Дочь палача - Оливер Пётч

Несколько крестьян что-то согласно выкрикнули, а он все не унимался:

– Мы подвесим ее повыше и разожжем под ней огонь. И тогда уж выясним, кто с ней заодно!

Священник рассудительно кивнул.

– В чем-то он прав, – сказал он. – Мы не можем просто так смотреть, как дьявол забирает наших детей одного за другим, и не попытаться положить этому конец. Ведьмы должны сгореть.

– Ведьмы? – переспросил Симон.

Священник пожал плечами.

– Ведь очевидно же, что это не может быть делом рук лишь одной ведьмы. Дьяволу помогает целое множество их. А кроме того… – он поднял вверх указательный палец, словно высказывал неопровержимое доказательство в цепочке логических рассуждений. – Штехлин сейчас в тюрьме, так ведь? Значит, есть еще кто-то! Совсем скоро Вальпургиева ночь. Возможно, в лесу любовницы сатаны уже танцуют по ночам с нечистым и целуют его между ягодиц. А потом, голые и опьяненные, являются в город, чтобы напиться кровью детей.

– Да вы сами-то себе верите? – возразил Симон немного растерянно. – Это же страшилки, и ничего более!

– У Штехлин дома была летучая мазь и колдовская смола, – выкрикнул кто-то из крестьян позади. – Мне Бертхольд рассказывал. Он наблюдал за пыткой. Теперь она наслала на себя беспамятство, чтобы не выдавать своих сообщниц! А в Вальпургиеву ночь они еще больше детей заберут!

Франц Штрассер согласно кивнул.

– Йоханнес часто бывал в лесу. Быть может, они его туда и заманивали. Он то и дело болтал о каком-то укрытии.

– Об укрытии? – спросил Куизль.

Все это время палач молча изучал тело, даже осмотрел тщательно окровавленные волосы и ногти. Потом еще раз поглядел на отметину. И, похоже, только сейчас заинтересовался разговором.

– Что за укрытие?

Франц пожал плечами.

– Я же лекарю уже рассказывал, – пробормотал он. – Где-то в лесу. Видимо, берлога какая-то, или что-нибудь в этом духе. Возвращался он всегда перемазанный в грязи.

Палач еще раз осмотрел окоченевшие пальцы мальчика.

– Что значит «в грязи перемазанный»? – спросил он.

– Ну, в глине. Будто копался где-то…

Якоб Куизль закрыл глаза.

– Черт меня побери, дурака тупого, – пробормотал он. – Как же я сразу-то не понял?

– Что… что такое? – прошептал Симон, который стоял возле него и единственный услышал палача. – Что вы не поняли?

Куизль схватил лекаря за руку и потащил из толпы.

– Я… не совсем уверен, – сказал он. – Но, кажется, знаю, где это самое укрытие.

– Где? – у Симона бешено заколотилось сердце.

– Сначала нужно кое-что проверить, – прошептал палач, торопливо шагая в сторону Шонгау. – Но для этого нужно дождаться ночи.

– Скажите господам, что мы долго ждать не намерены! Ведьма должна сгореть! – крикнул им вслед Франц Штрассер. – И эта рыжая София, мы ее сами в лесу отыщем. И с Божьей помощью найдем это укрытие, а потом спалим его, этот рассадник ведьм!

Послышались одобрительные выкрики. Среди них выделялся тонкий голос священника, который принялся нараспев читать молитвы. До лекаря донеслись обрывки латинских фраз:

– День гнева, этот день превратит века в пепел…

Симон прикусил губу. Поистине, дня гнева ждать осталось недолго.

Судебный секретарь Иоганн Лехнер посыпал песком на исписанный пергамент и свернул его. Кивком подал знак стражнику, чтобы тот отворил дверь в маленькую комнатку, и, поднимаясь, еще раз взглянул на аугсбургского бригадира.

– Если вы сказали правду, то вам нечего бояться. Драка нас не интересует… Во всяком случае, пока что не интересует, – добавил он. – Мы лишь хотим знать, кто поджег склад.

Мартин Хойбер кивнул, не поднимая взгляда. Голова его клонилась к столу, щеки запали, лицо побледнело. Одной ночи запертым в одиночестве, да еще в ожидании возможной пытки, оказалось достаточно, чтобы превратить некогда заносчивого бригадира в тряпку.

Лехнер улыбнулся. Если на следующий день и в самом деле приедут посланники Фуггеров, чтобы возмущенно потребовать выпустить извозчика, они встретят лишь кающегося грешника. Лехнер великодушно подпишет освобождение. Вполне возможно, что Мартина Хойбера и в далеком Аугсбурге посадят в тюрьму. Только чтобы проучить за позор, причиненный своим покровителям… Лехнер не сомневался, в следующий раз торговцы из Аугсбурга будут вести себя много скромнее.

В общем и целом Хойбер подтвердил все то, что рассказал еще вчера. Менее двух недель назад несколько его людей ввязались в драку в трактире «Звезда». Одного из них Йозеф Гриммер избил так, что того пришлось нести в госпиталь. Тогда они всей компанией пробрались в четверг вечером к пристаням, чтобы задать взбучку находившимся там шонгауцам. Но едва они добрались до склада, как тот загорелся. Мартин заметил, как оттуда убегали несколько человек, похожих на солдат. Хотя они были слишком далеко, чтобы разглядеть их подробно. Дело таки закончилось дракой, но уже потому, что шонгауцы обвинили их в поджоге.

– И как ты считаешь, кто поджег склад? – спросил Лехнер еще раз, хотя уже стоял в дверях.

Мартин Хойбер пожал плечами:

– То были чужие солдаты. Они точно не из здешних мест.

– Странно вот только, что наши сторожа их не заметили, а только вы, аугсбургцы, – не унимался секретарь.

Бригадир принялся ныть:

– Во имя Девы Марии, я же вам все рассказал! Потому что шонгауцы уже вовсю тушили пожар. К тому же дым был такой, что ничего и не разглядишь!

Лехнер внимательно на него посмотрел.

– Да не даст тебе солгать отец наш, – пробормотал он. – Ты и так уже влип, и мне плевать, будь ты бригадиром Фуггеров или хоть самого императора.

И он вышел прочь, крикнув стражнику.

– Господи, дайте уже заключенному горячего супа и кусок хлеба! Мы же не звери какие-то!

Дверь за его спиной со скрипом захлопнулась.

Лехнер снова остановился на истоптанных ступеньках и сверху оглядел городское хранилище. Несмотря на источенные червями балки и облупившуюся краску, склад, как и раньше, оставался гордостью Шонгау. Тюки шерсти, сукна и мешки с приправами местами высились до самого потолка. В воздухе витал аромат гвоздики. В чьих интересах было превращать в пепел такое богатство? Если это действительно солдаты, то кто-то их нанял. Но кто? Кто-то из Шонгау? Или чужак? Может, все-таки аугсбургцы? А вдруг это и в самом деле дьявол? Секретарь наморщил лоб. Должно быть, он что-нибудь упустил. И не мог себе этого простить. Он во всем стремился к совершенству.

– Господин! Стражник Андреас велел вас разыскать!

Лехнер посмотрел вниз. В двери ввалился молодой паренек в деревянных башмаках и потертой рубахе. Он запыхался, а глаза его сверкали.

– Стражник Андреас? – спросил Лехнер с любопытством. – И что он хотел?

– Он говорит, что Штехлин снова очнулась, она воет и ревет, как бешеная! – мальчишка стоял уже на нижней ступени. Ему не было и четырнадцати лет. Он нетерпеливо взглянул на секретаря. – Вы ее скоро сожжете, да, господин?

Лехнер благосклонно посмотрел на него.

– Посмотрим, – ответил он и сунул в ладонь мальчику несколько монет. – Разыщи поскорее лекаря, чтобы он засвидетельствовал хорошее самочувствие Штехлин.

Мальчик бросился к двери, но секретарь снова его окликнул.

– Только приведи старого лекаря, не молодого. Понял?

Мальчик кивнул.

– Молодой слишком уж… – Лехнер помолчал, а потом улыбнулся. – Ну, мы же все хотим поскорее сжечь ведьму, так?

Мальчик снова кивнул. В глазах его плескался огонь, который даже немного напугал Лехнера.

Марту Штехлин разбудил размеренный стук, словно кто-то бил молотом в дверь, неустанно и сильно. Она открыла глаза и поняла, что молот этот колотил внутри ее. В правой руке пульсировала такая боль, какую прежде знахарке еще не доводилось переносить. Знахарка посмотрела вниз и увидела бесформенный, заплывший черным и синим, пузырь. Потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что это и есть ее собственная рука. Палач хорошо потрудился с тисками. Палец и кисть распухли и стали в два раза больше.

Она смутно припоминала, как маленькими глотками выпила отвар, который дал ей Якоб Куизль. Вкус был горьким, и она еще подумала, что за травы в него добавили. Она все-таки была знахаркой и не впервые сталкивалась с настоями из зверобоя, аконита или альрауна. Марта часто давала его в небольших дозах роженицам, чтобы немного унять боль. Хотя знать об этом никому не полагалось, такие растения повсюду считались запретными.

Напиток, которым напоил ее палач, оказался таким сильным, что последующие события сохранились у нее в памяти очень смутно. Марту пытали, но секретарь, свидетели и даже палач казались какими-то далекими, и голоса их доносились до нее лишь едва уловимым отзвуком. Она не чувствовала никакой боли, только приятное тепло в руке. Потом все потемнело. И вот размеренный стук безжалостно вырвал ее из грез за пределами страданий и страха. Боль хлынула в нее, словно в пустой кувшин, и выплеснулась через край. Она начала кричать и трясти решетку здоровой рукой.