Доктор N - Чингиз Гусейнов

- Ваш рассказ так и просится в печать.

- Как пропаганда за советский строй? Возможно. В окрестностях города, куда нас повезли, построены образцовые поселки для рабочих, песчаные пустыри на нефтепромыслах обсажены деревьями как защитой от пыльных бурь. Меня поразили дороги: машинное оборудование транспортируется на обычных грузовиках, которыми наводнены дороги.

- Признаете благотворность революции?

- Меня в Англии часто спрашивают, что за люди живут в России? Это люди, говорю им, которые быстро поддаются влиянию порыва, они наделены детским энтузиазмом, для них слова значат больше, чем дела. Испытывают утешительную радость от приятных слов и горьких самобичеваний. - Задумался.- В Баку я сознавал, что за мной неусыпно следит и охраняет меня один манчестерский еврей, приставленный к нам в качестве переводчика и гида. Он признавался, что не очень доверяет азиатам, поэтому я услаждал его страшными рассказами о резне и прочих событиях в Баку. А потом был Тифлис... Вам интересно?

- Очень,- искренне признался Нариман.

- Да... - и снова задумался. - В Тифлисе за мной не так строго следили. Тут меньше всего было от советского режима, чем в любом другом городе, где мы побывали. И люди были одеты лучше, чем в России... Знаете, я посетил в Баку могилы расстрелянных комиссаров.

- Их тела перевезли из Туркмении по моему почину.

- Я вспомнил встречи с Шаумяном у него на квартире.

- Вы посещали его квартиру? - Нариман не знал.

- Занятный был первый визит. Дверь открыл его младший сын, ему было лет десять. Я объяснил ему, кто я, малыш состроил рожицу, занял удобную позицию и громко заявил: Буржуй и паразит! Я попросил Шаумяна, зная, что Армянский национальный совет за принятие английской помощи, познакомить с каким-нибудь известным дашнаком.

Известных дашнаков нет,- отчего-то улыбнулся Шаумян.

Но вскоре представился случай, познакомился с юристом Сергеем Арсеном, часто приходил ко мне, мы обсуждали положение в Европе, читали гранки Рейтер, которые я получал из Персии. Сергей Арсен и познакомил меня с известным главой турецких армян Ростом-беем, который и учредил, - как напишет Мак Делл в воспоминаниях, - террор, сделавший дашнаков знаменитыми во всем мире.

Мак Делл вздохнул, будто сожалея о скоротечности жизни:

- Да, особенно привлекали мое внимание в то время трое: Шаумян, Джеваншир, о ком мы уже говорили, но я не все о нем рассказал вам, и Сергей Арсен, о ком я вовсе умолчал. Занятный был человек. Мир - мой театр,- сказал он мне однажды.

- Мысль не нова.

- Но я,- добавил Сергей Арсен,- люблю удобное сиденье. Поскольку оно становится здесь неудобным и, по-моему, станет еще хуже, мне надо уехать куда-нибудь, достал какие-то расписания поездов, путеводители, обсуждал, как ему с семьей выбраться в Европу, и я помог ему уехать в Европу через Персию... Я часто думаю о Шаумяне. Личность его окутана тайной, глубина его политического мышления казалась бездонной. Люди, находившиеся в сфере его интересов, уважали его почти до обожествления. Выражение его лица, вернее, недостаток выражения добавлял загадочности этому человеку. Старые мастера кисти непременно б избрали голову Шаумяна в качестве модели для изображения Христа. Весь облик Шаумяна выражал терпеливое усердие и настойчивость. Он умел прятать свои чувства. Единственный проблеск чувств на его челе - это слабое втягивание ноздрей, словно признак волнения, как у кролика, когда он ест капустный лист... Потерпите, и о Джеваншире я сообщу вам пикантные подробности, вы ведь задумали сочинение о прожитых годах, как я понял во время нашей первой встречи.

- С чего взяли? - смутился Нариман.

- Чтоб социалистический писатель не запечатлел революционные годы? Так вот, Сергей Арсен... Неужели не слыхали о нем?

- Нет, не были знакомы.

- Остроумный веселый человек, желанный в каждом доме. Он, кстати, открыто посмеивался над деятельностью дашнаков. Примитивный народ,- говорил о них. Все трое были связаны работой в одной нефтяной компании и дружескими узами. У Сергея и Джеваншира было много общего - в озорстве, бесшабашности, а вот дружба Джеваншира с Шаумяном казалась необъяснимой - ни общих политических целей, ни единых национальных интересов... Мы, как вы, очевидно, знаете, оказывали материальную помощь союзническим войскам.

- Разве?

- Удивлены? (Мелодии явно расстроенного пианино.) Надо же было хоть как-то поощрить боевой дух! Мы платили наличными, а французы, они ведь народ скупой, поддерживали морально. К сожалению, первые крупные суммы, переданные им, почему-то достались армянским добровольческим частям, и они ради своих корыстных политических целей стали хвастать, что помощь английской миссии предназначается именно им, что, естественно, не могло не усилить среди тюрок антианглийских настроений. Однажды наш поезд был захвачен в Гяндже протурецкой мусаватской властью. Ее глава Хан Хойский и военный министр в полковничьей форме Эфендиев обвинили нас в перевозке амуниций и денег для армян. Я потребовал, это был мой искусный ход, чтобы наш салон-вагон немедленно обыскали (вентиляторы и задние стенки зеркал были забиты купюрами). Моя настойчивость озадачила Хойского, он стал проявлять вдруг нерешительность, опасаясь, видимо, дипломатического скандала: вагон был собственностью союзников. Я, однако, настаивал, и Хойский согласился.

- Во избежание последующих для вас неприятностей,- предупредил я,предлагаю произвести обыск в присутствии нейтральной стороны,- и указал на персидского генконсула Мирзу-хана.

Он убедил Хойского не допускать обыска, ибо этим, как он сказал, оскорбляются британский и французский флаги и тем самым наносится ущерб престижу недавно образованной демократической республики.

Нам разрешили продолжить путь в Тифлис, а там хаос, федерация и парламент распались, безвластие, анархия. К тому же нет света и воды. Мы достали два ящика минеральной воды, её пили, ею умывались и брились. Брест-Литовское перемирие было подписано, принято русской армией как мирный договор. Армия на всех фронтах превратилась во враждебную и озлобленную толпу, намеренная любой ценой вернуться в свои деревни. С помощью денег мы пытались убедить верные союзникам части вернуться на турецкий фронт, но тщетно: русские были начинены большевистскими идеями, отказывались формироваться, грузины не хотели покидать Тифлис, армяне намерены были защищать только себя.

Из Петрограда на Кавказ прислали Шаумяна как специального эмиссара Ленина. Грузины, делая вид, что они сильны и управляют ситуацией, приказали арестовать Шаумяна. Он ушел в подполье, потом перебрался в Баку. Ко всем существующим беспорядкам прибавились волнения племен по всему Кавказу, занятых объявлением независимости и установлением так называемых республик. Чеченцы на севере воевали с казаками. Ингуши, лезгины, другие мусульманские племена включились в национально-освободительную борьбу, как они называли свое стремление к отколу от России. Недостатка в оружии не было, старое русское правительство имело огромное количество амуниции во множестве полевых складов, которые легко были разграблены. Племена к тому же силой задерживали удиравшие домой войска и отбирали у них винтовки, пулеметы, пушки.... Разве я грешу против истины?

- Я, по-моему, ни в чем вас не упрекнул.

- Мне показалось, что вы... - какое б слово найти? - в душе насмехаетесь над наивностью моих суждений.

Нариман невольно развел руками, взметнул (глядя на себя со стороны?) бровями, много ли им выразишь - языком немого кино, подсказка? да: одно из двух:

НЕВЕДЕНИЕ НАИВНОСТИ (чьей?), или НАИВНОСТЬ НЕВЕЖЕСТВА (чьего?).

... Шаумян объявил себя главой Бакинского правительства. В Баку единственными войсками были армянские части, потому армяне составляли важную часть правительства. Офицеры, почти все армяне, находились под влиянием дашнаков. Кто мог знать, что мартовская война изменит ситуацию в Баку? Трактовка вами мартовской войны...

- Трактовка или правда?

- Ваша правда. Увы, бойня мусульман была невероятная. Флот, армяне и большевики были брошено против тюрок. Нет, вовсе не хочу сыграть на ваших национальных чувствах, тем более что после войны власть в Баку перешла в руки комиссаров, в том числе ваши.

Мак Делл удивился (растерялся?), когда Нариман сказал ему, что Шаумян прятал Джеваншира у себя в те мартовские дни.

- Что он прятал вас, я слышал, но что прятал Джеваншира - для меня новость. Я часто навещал в те дни Шаумяна, стараясь, однако, не попадать к обеду или ужину. Считалось неприличным бывать у кого-либо в доме в такое время, ибо еда, как знаете, была нормирована. Приходилось часами выслушивать рассуждения Шаумяна о совершенном государстве. Не мог понять: чего в них больше - наивности мечтателя или фанатизма большевика? Я, между прочим, посетил корабль с комиссарами перед их отплытием, это вышло как-то самой собой, случайно, пригласил меня командующий артиллерией Петров, привлекательная, скажу вам, фигура с длинными, красиво развевающимися волосами, одет был в яркокрасную черкеску. Зайдя к ним в каюту, выпил сладкого шампанского с Шаумяном и его коллегами. Отплыви они, захватив меня с собой на борту, они имели бы ценного заложника. Позже я получил строгий нагоняй от генерала... Вы что же, - спросил, заметив недоверчивый взгляд Наримана, - не допускаете личных симпатий, лишенных классовых пристрастий? Даже простого человеческого любопытства? Кто мог знать, что встреча последняя?