Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг. - Филипп Шейдеман

закон 1869 года. Безотлагательно должна быть проведена обещанная реформа прусского избирательного права. Час настал. Весь народ радостно приветствовал бы реформы, а небольшая группа привилегированных, которые потеряют таким образом свои прежние преимущества, должна пожертвовать своими личными интересами отечеству, которое борется с опасностью для жизни.

Дело идет о государстве в целом. На карту поставлены Германская империя и ее будущее. Цели войны, выходящие за пределы наших собственных прав и в то же время за пределы достижимого, затягивают войну и влекут нас в пропасть. Весь мир должен знать, что германский народ борется единственно за свое национальное право на жизнь и развитие и что он в любой час готов заключить мир, который обещает ему это право. Все, что отсрочивает такой мир, должно быть отложено в сторону, все, что его приближает, должно быть сделано как можно скорее.

Внутреннему же строю должны быть приданы формы, которые „открыли бы возможность свободной и радостной совместной работы всего нашего народа“. И если в массах народа появится твердое убеждение, что отечество, за которое они борются и страдают, во внутреннем своем строе есть очаг свободы и гражданской справедливости, то они напрягут свои последние силы и отдадут последнее, для того чтобы отстоять это отечество от попыток поработить его извне.

С совершенным уважением и полной преданностью президиум Германской Социал-демократической партии и социал-демократической фракции рейхстага Фр. Эберт, Ф. Шейдеман, Молькенбур, М. Пфанкух, Отто Вельс, О. Браун, Эд. Давид, Фр. Бартельс, Г. Мюллер, Г. Граднауэр, Г. Кретцил, Р. Фишер, А. Герин».

Конституционная комиссия и правительственный саботаж

С этой, как теперь должен признать всякий, безусловно правильной картиной общего положения перед глазами и занятый тем, чтобы в Берлине у своего правительства и в Стокгольме у иностранных товарищей по партии добиться всего, чего еще можно было добиться перед лицом надвигавшегося банкротства, я имел особую возможность, в качестве председателя конституционной комиссии, наблюдать невероятное политическое жестокосердие, близорукость и эгоистическое упрямство, которые прежде всего объединяли правительство и консерваторов. А наряду с этим отсутствие смелости в более новых буржуазных партиях затрудняло даже мне, с моей безусловной решимостью попытки продвинуть дело демократизации, добиться достижение положительных результатов.

Я уже говорил в главе о Стокгольмской конференции о той чрезмерной работе, которой мы были обременены и среди которой заседания конституционной комиссии занимали не последнее место. Консерваторы, которыми здесь руководил Крет, занимались, разумеется, обструкциями. Они не хотели идти ни на какие уступки. Но возмутительнее всего было поведение представителей правительства, которые под руководством директора департамента Левальда обращались к одному маневру за другим для того, чтобы тормозить дело. Левальд действовал, конечно, в согласии и по указаниям своего начальника, статс-секретаря Гельфериха. Гельферих отговаривался главной комиссией, в которой он будто бы сидел безотлучно, и потому не мог прийти в конституционную комиссию. Когда я попросил прислать Левальда или, по крайней мере, каких-нибудь тайных советников для того, чтобы мы могли назначить обстоятельное заседание, он ответил, что Левальд необходим в главной комиссии. Когда я, несмотря на это, все-таки отказался распустить конституционную комиссию, он сказал с раздражением: «Хорошо, тогда я пошлю вам какого-нибудь статиста». Но прислал все-таки Левальда, вероятно боясь нашей решимости.

Борьба за власть в армии

Работы конституционной комиссии были крайне неудобны и канцлеру. Это с очевидностью явствует из моей записи в дневнике.

7 мая 1917 года. В половине седьмого вечера Эберт и я были у канцлера. Он крайне заинтересован нашими стокгольмскими планами. Очень просит точно сообщить ему о том, что уже сделано нами в качестве подготовительной работы и что еще предстоит впереди. Полный надежд, Эберт осведомил его очень подробно. Бетман слушал с интересом. Между тем я заметил, что он мог бы сильно облегчить нашу работу в Стокгольме и улучшить наши перспективы, если бы еще до конференции, отвечая на нашу интерпелляцию, он признал формулу: без аннексий. Он не дал ясного ответа, еще раз повторил, что интерпелляции ему очень неудобны и сегодня он может сказать, что, возможно, будет говорить завтра, но не то, что придется эвентуально говорить послезавтра и т. д. Ряд банальностей. Затем он вернулся к Стокгольму. Кто туда приедет? Англичане и французы тоже? Становилось все яснее, какое большое значение он придает конференции. Он указал на неопределенность положения в России. Сегодня так, завтра иначе. Временное правительство говорит одно, Милюков другое, а Совет рабочих и солдатских депутатов — третье. Керенский, как ему кажется, играет двойственную роль. Кроме того, у него есть сведения из Франции, что там правительство непрочно. Я: «Так сбросьте его, выскажитесь за нашу формулу, и французское министерство не сможет удержаться, потому что тогда группа, подобная нашему меньшинству, объединившаяся вокруг Лонге, превратится в большинство, а сверх того оппозиция открыто будет требовать мира».

Он: «Вы думаете?» Я: «Считаю это несомненным». Он: «Я желаю еще раз предварительно переговорить с вами перед выступлением по интерпелляциям». Я обещал и тотчас же заявил: «Если вы скажете что-нибудь, что удовлетворит правую, то мы должны будем заявить, что в течение трех лет находились в заблуждении, и сделать из этого выводы». Он: «Правую! Вы не поверите, как мне как раз теперь неудобна ваша конституционная комиссия». Я, притворяясь сильно удивленным: «Как так, почему?» Он: «Вмешательство в компетенцию военной власти при производстве офицеров, например. На ваш взгляд, как это будет использовано?» Я тотчас же поймал его на слове, объяснил ему, в чем дело, и пожалел, что он так «недостаточно информирован». Затем я сказал ему, что считаю все сделанное до сих пор в конституционной комиссии, так сказать, «мелочным товаром», без которого рейхстаг при желании мог свободно развернуть свою власть. Он: «Для всей правой печати конституционная комиссия служит новым желанным орудием против меня. Не забывайте, что эту печать читают в очень влиятельных кругах. А против меня солидарны и „Крестовая газета“, и „Ежедневное обозрение“, и Георг Бернгард в „Фоссише цайтунг“. Конечно, в конце концов, такая последовательная борьба остается не без влияния. Высшее офицерство не читает ничего, кроме этих правых листков. И это теперь, во время войны! Нет, эта конституционная комиссия… теперь… действительно дальше так невозможно». Я стал решительно возражать. Он: «Историю с производством офицеров мы не должны ни в каком случае доводить до пленума». Я: «Этому вы не можете воспрепятствовать, потому что, не считая нескольких консерваторов, весь рейхстаг за это требование». Он: «Мы должны сговориться, это не должно доходить до пленума. Если бы вы знали, как это влияет наверху». Бетман был, по крайней мере, откровенным противником и не прибегал к мелким приемам саботажа и официозной лжи. Не таковы другие