Дочь палача - Оливер Пётч

– Мы достаточно за тобой побегали, – процедил он. – Мне уже противно от твоих зверств, твоей кровожадности и мучений. Не нужно было убивать того мальчишку, теперь против нас ополчился весь город!

Дьявол, которого они звали Брауншвайгером, пожал плечами:

– Он подслушал нас, как и остальные. Он бы нас выдал, и тогда плакали наши денежки. Кроме того… – Тут он широко улыбнулся. – Нас никто и не ищет. Они думают, что детей прикончила ведьма. Может, ее уже завтра и спалят. Поэтому, Ганс, спрячь-ка саблю. Мы же не хотим ссориться.

– Сначала убери вертел от Андрэ, – прошептал Ганс.

Он ни на секунду не сводил глаз с невысокого мужчины. Пусть Брауншвайгер не отличался ростом, но Ганс знал, насколько тот был опасен. Возможно, он мог бы всех троих зарезать на этой поляне, а они его и ударить не успели бы.

Дьявол опустил вертел.

– Разумно, – сказал он. – Тогда я наконец смогу рассказать вам о своей находке.

– Находке? Какой находке? – спросил третий солдат, который до сих пор лежал в ожидании на земле.

Его звали Кристоф Хольцапфель; когда-то он был, как и трое остальных, ландскнехтом. Они скитались вместе уже два года и успели забыть, когда последний раз получали жалованье. С тех пор они жили грабежами, убийствами и поджогами. Вечно в бегах, наемники были ничем не лучше диких зверей. Но все же где-то в глубине души у них еще теплилась искорка доброты, которая хранила в памяти сказки, которые матери рассказывали им на ночь, или молитвы, которым обучил их деревенский священник. И все они чувствовали, что в том, кого они звали Брауншвайгером, она, эта искорка, давно угасла. Он был холоден, как его костяная рука, которую ему изготовили после ампутации. Полезный протез, хоть в него и не возьмешь никакого оружия. Она сеяла страх и ужас – как раз то, что Брауншвайгер особенно любил.

– О какой находке ты говоришь? – снова спросил Кристоф.

Дьявол улыбнулся. Он понял, что снова вернул себе превосходство. С наслаждением опустился на мох, оторвал заячью ногу и стал рассказывать, то и дело вгрызаясь в мясо:

– Я следил за этим торгашом. Хотел узнать, чего ему далась та стройка. Вчера ночью он опять туда приходил. Я тоже пришел… – Он вытер жир с губ.

– Ну и? – нетерпеливо спросил Андрэ.

– Он что-то ищет. Что-то там, видимо, спрятано.

– Клад?

Дьявол пожал плечами.

– Не исключено. Но вы же уйти хотели. Так что я один останусь искать.

Наемник Ганс Хоэнляйтнер ухмыльнулся:

– Брауншвайгер, ты самый лютый пес и злодей, каких я когда-нибудь знал. Но пес, по крайней мере, изворотливый…

Шум заставил всех обернуться. Треск ветки – тихий, но достаточно заметный для четырех матерых наемников. Брауншвайгер зна́ком приказал замолчать и скользнул в кусты. Немного погодя раздался крик. Затрещали ветки, послышались хрипы и стоны, затем дьявол выволок на поляну брыкающегося человека. Когда он бросил его к костру, солдаты увидели, что этот тот самый человек, который заключил с ними сделку.

– Я шел к вам, – простонал он. – Чего вам вздумалось меня так мутузить?

– Так чего же ты крался? – проворчал Кристоф.

– Я… я не крался. Я хотел поговорить с вами. Мне нужна ваша помощь. Помогите мне кое-что отыскать. Сегодня же ночью. Один я не справлюсь.

На какое-то время воцарилась тишина.

– Мы в доле? – спросил наконец Брауншвайгер.

– Половина ваша, обещаю.

Потом он в двух словах рассказал, что ему было нужно.

Солдаты кивнули. Их вожак снова оказался прав. Они последуют за ним. А долю каждого можно будет обсудить и потом.

Марта Штехлин вынырнула из обморока, и на нее обрушилась боль. Они раздробили ей все пальцы, и в конце еще загнали под ногти серные щепки. Знахарка чувствовала запах собственного горелого мяса. Но она молчала. Лехнер беспрестанно спрашивал ее и записывал все вопросы в протокол.

Она ли убила мальчиков Петера Гриммера, Антона Кратца и Йоханнеса Штрассера? Она ли начертала на коже безвинных детей дьявольский знак? Поджигала ли она склад? Принимала ли участие в танцах ведьм и приводила ли к дьяволу других женщин? Она ли наслала смерть на теленка, принадлежавшего пекарю Бертхольду?

Марта во всем отрицала свою вину. Даже когда Якоб Куизль вставил в тиски ее ноги, она терпела. В конце, когда свидетели ненадолго вышли, чтобы посовещаться за кувшином вина, палач склонился над самым ее ухом.

– Держись, Марта! – прошептал он. – Ничего не говори, скоро все закончится.

И действительно, они решили продолжить допрос лишь на следующее утро. С того времени знахарка лежала в своей камере и металась между сном и явью. Временами до нее доносился звон церковного колокола. Даже Георг Ригг в соседней камере перестал вопить. Скоро полночь.

Несмотря на боль и страх, Марта пыталась размышлять. Из слов палача, вопросов и обвинений она постаралась выстроить цепочку событий. За это время убито трое детей, и еще двое пропали. Перед ночью первого убийства все они были у нее. Куизль рассказал ей о странном знаке, который нашли на их телах. Кроме того, у нее пропал альраун. Кто-то, должно быть, его украл.

Кто?

На пыльном полу камеры она нарисовала пальцем знак, но тут же стерла его из страха, что кто-нибудь мог подглядеть. Потом нарисовала его снова.

Это действительно был один из ведьмовских символов. Кто нацарапал его на детях? Кто знал о нем?

Кто был истинной ведьмой в округе?

Внезапно ее осенила ужасная догадка. Марта снова стерла знак и медленно нарисовала его в третий раз. Неужели правда?

Несмотря на боль, она тихонько рассмеялась. Все так просто… Он все время был у них перед глазами, и все равно его не замечали.

Круг с крестом внизу… Ведьмовской символ…

В лоб ударил камень. На какой-то миг в глазах потемнело.

– Попалась, ведьма! – в камеру ворвался голос Георга Ригга. В темноте она лишь смутно видела его силуэт по ту сторону решетки. Он еще не опустил руку после броска. Рядом с ним храпел сторож пристани. – Ты еще и смеешься, поганка! Мы из-за тебя до сих пор здесь сидим! Признайся уже, что это ты подпалила склад и убила детей. Тогда город снова успокоится. Старая колдунья! Что ты там за знаки рисуешь?

Следующий камень величиной с кулак угодил в правое ухо. Марта осела на скамью. В отчаянии она еще пыталась стереть знак, но руки перестали ее слушаться. Она теряла сознание и погружалась во тьму.

Настоящая ведьма… Нужно сообщить Куизлю…

Церковный колокол пробил полночь, когда Марта, истекая кровью, упала на пол камеры. Она уже не слышала, как Ригг вопил и звал стражу.

Над крышами Шонгау разносился звон церковного колокола. Пробило полночь. Сквозь туман к кладбищу Святого Себастьяна крались две закутанные в плащи фигуры. Куизль подкупил одинокого караульного у Речных ворот бутылкой настойки. Старому часовому Алоизу не было никакой разницы, что понадобилось палачу и юному лекарю на улице в такое время. А ночи в апреле еще холодны, и глоток-другой пошел бы только на пользу. Потому он махнул им и осторожно запер за ними створки. Потом приложился к бутылке, и по животу сразу же растеклось приятное тепло.

В городе палач и лекарь пошли по узкому и безлюдному Куриному переулку. В это время никому из горожан не разрешалось находиться на улице. Вероятность встретить сейчас одного из двух ночных часовых была ничтожной, но все же они избегали приближаться к рыночной площади или широкой Монетной улице, по которой днем и вечером ходило большинство жителей.

Они спрятали фонари под плащами, чтобы никто не заметил подозрительного света, и теперь их окружала непроницаемая тьма. Несколько раз Симон спотыкался о сточный желоб или неубранную кучу мусора. При этом он умудрялся не падать и ругался вполголоса. Когда юноша снова наступил в содержимое чьего-то ночного горшка и готов был разразиться потоком ругани, палач развернулся к нему и крепко ухватил за плечо.

– Господи, тихо! Или хочешь, чтобы вся округа прознала, что мы тут трупы откапываем?

Симон подавил свой гнев и поплелся дальше сквозь темноту. В Париже, как он слышал, улицы освещались фонарями. Весь город ночью превращался в сплошное море света. Лекарь вздохнул: пройдет еще немало лет, прежде чем по Шонгау можно будет ходить после наступления темноты и не бояться при этом наступить на кучу помета или налететь на стену дома. Приглушенно ругаясь, он заковылял дальше.

Ни он, ни палач не заметили, что в некотором отдалении за ними следовала еще одна тень. Она пряталась за углами домов, жалась в нишах и продолжала красться, только когда палач с лекарем двигались дальше.

Наконец Симон увидел впереди мерцающий свет. В окне церкви Святого Себастьяна мерцала свеча, которая до сих пор не погасла. Света хватало как раз, чтобы сориентироваться. Возле церкви находились тяжелые решетчатые ворота, ведущие на кладбище. Куизль надавил на ручку и выругался. Пономарь знал свои обязанности. Ворота были заперты.