Отпадение Малороссии от Польши. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Один из таких преподобных мужей Россов, упомянутый в «Советовании о Благочестии», Иоанн Вишенский, должен был иметь особенно сильное влияние на соотечественников, судя по самородному красноречию его посланий, приносимых в малорусские монастыри питомцами афонской школы, а равно и потому, что эти послания сохранились в рукописях до нашего времени, не смотря на превратности человеческих мнений и судеб. Появиться им в тогдашней печатной полемике, заправляемой протестантами, было невозможно, так как Иоанн Вишенский, со всею резкостью врожденного ему сарказма и грозой духовного обличения, восстал против сближения с образованными по иноземному панами, которое привело в нашу южную Русь латинскую, и вслед за нею и протестантскую проповедь. Для придания большей цены ходившей по рукам рукописи, одно из афонских посланий было даже адресовано (вероятно, переписчиком) к начальнику православия, князю Острожскому. Но попасть под типографский станок его двора могло оно всего менее, потому что именно в этом послании говорится, что «ныне русские князья все оеретичились между ляхами, и отступили от христианства, от истинной веры».

Не входя здесь в обзор вдохновенных воззваний афонского аскета, скажем, что его изображение мирской и монашеской жизни объясняет нам больше, нежели все другие документы, каким образом невежественная русская партия, примкнувшая к монастырям, устояла в своих православных воззрениях против просвещенной западною наукой партии, которая опиралась на православных Острожских и протестантов Радивилов.

Борьба между ними шла втихомолку: ибо малоученые, убогие и в быту своем мужиковатые иноки не имели возможности ни препираться с образованными в панских кругах богословами, ни писать против них доказательно, как писал против папистов таинственный автор «Апокрисиса», ни даже печатать написанное. Но еслиб эта борьба со стороны людей малосведущих велась в тесном пространстве и не охватывала круга, описываемого радиусом иноческого скитания за сбором медовой дани и за милостынею на церковное строение, — дело малорусского православия было бы проиграно.

Афон постоянно поддерживал Печерскую обитель в строгом хранении унаследованной от времен апостольских веры, и постоянно снабжал его братию своими питомцами, подобными Иоанну Вишенскому, который поверстал в еретики всех русских князей задолго до формального их отступничества. Даже в те времена упадка церкви и народной нравственности, когда иноверная власть, не стесняемая вельможными православниками, вводила в обитель преподобного Феодосия архимандритов Вассианов, эта обитель заключила в своих стенах таких иноков, которые своими тихими добродетелями продолжали действовать на современный русский мир так влиятельно, как действовал Антоний и Феодосий Печерские на древний. Они-то, эти молчальники, эти покорные всяким властям затворники, эти безоружные борцы за православную церковь, противопоставляя всякому насилию одну готовность терпеть лишения, истязания и самую смерть, царили у нас над общественным мнением победительно, и правили народными симпатиями могущественно.

Когда «святопамятный» князь Острожский отошел к предкам, не обеспечив каким-либо фундушем ни одного церковного братства, ни одного училища, ни одной типографии, ни даже какого-нибудь испытанного ревнителя народного просвещения, — из Печерского монастыря вышел убогий инок Исаия Копинский, или Купинский, в виде попрошайки, и заменил широкопоместного магната в поддержке малорусской церкви с неизмеримым превосходством.

Копинский вовсе не готовился к общественной деятельности. По характеру и по монастырскому воспитанию своему, он был аскет; а представители нашего малорусского племени, способные к аскетизму, не имели иной задачи своего подвижничества, кроме внутреннего, молчаливого самоудовлетворения красотою христианской любви, основанной на самоотречении в пользу ближнего. Они жаждали одного блага в жизни, — чтобы сделаться преподобными по примеру тех двух подвижников, которых наша церковь поминает в заключение каждого богослужения.

Что Исаия Копинский этого достигнул во мнении спасающейся братии, свидетельствует нам следующее характеристическое название, данное почитателями его духовных подвигов сочинению, которое написал он в руководство монашествующим: «Лествица духовного в Бозе жития христианского, трудолюбне составлена и в Пользу душевную усердствующим и внимающим постническому Житию написана преподобным Отцем нашим Исаиею Копинским, иже постничествова и Безмолвия путь проходя при пещере Отца нашего Антония иже в Киеве, последи же бывша митрополитом того же богоспасаемого града Киева».

Как много значил в те времена строгий монашеский аскетизм для жизни практической, показывает факт, что постника и молчальника Исаию вызвало для своего назидания и руководства Богоявленское церковное братство, возникшее в Киеве по примеру братства Львовского.

То было время исполнения католико-религиозных чаяний папского легата Пизона, напрасно хлопотавшего о привлечении на лоно римской церкви Константина Ивановича Острожского, отца князя Василия. С окончательным переходом в католичество возвеличенного литовским гетманом дома, многие православные фамилии поделались католическими. Но некоторые держались еще православия, и как будто находились под влиянием грозной правды, высказанной Иоанном Вишенским:

«Когда бы не было между вами этих клобуконосцев, то давно бы вы уже погибли, давно бы утратили свои высокие места, давно бы совершился над вами приговор: «се оставляется вам дом ваш пуст»?

К числу верных покамест православию фамилий принадлежали паны Ложки в Мозырском повете, над Припетью, князья Вишневецкие, распространившие свои владения от Горыни до Сулы и Сейма. Исаия Копинский пользовался в отживающем свой век поколении православного дворянства особенным уважением за свою постническую и молчальническую жизнь. Он выпросил у панов Ложек привилегированное, то есть не подлежащее королевскому праву место в Киеве, близ церкви Богоявления, и основал на нем, с помощью церковного Братства, монастырь, известный доныне под именем Братского, с целью доставить в нем приют убогому духовенству, вместе с греко-славянским училищем для распространения в народе православного просвещения.

К подобным же пожертвованиям расположил он и дом князей Вишневецких. Юный наследник этого дома, знаменитый впоследствии отступник православия, князь Иеремия, находился уже, как это случилось со многими княжичами и паничами, в руках тех просветителей польско-русской республики, которые, не трогая даже веры, претворяли русский элемент в польский и православное воззрение в католическое. Но зато его мать, княгиня Раина, хваталась обеими руками за людей, которые одни были способны предохранить великих малорусских панов от исполнения над ними угрозы Иоанна Вишенского. Она дала Исаии Копинскому все средства восстановить древний Густынский монастырь, близ Прилук, обеспечить устроенный им под Лубнами монастырь Мгарский и основать Ладинский, невдалеке от Густынского.

Путешествие патриарха Феофана в Киев через Густыню заставляет нас вспомнить, что Густынский монастырь служил для Москвы искони передаточным пунктом её политики относительно Польши, Молдавии и Турции, а вместе с тем обратить внимание и на то обстоятельство, что Исаия Копинский был посвящен Феофаном в архиереи первый.

Как будто из смирения уступил Исаия сан митрополита посвященному вслед за ним Иову Борецкому, будучи уже известен в Киеве и своим житием, и богословием, и церковностроительными подвигами. Имя епископа перемышльского принадлежало ему только титулярно. Он поселился в Ладинском ските с одним только послушником, ископал вместе с ним собственноручно пещеру и собственноручно же построил кельи для превращения скита в женский монастырь, который существует и ныне.

Но видно, что эта энергическая, пламенная духом натура не чужда была тех недостатков, которые неразлучны с пустынножительством и удалением от разнообразной сцены человеческих дел. Сохранилось известие, что, будучи призван игуменствовать в Межигорский монастырь, Исаия Копинский не поладил с братиею, избрал из неё двенадцать человек таких аскетов, каким был сам, и перевел в свою пустынную Густыню. Там опять не поладил он за что-то и с Иовом Борецким, — может быть, за его общительность, за его сношения с иноверцами. Самая просьба его к московскому царю заставляет предполагать, что молчальник Исаия питал в душе какие-то мрачные мысли. В одно время он рассылал по нашей Руси предостерегательное послание, в котором заподазривал Борецкого и других архиереев в расположенности к унии. Но причины разлада, предосудительного в некотором смысле для обоих подвижников, надобно искать не столько в них самих, сколько в новом повороте нашей церковной политики, под влиянием польско-русского панства.