Следствие защиты - Клиффорд Ирвинг

Жалобный крик его эхом пронесся по судебному залу. Все глаза устремились в его сторону. Челюсть Нэнси Гудпастер отпала. На целых три секунды зал сковало такой противоестественной тишиной, что Уоррен услышал стук собственного сердца. Разве мог виновный человек издать такой отчаянный стон? Неужели присяжные не прислушаются к воплю правды?

Тишину разорвал голос судьи Паркер.

– Адвокат, следите за тем, чтобы подобное больше не повторилось! Никаких извержений! Я требую, чтобы его руки лежали на столе, в противном случае я прикажу надеть на подсудимого наручники!

Уоррен прошептал в ухо Гектору:

– Больше не делай этого. – И более мягко добавил: – Во всяком случае сегодня.

Когда Гудпастер села на место, судья махнула своей бледной, унизанной кольцами рукой в направлении адвоката зашиты.

Всю правую сторону лица у Уоррена саднило, но головная боль у него прошла. Мушиного цвета синяк из черно-зеленого превратился в бордовый. Легенда Уоррена была следующей: в два часа утра, возвращаясь с вечеринки, устроенной клубом хьюстонских высоких техасцев, он проколол на автостраде шину, стал менять ее, и домкрат, неожиданно соскочив, угодил ему в лицо. Уоррену и дела не было до того, поверил ли хоть кто-нибудь его рассказу.

Он приготовил небольшую вступительную речь, но выступать с нею теперь передумал. Уоррен откашлялся, встал лицом к присяжным и заговорил:

– Гектор Куинтана невиновен. Он невиновен во всем, в чем его обвиняют. Не просто “невиновен перед законом”, а на самом деле не совершал этого преступления. Защита докажет, что Куинтаны не было там, где совершилось убийство. Защита докажет, что он не убивал Дан Хо Трунга и что все это дело – ужасная судебная ошибка. И мы докажем вам это, вне всякого сомнения.

Пока это было все, на что отважился Уоррен.

Вечером, после встречи с Джонни Фей Баудро, он мерил шагами ковер своего гостиничного номера, невидящими глазами смотрел на кадры, мелькавшие на экране телевизора, перелистывал юридические справочники и тома по вопросам судебной этики. Очень много всего было написано об обязанности адвоката хранить тайны, доверенные ему клиентом, и о его долге не разглашать конфиденциальные сведения. Доносительство адвокатов было излюбленной темой симпозиумов Юридической ассоциации. Спор всегда получался горячий.

Уоррен вышел на балкон, где долго смотрел на звезды, слабо мерцавшие среди сгустившихся облаков. Духота подступавшей ночи давила на виски. Он выпил одну за одной несколько банок пива.

Одно было ясно. Внешне судебный процесс являл собой поиск правды, но критерием ее была уместность и соответствие статусу. Ни одному свидетелю, который клялся говорить “правду, только правду и ничего, кроме правды”, в действительности не позволялось сделать этого. Покров невиновности, наброшенный на подзащитного, распространялся до таких пределов, что он – или она – защищал себя при помощи правил о свидетельских показаниях, которые нередко препятствовали раскрытию подлинной правды. Подсудимый имел право на адвоката, суд присяжных, законность процессуального порядка и на отказ свидетельствовать против самого себя. Четвертый канон Кодекса профессиональной ответственности гласил: независимо от того, как бы ужасна ни была доверенная вам тайна, раскрывать ее запрещено.

Естественно, в этом случае, подумал Уоррен, не учитываются какие-то особые обстоятельства, более веские веления долга. Но как же тогда быть с его обязанностями перед Гектором Куинтаной?

Он начал бешено листать страницы федерального и техасского уголовного права, точно так, как это, должно быть, делала Джонни Фей Баудро. Но и там все было потрясающе ясно: признание клиента в еще не раскрытом преступлении не может быть разглашено. Закон гласил:

“Адвокат не имеет права сознательно использовать конфиденциальные сведения или секреты, доверенные ему клиентом, ни с целью личной выгоды, ни в интересах третьего лица, если только не получит на это согласие самого клиента после полного разоблачения последнего”.

Конфиденциальность была священна. И закон о неразглашении не терял своей силы даже с изменением характера отношений между адвокатом и обвиняемым. Откажись Уоррен защищать Джонни Фей в деле Отта, он все равно оставался связанным клятвой молчания. Он был священником, а она кающейся грешницей – на веки вечные.

Нет, подумал Уоррен, этого не может быть. Какое бы наказание мне ни грозило, я готов сделать это. Если закон глуп – что делать! Но я, прежде всего, человек!

Закон позволял Уоррену (поскольку не говорил об обратном) поделиться тем, что он знает, с соадвокатом. На следующий день к вечеру Уоррен поехал в офис Рика. Когда уже начали опускаться сумерки, оба адвоката шли через Транквилити-парк, расположенный на краю центральной части города.

– Эх, глупый ты сукин сын! – воскликнул Рик. – Если уж ты не сумел совладать с нею и позволил ей накинуть тебе петлю на шею, так надо было сразу же бежать к окружному прокурору.

– И сказать о том, что я ее подозреваю? Что я видел на ее автомобиле сомнительного происхождения синюю царапину? Ну и что бы это дало? Доказательств-то у меня нет!

– Должны же быть какие-то исключения из правил о неразглашении, – угрюмо проговорил Рик.

– Да, там их целых четыре. Если клиент дает на это свое согласие, если он сообщает о преступлении, запланированном на будущее, если это единственный способ, которым ты можешь получить свой гонорар, или если ты защищаешь себя против ложного обвинения в плохом ведении дела.

– Нет, она платит нам, значит это не сработает. А как ты думаешь, не будет ли плохим ведение дела, если ты допустишь, чтобы Куинтана сел в тюрьму за преступление, совершенное этой леди-драконом?

– Все так, но ведь обвинения против меня не было. Это может произойти лишь в том случае, если Куинтана будет осужден. И к тому же, что изменится, если я заговорю тогда? У меня по-прежнему нет доказательств. Я не смогу прижать Джонни Фей к стенке, а если я не сделаю этого, то не сумею спасти и Куинтану.

Они присели под магнолией рядом с маленьким прудиком и несколькими клумбами, заросшими цветами мака. Как красиво, – подумал Уоррен. Как прекрасен мир! И люди портят все это.

Рик пожал плечами:

– Тогда отправляйся к прокурору и скажи, что ты видел те царапины на обеих машинах. Скажи, что ты сам все это вычислил. Ты никогда не говорил с нею, она никогда не признавалась, – значит, не было и нарушения конфиденциальности. Вывали это все перед прокурором, а дальше пусть уж он сам действует.

Уоррен горько рассмеялся:

– Я думал и об этом варианте. Тогда они проведут против нее расследование, но тоже не смогут ничего доказать. А после этого она подаст на меня жалобу в юридическую коллегию. Она скажет: “Этот парень солгал четыре года назад в деле Верджила Фрира, не так ли? Теперь он снова лжет. Он меня ненавидит и делает это, чтобы спасти задницу другого своего подзащитного”. Районный прокурор, по всей видимости, станет настаивать, чтобы я прошел детектор лжи. А я не смогу выдержать испытания, потому что буду лгать, что она мне ни в чем не признавалась. Ну, а затем меня исключат из корпорации.

– Иди к Нэнси Гудпастер или к Лу Паркер. Твой долг постараться и спасти Гектора.

Уоррен с силой стукнул кулаком по траве.

– Неужели ты думаешь, что я не знаю, чем это кончится? Паркер испытает оргазм от одной мысли, что меня исключат из барристеров за нарушение клятвы. А Нэнси скажет: “Все это прекрасно, адвокат, но почему я должна верить, что вы говорите правду? Вы ждете, чтобы я сняла обвинения лишь потому, что утверждаете, будто это не ваш клиент, а кто-то другой совершил преступление? Факты говорят об обратном. Есть факт принадлежности подсудимому оружия убийства. Факт опознания обвиняемого очевидцем. Этот номер не пройдет, адвокат!”

Уоррен принюхался к запаху роз, принесенному ранним вечерним ветерком. Но удовольствия при этом не почувствовал.

– Наверно, я откажусь от дела Куинтаны, – сказал он, став побледневшим в последних лучах заходящего солнца.

– И ты думаешь, Гектор поймет то, что ты ему скажешь, и почему ты бросаешь его прямо в середине voir dire?

– Нет, не поймет, – сказал Уоррен.

– Паркер назначит кого-нибудь вроде Майрона Мура. Майрон оформит парня лет на сорок, раньше, чем ты успеешь сказать “черт побери!”. Сможешь ты потом жить с этим?

– Я не смогу жить ни с чем, – простонал Уоррен.

– Не знаю даже, что тебе посоветовать, кроме того, чтобы ты не говорил Джонни Фей о том, что все мне рассказал. Она взбесится. А это нам совсем ни к чему.

Уоррен покинул парк, не став мудрее, чем был когда входил в него.

В тот вечер, находясь у себя в номере, он долго не спал. Я обязан выполнить свой долг, думал он, не только перед своим клиентом Гектором Куинтаной, но и перед своей клиенткой Джонни Фей Баудро, и перед юридическими канонами, и перед законом, – но, прежде всего, перед собственной совестью. Не находя ответа на вопрос, в чем же заключается подлинная правда, Уоррен, тем не менее, чувствовал себя обязанным сделать так, чтобы судебный процесс не был запятнан ложным или неполным разоблачением. Снова он вспомнил о деле Фрира. До сих пор Уоррен считал, что навсегда получил урок. В случае с Верджилом Фриром он нарушил правила и, солгав, способствовал обману. Теперь же, подчинись Уоррен существующим правилам, он способствовал бы обману своим молчанием.