемался. Уже собирались переводить, а он возьми и отсоединись от капельницы и кислорода одновременно.

Фабричных систем для кислородотерапии не хватает. Местные умельцы мастерят их из тех же капельниц. Больной пытался подключиться самостоятельно, перепутал системы и накачал кислород в сердце. Наступила клиническая смерть. Подоспели вовремя, завели. С тех пор выкарабкивается из одного осложнения за другим. Пока выкарабкивается.

Перед глазами снова встал светлый образ Лили Давыдовны. «В нашей работе мелочей не бывает». Что да, то да. Из хроник того же 18-о отделения: Лето. Жарко. На потной груди полуамбулаторного старичка покоятся наушники. «Дочка, воткни радио в розетку». Дочка воткнула, да не в ту.

Разряд, фибрилляция желудочков, реанимация по полной программе. Через сутки экстубировали. Дед первым делом поинтересовался, что произошло. «С кровати упал, головой ударился. Не помнишь, что ли?»

А этот что здесь делает?

Бойкий дедок с бегающими глазками. Бритый «чайник» под повязкой. Я пролистал историю. Ага! Больной Варфоломеев, переведенный из «нейрореанимации» в обмен на конфликтного Солана. Два дня назад была удалена хроническая субдуральная[46] гематома.

Дедок снял со спинки кровати и накинул на плечи мятый флотский китель с орденами.

Боевая слава «реанимации».

Остальные послеоперационные. Течение обычное.

Запад обрушился на меня сотнями тонн многоэтажного вокзала.

С ресторанами, магазинами и автоматами — для напитков, газет, сигарет, кондомов, обналичивания кредиток и еще черт знает для чего. Автоматы стучали, звенели и гудели, не обращая на ошарашенного «совка» никакого внимания.

Я вконец запутался. Почему не встречают?

— Олег! Я думала, поезд приходит в половине.

Света. За год я успел забыть, какая она симпатюля.

Дома меня ждал торжественный обед, муж и причесанные дети.

Обменялись последними новостями с Родины. В августе погиб Цой. В магазинах пусто, на национальных окраинах неспокойно. А в ФРГ все по-прежнему. Загнивают потихоньку.

После прогулки по ночному Франкфурту я спустился в отведенные мне апартаменты и проспал часов двенадцать.

После того, как Света вернулась из госпиталя, мы отправились выкупать обратный билет. Оказалось, что она забронировала билет до Москвы на середину сентября. Я не планировал такого длительного визита, но сильно не расстроился. Позвонил в Москву и проинформировал Батыриху об изменении своих планов. Диалога не получилось, не говоря уже о консенсусе.

Я настрочил истории и сбегал в «приемник». Андрон принял отравление ФОС[47] и вызвал трансплантаторов.

Во второй палате у него лежит больной с тяжелой черепно-мозговой травмой. Со вчерашнего вечера арефлексия, зрачки расширены.

Самостоятельное дыхание на фоне двухминутной инсуфляции[48] чистого кислорода отсутствует, гемодинамика поддерживается вазопрессорами. Смерть мозга.

Для подтверждения такого диагноза неплохо было бы сделать каротидную артериографию или, на худой конец, электроэнцефалографию. Но мы не графья, и как-то обходимся.

Андрон на смерти мозга собаку съел. Не пропускает ни одного потенциального донора. Ведь сколько народу с живыми мозгами хоть завтра готовы на пересадку почек. И еще консультантские…

В Союзе (и не только) под протоколом забора органов у мертвого (с юридической точки зрения) человека ставят свои подписи реаниматолог, невролог, судебно-медицинский эксперт, трансплантолог и — в зависимости от обстоятельств и времени суток — главный врач, заведующий отделением или любой другой врач. Всего пятеро.

Но зачем же любой другой! Лучше я сам поставлю. Считается консультацией, каждому соучастнику за тяжкое бремя ответственности отваливают по одиннадцать рублей. Вроде бы немного, но если скинуться…

Но-но, дорогой читатель! Поберегите свои слюни. При такой жизни они вам еще пригодятся. Мы не охотники за скальпами и не возьмем грех на душу. А что касается лабораторного подтверждения диагноза… Пока (и если вообще) получишь результаты высокочувствительных, но весьма трудоемких исследований, почки отомрут вслед за мозгом — процесс-то быстротечный. Есть, конечно, круто оборудованные клиники — Шумаковская, например. Но мы в Боткинской. Кстати, не самой поганой среди советских больниц.

Какова вероятность ошибки? Мягко говоря, небольшая. Вы имеете тот же один шанс на миллион стать счастливым наследником богатой троюродной прабабушки из Австралии, о существовании которой даже не подозревали. Но продолжаете, как заведенный (заведенная), ходить на работу и хватаетесь за самую грязную халтуру. Зачем? Увольняйтесь немедленно! Кормите баснями голодных детей. А вдруг повезет…

Андрон почти договорился и насчет сердец. Там консультантские побольше. Осталось решить организационные вопросы. Трансплантологи изымают работающее донорское сердце параллельно с доступом к сердцу реципиента.

Необходимо перевезти донора в другое лечебное учреждение — целиком и вместе с историей болезни. И вернуть труп на следующий день. Родственникам положено сообщать о смерти немедленно. А вдруг они будут ждать транспортировки тела в морг? Или лучше не сообщать? Проблема.

Конечно, проще загодя получить у родственников письменное информированное согласие на изъятие органов. Но это в теории — девяносто девять процентов ответят категорическим отказом независимо от воспитания, вероисповедания и интеллектуального уровня. Оно и понятно. Поставьте себя на их место. А теперь поставьте себя на место матери, у которой ребенок погибает от сердечной или почечной недостаточности. Мать не знает, дождется ли он своей очереди…