Папийон - Анри Шарьер

— Ладно, ребята, я вам вот что скажу: вы правильно сделали, что отплатили ему за ваши мучения. Этих ос, или как их там, прощать было нельзя. И если вас все-таки приговорят к гильотине, то в последнюю минуту думайте вот о чем, думайте из последних сил: «Мне отрубают голову, но с того момента, как меня привязали к этой штуке, и до падения ножа пройдет тридцать секунд. А его агония длилась шестьдесят часов. Так что, выходит, победа за мной!»

А что касается других ребят в камере, то не знаю, правы вы или нет. Вы могли считать, что именно этот день подходит для массового побега и бунта, другие — иначе. Кроме того, в такой заварухе, как правило, кого-то убивают. Лично я считаю, что лишь четверым здесь грозит казнь — вам двоим и братьям Гравиль. Так что, друзья, все относительно.

Бедняги остались страшно довольны нашей беседой и вновь вернулись к своей замкнутой жизни.

ПОБЕГ КАННИБАЛОВ

«Где моя деревянная нога? Они ее сожрали! Порцию студня из деревянной ноги, будьте любезны!» Или голос, имитирующий женский, нежный и просительный: «Пожалуйста, порцию хорошо пропеченного мужчины, шеф, только без перца, если можно!»

Ночью в темноте и тишине часто раздавались подобные крики. Мы с Клозио не могли понять, кому они адресованы.

Сегодня я получил ключ к разгадке этой тайны. И дал мне его один из главных участников этого представления, Мариус де ля Сет, специалист по взлому сейфов. Когда он услышал, что я знаю его отца, Титина, то решился заговорить со мной. Я рассказал ему о своем побеге, а потом спросил: — Ну а как у тебя все складывалось?

— О, у меня... В такую вляпался историю. Светит пять лет за побег. Я ведь участвовал, как здесь говорят, в побеге каннибалов. Слыхал, наверное: «Где моя деревянная нога, одну порцию студня» — и прочее? Так вот, это они дразнят братьев Гравиль. Нас было шестеро. Бежали с 42-го километра. В побеге участвовали Деде и Жан Гравили, братья тридцати и тридцати пяти лет из Лиона, один неаполитанец из Марселя и я. И еще с нами был один тип на деревянной ноге из Анжера, а с ним паренек лет двадцати трех, вроде как его жена. Мы вышли по Марони к морю, но не справились с волнами, и нас прибило к берегам Голландской Гвианы.

Во время кораблекрушения мы лишились всего — еды, припасов. И снова оказались в джунглях, хорошо, хоть одежда на нас уцелела. Да, забыл сказать, там берега как такового нет, море заходит прямо в джунгли, продраться через которые почти невозможно.

Мы шли весь день и наконец добрались до более сухого места. Там разделились на три группы: Гравили, неаполитанец Джузеппе и я, и одноногий со своей «приятельницей». И направились в разные стороны. Короче, через двенадцать дней Гравили и мы с Джузеппе встретились почти на том же самом месте, откуда ушли. Вокруг простирались болота, дороги через них найти не удалось. Мы страшно отощали — за тринадцать дней ни крошки еды, если не считать корешков каких-то растений. Просто с голоду подыхали, дошли до ручки. Было решено, что самые крепкие, Джузеппе и я, будут снова пробиваться к морю. Там мы должны как можно выше забраться на дерево и привязать к нему рубашку, чтобы нас заметили, а после сдаться береговой охране с голландской стороны. Передохнув немного, братья Гравили должны были попробовать разыскать остальных. Перед тем как разойтись, мы договорились, что каждый будет отмечать свой путь сломанными ветками. Однако через несколько часов Гравили повстречали лишь одноногого, без спутника.

— А где парнишка?

— Оставил там, сзади. Идти больше не может.

— Ну и сука же ты! Разве можно оставлять товарища!

— Сам виноват. Все тянул меня обратно, откуда пришли.

В этот момент Деде заметил на единственной его ноге ботинок парнишки.

— И ты бросил его одного, босого, в такой чащобе, чтобы забрать его ботинок? Поздравляю! К тому же и выглядишь ты вовсе неплохо... Не как мы, доходяги. Сразу видно, раздобыл пожрать.

— Ага. Нашел большую обезьяну, она ранена была.

— Повезло тебе. — С этими словами Деде встал, сжимая в ладони нож. Он успел заметить, что рюкзак одноногого чем-то плотно набит, и сообразил, что произошло. — А ну, открой мешок! Что у тебя там?

Тот развязал рюкзак, и мы увидели мясо.

— Что это?

— Кусок той обезьяны.

— Врешь, сука! Ты убил паренька, чтобы его сожрать! — Да нет, Деде, нет, клянусь! Он был так измучен, что умер сам. И я отъел от него всего один кусочек... Вы уж меня простите...

Не успел он договорить, как в живот ему вонзился нож. Потом они обыскали его шмотки и нашли кожаную сумочку со спичками и огнивом. И разозлились еще больше, получалось, что одноногий не поделился спичками перед уходом, как все остальные. Короче, злые и голодные, они развели костер и стали жарить этого типа.

Джузеппе поспел к разгару трапезы. Его тоже пригласили отведать мяса, но он отказался. На берегу он наелся крабов и сырой рыбы. Поэтому он просто сидел и смотрел, как, Гравили жарят кусок мяса на углях, приспособив деревянную ногу вместо вертела. И в этот день, и на следующий он сидел и смотрел, как Гравили поедают человека, и замечал даже, какие куски: бедро, половинка задницы.

— А я, — продолжал Мариус, — я в это время был у моря. Наконец за мной пришел Джузеппе. Мы наловили полную шляпу крабов и мелкой рыбешки, пришли и стали жарить на костре, разведенном Гравилями, и видели на углях куски человеческого мяса.

Три дня спустя нас арестовала береговая охрана и передала тюремным властям в Сен-Лоране. Джузеппе не мог молчать, и вскоре все в камере знали о происшедшем, даже охрана знала. Вот... Эти Гравили — мерзкие типы, их все здесь ненавидят, поэтому и дразнят по ночам.

Нас обвинили в побеге, отягощенном каннибализмом. Хуже всего, что я могу защититься, только обвиняя других, а это невозможно. Потому что все, в том числе и Джузеппе, на допросах все отрицают. Твердят, что эти двое просто потерялись в джунглях. Вот такие дела, Папийон.

— Мне жаль тебя, брат. Жаль, что ты не можешь отмазаться.

Месяц спустя Джузепне убили. Ночью, ударом ножа, прямо в сердце. Чьих это рук было дело, думаю, ясно.

Вот вам правдивая история о каннибалах, которые съели, зажарив на его собственной деревянной ноге, человека, съевшего перед этим парнишку, своего напарника и возлюбленного.

ПРИГОВОР

В то утро, свежевыбритые и тщательно подстриженные, одетые в новую форму с красными полосками и туфли, мы ждали во дворе вызова в суд. Клозио сняли гипс недели две назад. Он ходил совершенно нормально, даже не хромал.

Заседание суда началось в понедельник. Сегодня суббота, утро — за пять дней они рассмотрели несколько дел. Так, например, разбирательство дела парней с огненными мухами заняло целый день. Обоих приговорили к гильотине. Я их больше никогда не видел. А братья Гравиль получили всего по четыре года — не было доказательств акта каннибализма. Их разбирательство заняло полдня. Другие убийцы получили по четыре-пять лет. Если смотреть в целом, то приговоры были суровыми, но справедливыми. Наше разбирательство началось в половине восьмого. Мы уже были в зале, когда появился майор в военно-полевой форме в сопровождении пожилого капитана сухопутных войск и лейтенанта.

— Дело Шарьера, Клозио и Матуретта!

Мы находились метрах в четырех от судей. У меня было время хорошенько разглядеть этого майора: лет сорока — сорока пяти, пустыня иссушила его лицо, волосы на висках серебрились, красивые черные глаза под густыми бровями открыто и прямо смотрели на всех. Настоящий солдат. Мы встретились с ним взглядом, и я отвел глаза первым.

Капитан, представитель местной администрации, навалился на нас изо всех сил. Он квалифицировал нападение на охрану как попытку преднамеренного убийства. Он назвал чудом тот факт, что араб не умер от тяжелейших побоев. И сделал еще одну ошибку, заявив, что такие заключенные, как мы, выносят сор из избы и бесчестят свою страну больше, чем кто-либо. Короче, он потребовал сплюсовать два срока: по пять лет за покушение на убийство и три за побег — итого восемь. Это для меня и Клозио. Для Матуретта он попросил всего три года за побег, поскольку выяснилось, что он не принимал участия в покушении.

Я коротко поведал присутствующим о своей одиссее, после чего объявили первый перерыв на пятнадцать минут. Перед этим судья спросил.

— Я что-то не вижу ваших защитников. Где они?

— У нас их нет. Прошу вашего разрешения дать мне возможность самому защищать себя и своих товарищей.

— Разрешаю. Законом это не возбраняется.

— Благодарю вас.

Через четверть часа заседание возобновилось. Председательствующий сказал:

— Шарьер, суд разрешает вам вести свою защиту и защиту ваших друзей. Однако предупреждаю: в случае, если вы будете неуважительно выражаться в адрес администрации, мы лишим вас слова. Вы имеете право защищаться, но должны при этом выбирать выражения. Можете начинать

— Я прошу суд сразу же отвести обвинение в покушении на убийство. Оно абсолютно безосновательно, и я объясню почему. В прошлом году мне исполнилось двадцать семь. Клозио — тридцать. Мы только что прибыли сюда из Франции и были крепкими и сильными. Мой рост метр семьдесят четыре, у Клозио — метр семьдесят пять. Мы нанесли удары арабу и охранникам железными ножками от кроватей. Ни один из них не был ранен сколь-нибудь серьезно. Мы не собирались причинять им вреда, действовали осторожно, чтобы просто оглушить их. Именно это и произошло. Обвинитель забыл упомянуть, а возможно, просто не знал, что железные ножки были обернуты тряпками, чтобы не нанести тяжелых повреждений. Думаю, суд, состоящий из истинных солдат регулярной армии, вполне отдает себе отчет в том, что может натворить молодой крепкий человек, когда наносит удар по голове другому плашмя штыком. А представьте, что можно натворить железной ножкой от кровати. Я хотел бы также обратить внимание суда на то, что ни один из четверых атакованных не был отправлен в больницу.