Испепеляющий яд - Аскольд Шейкин

— Господин Шорохов? — спрашивает тот. — Убедились в том, как настроены таманцы?

— Да, — говорит Шорохов. — Слово свое я сдержал. Вы свое тоже должны сдержать.

— Конечно. Спокойно езжайте дальше.

Шорохов продолжает:

— После того, что было в станице, неужели таманцы выступят на фронт?

— Выступят, — отвечает Матвиенко. — Но казаки народ особый. Обижаются редко и трудно. Если обидятся? Иметь такие полки на фронте — лучше бы там их вовсе не было. Я за Деникина говорю. Это и передайте.

"Ты же мне сводку диктуешь, — опасливо думает Шорохов. — Где же я напорол?"

Возвращается к экипажу. Поднимается в него.

Скрибный срывается с кучерского места, бежит к Матвиенко, указывая в сторону Шорохова, кричит:

— Шпион! Я его сводку в Таганрог американцам возил! Дон продавал! Кубань! На три миллиона донскую казну ограбил! Таманцев расстреливали, радовался, что кровь казачья льется!

Потом он бежит назад, к Шорохову. В его руке наган. Матвиенко догоняет Скрибного, валит с ног.

Шорохов, стоя в экипаже, хватает с кучерского места кнут, изо всех сил бьет им. Лошади рывком берут с места. Сам он от толчка падает на сидение. Слышит выстрелы, удары пуль по экипажу. Испуганные лошади несут бешено. Лишь верстах в четырех, за переломом дороги они было переходят на шаг.

Шорохов гонит и гонит их.

ВЕЧЕРОМ 21 ФЕВРАЛЯ он возвратился в Екатеринодар. Въехал во двор дома Титова. Распрягать лошадей, ставить в сарай? Еще такая забота. Живые существа. Кого-то надо срочно нанять, чтобы кормил, поил. Или бросить на улице. Пусть подберут.

Стал затворять ворота. Человек на одной ноге, с палкой и костылем, подошел к нему. Васильев!

— Караулю третьи сутки, — сказал он, вкладывая ему в руку многократно сложенный бумажный квадратик. — Ответ нужен завтра. Приди с четырех часов дня до пяти.

Ничего не добавив, ушел.

Ну а Титов встретил Шорохова как родного. Стал расспрашивать про Закардонного. Суетился возле клеток с канарейками.

Шорохов хотел как можно скорей остаться один. Ответил коротко: "Приедет. Может даже с часу на час". В комнате, где ночевал, развернул записку:

"Разные источники показывают, что на Кубани противником производятся большие формирования якобы особой Кубанской армии во главе с генералом Шкуро, готовность к бою которой приурочивалась к середине февраля. Вопросы: I) установить действительность формирования особой Кубанской армии, а не подготовки отдельных кадров для пополнения существующих боевых единиц, 2) район формирования, организации армии,

наименование корпусов и численность состава и комсостава, 3) технические средства, обмундирование, вооружение, срок обучения, 4) готовность к бою, маршруты следования, 5) настроение в частях".

Ответы на эти вопросы у него были. Кубанское казачество за генералами не пойдет. Пример тому: Таманский да и 2-й Полтавский полки. Изверившись, кубанские генералы, как усмирителей, призывают себе на помощь донских казаков. Порки. Расстрелы. Чего добились? Таманский полк, едва окажется на позиции, наверняка перейдет на сторону красных.

И никакой особой Кубанской армии Шкуро не создать. Отношение к нему кубанских казаков, если выразить одним словом, — ненависть. Да и оружия, обмундирования у Шкуро сейчас нет. К тому же его собственный корпус напрочь завяз в богатом курортном Причерноморье. Всех и вся грабят.

К этому приложить Запись Моллера. Пусть думают над ней те, кому следует.

Была еще сводка для миссии. Поездка в станицу Словянская. Раскол между рядовым казачеством и генералами. Затея англичан создать Кубанскую республику, самостийность ее гарантировать в обмен за вечное владение Новороссийской бухтой. Источник: атаманская свита. Обсуждалось в присутствии атамана Букретова.

Спать в эту ночь Шорохов не мог. Вставал с койки, подходил к окну, всматривался в уличную черноту, открывал форточку, прислушивался. В городе было тихо. Изредка проскачет конный, зальются лаем собаки.

Утром, ничего не объясняя Титову, Шорохов ушел из дома на Михайловской улице. Вернется ли? Одолевала тоска. Томило то, чему довелось быть свилетелем: порки, расстрелы, судьба Макара Скрибного, Закардонного. Тупая покорность одних, хмельная уверенность в своем праве чинить суд и расправу других. Когда это кончится?

Прежде всего побывал у Мануковых.

Евдокия открыла дверь, с плачем припала к его плечу.

— Леонтий! Николай почти все время без памяти, — говорила она сквозь рыдания. — Доктора требуют: везти санитарным поездом. Другой дороги ему не выдержать. А уезжать обязательно надо, Леонтий! Пусть не в Америку, так в Лондон, Париж… Иначе его не выходить… Я в штабе Добровольческой армии была. Не приняли: "Обращайтесь в миссию". Миссия в Новороссийске. Вчера вся прислуга сбежала. Слух прошел: «зеленые» город вот-вот захватят… Как я в Новороссийск поеду? Николай только тем и жив, что очнется — я рядом. Улыбается!.. Слабенько, как ребеночек.

Он посоветовал:

— Надо обратиться прямо в какой-нибудь поезд.

— Пыталась. Любые деньги давала. Говорят: "Мы тут проходом. Нам какого-то человека из-за вашего мужа выбрасывать?" Дело, Леонтий, в другом. Раз американец, пусть Америка о нем заботится. А какая там я американка, Леонтий?

Все так. Но и дочерью александровск-грушевского купца она уже не была. Одета в строгий костюм, поверх его — крахмальный белый халат, белая шапочка с оторочкой из крв, взгляд повелительный. Похудела, стала стройней, выше ростом.

— Надо лично кого-то просить, — сказал Шорохов. — Из тех, с кем Николай Николаевич в последнее время дело имел.

— Кого, Леонтий! Полковник Кадыкин в Новороссийске, генерала Мамонтова больше нет. Николай несколько раз с генералом Постовским встречался. Бумаги собирался купить. Говорил: сразу потом из России уедем.

— К нему и надо теперь обратиться.

— Человека посылала. Отвечают: после прощания с Константином Константиновичем генерал тоже в Новороссийск уехал.

Значит, верно. На вокзале ему должны были вручить мамонтовское достояние. Теперь оно у Постовского. Или у этой бывшей купеческой дочки, что бы там она ни говорила. Одно из двух.

— Кто же тогда нам поможет, Леонтий?

Он сказал:

— Если лазарет Первой Кубанской пехотной дивизии еще в Екатеринодаре, попытаюсь. Может даже сегодня что-то удастся.

— Леонтий! Вы ангел, Леонтий…

Выйдя от Мануковых, он через сотню шагов обнаружил слежку. Филер был в шинели, в армейской фуражке, надвинутой на глаза. Из-за большого расстояния лица его Шорохов не рассмотрел. Старался поменьше оглядываться. Важно было не показать, что слежка замечена.

Еще шагов через двести засек второго филера, но впереди. Был еще третий. Маячил то на одной, то на другой стороне улицы.

Пошел быстрее. Круто свернул в лавку с распахнутой дверью. Сквозь окно видел: филеры метались по улице. Плохо. Впереди встреча с Васильевым.

Тротуары, мостовую по-обычному заполняли беженцы, вереницы возов. Едва Шорохов покинул лавку, филеры опять его повели. Лишь поравнявшись с воротами лазарета и настолько уверенно войдя в них, что часовые не посмели остановить, отвязался от этой троицы.

Разыскал врача, знакомого по попыткам с его помощью спасти Моллера. Разговор был такой: "Очень богатый американец?.. Черепное ранение?.. Санитарный поезд?.. Лечение будет долгим, трудным… Сопровождать придется не только до Новороссийска… " Пока врач раздобывал фургон и с кем-то договаривался, Шорохов дополнил конверт со сводкой для Американской миссии деньгами. Сто пятьдесят тысяч бумажками по десять тысяч рублей. Места они заняли мало. На конверте написал «Дорофеев» — одновременно обращение в миссию и его личная подпись.

Что еще было у него при себе? Контракт об аренде дома в Новороссийске, удостоверение заготовителя Управления снабжений штаба Донской армии, листок с ответами на вопросы, переданные через Васильева, Запись Моллера.

Он не обманывался. После визита в Сергиевский переулок нало будет немедля покинуть Екатеринодар. И, конечно, не вместе с Мануковыми. Сразу засветишься.

Не больше чем через час Шорохов выехал из лазарета в фургоне с красным крестом. Врач и два санитара. Шорохов тоже был в белом халате, белая полотняная шапочка на голове. У ворот видел филеров. Внимание их к себе не привлек. Подумал: "Выбирали момент для ареста. Потому и были втроем".

— К утру окажетесь в Новороссийске. Вы меня понимаете? — вскоре объяснял он Евдокии.

Она смотрела на него, мучительно сжав губы, глядя так, словно он говорит на чужом языке, а ей очень важно понять, что именно он говорит.

— Врач согласен сопровождать Николая Николаевича в любой город. Хочет уехать из России. Миссия должна будет ему помочь. Он умеет выхаживать таких раненых. Это очень хороший врач.