Испепеляющий яд - Аскольд Шейкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выходило не по-господски, но Шорохов молча взгромоздился на кучерское сидение, взялся за вожжи. Начался путь.
Сидел Шорохов, естественно, спиной к Скрибному. Где-то, отдалившись от Ивановской на десяток верст, из-за спины услышал:
— Таманский полк взбунтовался.
Не оборачиваясь, спросил:
— Откуда знаешь?
— Матвиенко вчера сказал.
— Где ты его видел?
— В станицу приезжал. Тебя разыскивал.
— И ты ему, где я, не сказал?
— Ты же за атаманским столом сидел.
Бросив вожжи, Шорохов повернулся к Скрибному:
— Мог меня вызвать.
— Мог, мог… Меня от порога, как собаку, гнали. Все! И ты тоже самое.
В тоне, каким это произнес Скрибный, была ненависть. Не говорил, шипел.
Шорохов снова взялся за вожжи. Терпеть. Другого выхода нет.
В Славянскую въехали в темноте. У станичного правления, как и в станице Ивановской, встретили местные начальники, начали размещать по квартирам. Шорохову и Скрибному отрядили дом, где была только старуха-казачка, да и та сразу заперлась от них на своей половине.
Едва экипаж вкатился во двор, Скрибный, не сказав ни слова, исчез.
Шорохов распряг лошадей, завел в хозяйскую конюшню. Расходовать силы души на вражду со Скрибным не было смысла. Не приказчик и не компаньон. Товарищем тоже не стал. Спутники. Притом, не ладящие между собой.
У него был с собой портфель. В отведенной им горнице спрятал его под комод. Вышел на улицу.
Станица была притихшая, настороженная. Группки парней, мужчин, переходили от дома к дому, особенно быстро минуя места, освещенные луной. То за своей спиной, то где-то впереди он слышал негромкие свистки, говор. Следовало как можно скорей разыскать Матвиенко. Как это сделать? К первому встречному не обратишься. И где они — встречные? То вблизи, то вдали мелькают черными призраками.
Облако надвинулось на луну. Темнота разлилась такая, будто все засыпало сажей. Вернулся к своему дому. Остановился у калитки. Взялся было за скобу. Услышал голоса:
— А где сейчас твой?
— В хате, наверно.
Это ответил Скрибный. Голоса доносились из-за угла плетневой ограды. Прислушался.
— Спит?
— Может и спит.
Отвечал Скрибный. Но спрашивал не Мотвиенко. Голос был другой: резче, надменней. Каждая фраза словно бы с вызовом.
— Если не спит, ты его сюда вызови.
— Так он меня и послушается.
В разговор вступил кто-то третий:
— Сделай, чтобы послушался. Кто он тебе? Сват? Брат?
— Наган у него, граната, — это опять говорил Скрибный. — Хоть и купец, а жилистый. Из пролетариев.
— Ты его в этом смысле потихонечку обездоль.
— Может и обездолю.
— Все ты: «может» да "может".
— Деньги хотите взять? Их у него тысяч десять, не больше.
— Чего хотим, судить не тебе. Иди, осмотрись, потом вместе войдем.
— Чего вам от него надо-то?
— От плеча до пупа разрубить, это тебя успокоило?.. Сказали, ты делай, коли с нами заодно идешь.
Шорохов уже присмотрелся к темноте. Он стоит у калитки. От нее до двери в хату шага четыре. Говорящие за углом. Калитка не на запоре ли? Есть еще дверь в хату. Тоже отворится ли?
Калитка и дверь ему поддались. В комнате прежде всего сунул руку в портфель: все на месте. С гранаты только сорвать кольцо. До пяти досчитаешь, взорвется. Входите, друзья. Кровью тоже умоетесь.
Голоса доносились и с хозяйкиной половины. Прислушался: говорит Закордонный!
— Ты, старая, могла бы такого гостя по-другому принять. Скупидумничаешь. Пред господом стыдно должно быть. Тебе скоро ответ на том свете держать. Что там скажешь?
Шорохов пошел навстречу Закордонному. В сенях, разделявших дом на две половины, встретились. Закордонный обнял его:
— Леонтий Артамонович! Друг ты мой! Добрая компания подобралась. Чего в этой дыре прозябать?.. И казачку, если надо, найдем…. Пошли, пошли…
С гранатой, наганом в офицерскую компанию отправляться негоже. Об этом Шорохов подумал прежде всего. Но и оставаться здесь одному до утра небезопасно.
Наскоро рассовал деньги, бумаги по карманам, решительно ступив на хозяйкину половину, втиснул под перину первой попавшейся на глаза кровати, портфель. Проверил: перина пышная, ляжешь, в бока портфель не упрется.
* * *В доме какого-то из станичных деятелей пили, играли в карты. Разговор был совсем не такой чинный, как в Ивановской. Отсутствие высокого начальства развязало языки. Судили-рядили резко.
Генерал Шкуро рвется стать во главе кубанских дивизий, но ни обмундирования, ни оружия у него нет, да и сам его корпус устремился в Причерноморье, в район бывших курортов, войной еще не затронутых, богатых. Оттуда его не вытащишь теперь никакой силой.
Деникин благоволит только Добровольческой армии. Намерен ее в полном составе переправить в Крым. Казачеству уготовил роль своей кровью обеспечить добровольцам спокойную эвакуацию. Это нужно Деникину еще потому, что в Крыму не будет ни Добровольческой, ни Донской, ни Кубанской армий. Будет Русская армия. После отдыха она через Бердянск и Мариуполь начнет новый поход на Москву. Казачество будет для нее только обузой. Но все это подло и низко.
Воевали вместе. Теперь не только казачье войско, но лазареты, офицерские семьи донцов и кубанцев достанутся красным. Послужат заслоном для отступающих.
* * *Был, правда, один не совсем понятный момент. Подсев к Шорохову на диван, Закордонный заговорил о мамонтовских трофеях. Его интересовало: переправлены они в Крым или нет? Может, их вообще увезли из России?
— Что вы! — ответил Шорохов, — Донской атаман генерал Богаевский свое войско не бросил. Где он, там и казна.
— Так-то оно так, — согласился Закордонный, — да ведь у вашего атамана сыпной тиф. Неделя, как его увезли в Константинополь.
— Увезли, так увезли, — проговорил Шорохов, совсем не вдумываясь в то, что ему сообщил Закордонный, и озабоченный тем, как бы полней удержать в голове все то, что ранее слышал.
Закордонный отсел от него.
Дальнейшие события этой поездки Шорохов впоследствии вспоминал с самым тягостным чуством.
* * *Славянская. Утро следующего дня. На лагерном поле перед казармами шеренгами выстроены казаки. Их около четырех тысяч. Перед одной из шеренг дюжина офицеров. Там же атаман Букретов. Обращаясь к Шорохову, Закордонный кивает головой в противоположную сторону:
— Со Вторым Полтавским полком — порядок. На фронт пойдут. Бунтует только Таманский.
— А зачем и полтавцев выстроили? — спрашивает Шорохов.
— В назидание.
— Полтавцам или таманцам?
Закардонный не отвечает.
— Казаки! — натужно кричит Букретов. — Роль ваша для России от века была велика. Есть ли более святое дело, чем защита родины от внешнего и внутреннего врага? Есть ли выше призвание? Есть ли выше любовь, чем любовь к Отечеству? Теперь, когда красный дракон пытается отнять у нас с вами землю, волю, христову церковь, обездолить женщин, стариков, детей, неужели мы поддадимся? Ура, братцы! Мы, потомки славных сечевиков, во имя нашей с вами прародины Запорожской Сечи не пожалеем живота своего. Ура!
Сначала, вместо ответа, долгая тишина. Потом отдельные голоса:
— На фронт не пойдем! Долой! Долой войну! Погоны долой! Надоело!
— Казаки? — снова кричит Букретов. — Подумайте о домах своих, о щедрых нивах, о детях своих. Подумайте о вечном своем спасении на небеси, о самой высокой казачьей заповеди: сам пропадай, но товарища выручай. Сам умри, но пусть вечно цветет казачья родина…
Шеренги таманцев начинают ломаться. Вдоль них бегают какие-то люди. "Долой! Долой!" — раздается все громче.
Букретов поворачивается, быстрыми шагами удаляется от лагерного поля. Свита тянется за ним.
— Куда мы? — спрашивает Шорохов, идя вместе со всеми.
— Обедать, — отвечает Закордонный. — Потом будем ужинать. Эту братию надо измором брать. Пусть на поле постоят. Пойдемте. Приглашаю…
* * *Как и в Ивановской, зал атаманского правления заполняет с полсотни военных и гражданских персон. Букретов мрачен. По-началу царит молчание. Пьют и едят. Потом со своего места поднимается усатый казак лет сорока — станичный атаман.
— Мы счастливы, — говорит он, — что вместе с нами за этим столом атаман Кубанского войска, и мы можем его приветствовать. Большая честь для казаков Таманского отдела. Мы хотим, чтобы вы, ваше превосходительство, это знали, всегда про нас помнили. Для нас в этом…
Букретов прерывает его:
— Погоди. В твоей станице много большевиков? Ты прямо скажи. Ты наверняка знаешь.
— Недовольные есть, ваше превосходительство, — отвечает станичный атаман. — А большевиков? Не знаю. Не считал. Думаю — нет ни одного.
— Ты кто? — Букретов тоже поднимается из-за стола.
— Станичный атаман.