Театр Роберта Стуруа - Ольга Николаевна Мальцева

обходиться и без нее, о чем свидетельствует не только эта постановка, но, как мы видели, например, и спектакль «В ожидании Годо – Часть первая». А в тех спектаклях, где событийный ряд есть, не он образует их художественное содержание, о чем говорилось в процессе анализа рассмотренных нами работ. Кстати, показательно, что режиссер, создавая пьесу «Вано и Нико» из отдельных, независимых друг от друга рассказов Ахвледиани, где общие лишь имена героев, волен был сочинить и историю, последовательно развивающееся повествование, но для него в этом не было необходимости.

Хотя в спектаклях с многоэпизодными композициями определяющую роль в смыслообразовании целого играют ассоциативные связи, но отдельные эпизоды могут соединяться и каузально. В «Вано и Нико» такие эпизоды тоже есть. В начале спектакля Незнакомец с криком появляется откуда-то снизу, из люка, прорвав покрывающую люк бумагу, словно сойдя со страниц пьесы, точнее, прорвав ее страницу. Оставаясь по пояс в люке, герой разражается большим монологом, в котором делится со зрителем саморефлексией и проблемой мучающей его бессонницы; прислушивается к шагам на улице; представляет себя одиноко курящим у окна поезда, неожиданно соединяющегося в его воображении с детской игрушкой, которая тут же воплощается на сцене в виде проезжающего мимо героя маленького состава; вспоминает о мире, каким он его знает, с многообразием жизни, где были добро и зло, любовь и ненависть, …«были Вано и Нико». И с этой последней фразой из того же люка перед нами возникают две куклы, изображающие Вано и Нико, и только затем на сцене появляются сами герои – Вано в белой рубашке, Нико – во всем черном. Эпизод с монологом Незнакомца и следующая за ним сцена с участием Вано и Нико, как видим, соединяются между собой причинно-следственной связью: Вано и Нико сценически воплотились, поскольку Незнакомец вспомнил о них.

Укажем еще на одну пару эпизодов, соединенных причинно-следственной логикой. К слову сказать, в рассказах Ахвледиани этих эпизодов нет, они – плод фантазии режиссера. В один из моментов спектакля Незнакомец предлагает Вано и Нико сыграть в «национальную игру». И тотчас люди от театра вывозят несколько лестниц разной высоты. На эти лестницы, которые в этой игре ассоциируются с карьерными, переходя от низкой к самой высокой, попеременно поднимаются Вано и Нико. И, достигая вершины очередной лестницы, они передают свое самоощущение. У Вано эти высказывания меняются следующим образом: «Какая красота! Пейзаж, воздух! Чувствую очищение!»; «Я выше всех! Дайте мне насладиться моим величием!»; «Я должен быть счастлив, но из-за такой высоты, мне кажется, я ненавижу этот мир!»; Что касается Нико, то его реакции «на повышения» иные: «Отсюда вы выглядите как муравьи!»; «Мир принадлежит мне!»; «Я – всемогущий Нико! Я очернил этот мир!». Игрой руководит, буквально дирижируя ею, стоя на авансцене, сам Незнакомец. В этом случае эпизоды соединены той же логикой: Вано и Нико начали играть, поскольку им предложил это Незнакомец.

Композиция спектакля строится из двух сквозных параллельно движущихся тем, каждая из которых создается рядом ассоциативно связанных между собой эпизодов. Одну условно назовем темой добра или темой Вано – героя, беспредельно доброго, в чем-то наивного, искреннего, доверчивого и уязвимого в своей доверчивости; героя, во многом похожего на ребенка. Другую – также условно – обозначим темой зла, ее «ведет» образ жестокого вероломного Нико.

Вано, как ребенок, восторжен. Вспомним, например, эпизод, где он, впервые появившись на площадке и увидев упомянутых кукол, с радостным удивлением, полувопросительно воскликнул, взяв поочередно в руки каждую: «Вано?!», «Нико?!». Или сцена, когда он вбегает после знакомства с женщиной-лоточницей, которую сразу полюбил, ликуя: «Она подарила мне спички!», и с упоением целует коробок. Подобно ребенку, у которого со сменой объекта внимания плач может перейти в смех, у Вано одна эмоция порой мгновенно трансформируется в противоположную. Так, в одной из сцен он только что убивался из-за неудачи в первой любви, но мгновенно переключился на восхищение красотой окружающего мира. Однажды, по предложению Нико, которому надоело быть злодеем, герои договорились поменяться своими сущностями. И Нико стал Вано. А у Вано по-настоящему стать Нико не получается. Герой скорее старается сыграть Нико: изображает нарочито злодейский взгляд; заводит себя, то и дело свирепо повторяя: «О, Нико, о, Нико!», мечась в пространстве, рыча и крича. Он обещает бродяжничать, смеяться над мужчинами, называть женщин блудницами и рассказывает о своих преступлениях, будто бы бил детей, бросался камнями в собак, разбивал оконные стекла, ломал деревья. Такой образ злодея может возникнуть только в воображении ребенка, на которого, повторим, во многом похож Вано, как происходит с людьми, всегда в чем-то остающимися детьми.

Но спектакль Стуруа вовсе не об инфантилизме. Вано – зрелый, ответственный человек, судя по отношению не только к другу, которому он не просто готов все отдать, но действительно отдает, но и к женщинам, и к старой больной матери, за которой он ухаживал, кормил, поил, укладывал спать, о чем мы узнаем из сцены, посвященной смерти матери Вано. К слову, у Ахвледиани эпизода о матери нет, он тоже сочинен режиссером.

Другая тема, названная нами темой зла, связана прежде всего с Нико, чья внешность от сцены к сцене дьявольски меняется, как это по-своему происходило с главным героем спектакля Стуруа «Ричард III». Нико в разных эпизодах предстает то больным, хромающим, с подергивающимися руками и головой, не очень внятно говорящим человеком, то здоровым самодовольным красавцем. Но сущность его остается неизменной. Он постоянно пользуется запрещенным приемом. Зная, что Вано не сможет отказать другу, Нико всякий раз повторяет вопрос, друзья они или нет, прося Вано отдать ему то одно, то другое, постепенно забирая у него самое дорогое. А потом, глядя Вано в глаза, откровенно смеется над ним. Нико демонстративно считает себя выше других и гордится, что добавил в мир зло, прямо декларируя это.

Исходя из взаимоотношений героев, можно допустить, что Стуруа на момент создания спектакля видел укорененность зла и слабость позиций добра в мире. А оглядываясь на его творчество в целом, рискну предположить, что именно такой он в принципе представляет диспозицию этих сил.

Правда, в спектакле, помимо названных тем, есть еще три мотива, чье участие в действии делает ситуацию не столь однозначной. Один из них ведет образ Незнакомца – обычного человека со своими достоинствами и недостатками, который радуется красоте окружающего мира, страдает от человеческих бед и пытается помочь Вано в его неудачах и несчастьях, во многом случающихся из-за Нико. Этот мотив, примыкая к теме добра, усиливает ее.

Второй мотив связан с образом Женщины, которая